Все тринадцать спектаклей «Коляда-театра» на сцене театрального центра «На Страстном» были заполнены публикой битком, после представлений зрители хлопали по двадцать минут, давно таких успешных гастролей не было в Москве.

   Игра труппы Коляды не распадается на отдельные моменты, роли, периоды, сцены, диалоги, типы, ремарки, движения и лица. Нет, это всё присутствует, но если отчужденно, с предельным отстранением взглянуть на Коляда – Театр, как на целое, то это вполне себе племя, исполняющее древний театральный ритуал. Можно сказать, что этот частный театр именно что театр-дом, единственный в своём роде, а все другие репертуарные театры всё-таки собрание частных людей, ходящих на работу, играющих эпизоды или сидящих дома на зарплате. Невозможно представить, чтобы в театре Коляды кто-нибудь не имел ролей. Причём барабасов -карабасов, продюсеров и директоров театров — их навалом, а Николай Владимирович тот самый редкий, настоящий Папа Карло, устремлённый искать волшебную дверь за холстом, пестующий своих человеков, взращивающий их до степени звёзд мировой сцены, делающий провинциализм своей провиденциальной идеей. То, что критики, пребывающие в заблуждении относительно происходящего на сцене, называют провинциально-пошлым кичем-лубком, на самом деле высокого уровня психотерапия и настоящий, не поддельный театр, с самого своего основания пребывающий и действующий в универсальном пространстве мира воображения.

Вот смотрите, прямо сейчас произойдёт переворот — всё, что называлось местечковым, станет, уже давно стало мировым трендом. За последние два года Коляда со товарищи не то чтобы взобрался на театральный Олимп — нет, его туда мгновенно втянул, как живого, вакуум глобальной машинизации жизни. А ведь театр, хоть и балаган с куклами, но рукотворен, не терпит тотального механизирования способа восприятия, не выносит пустоты монтажного наркоза кино. Коляда занимает пустующее место древнего театра «основных инстинктов», ведь от царящих в европейском театре рассудочных инсталляций никому ни тепло, ни холодно. Театр Коляды греет, каждая мельчайшая деталь этого театра рукотворна, нет ни малейшей примеси машинальности в обрядах и ритуалах, которые по недомыслию называют театром.

«Трамвай Желание» выглядит аскетично по сравнению с «Вишнёвым садом», «Борисом Годуновым», «Гамлетом»,  где за буйством деталей, немыслимым количеством реквизита, купленного Колядой на хозяйственной оптовке, легко не увидеть внутренней струи. Что значит не увидеть струи, что за бред? В «Вишнёвом» струя сверху, в «Гамлете» водопад, но внутренняя струя — это осознание зрителем способа воздействия, иначе и сказать нечего.

 Всегда многократно, вплоть до отвращения или наоборот, как в случае культовой «Лили Марлен» в «Трамвае», впадения в экстаз — повторяются музыкальные темы одной песни. Это что-то вроде театрального исихазма, непрерывного проговаривания, вплоть до отклеивания и отчуждения смысла слов. Вполне себе йога восприятия, а не лубок. Надо повестись на эту приманку и впасть в изумление, тогда всё действо превращается в физикал-данс. В совокупности с жесточайшей иронией, грубой и площадной, действо превращается в карнавал. Сочетание внутреннего настроя главного актёра Олега Ягодина и внешнего типического, мимического и пластического разнообразия всей труппы производит гармоничное выравнивание трагедии противостояния личности и мира, что Аристотель называл катарсисом. Короче говоря, нет трагифарса, нет и театра. Разве возможна огромная самопрезентация без самоиронии?

Есть в «Коляда-театре» ещё более минималистичные вещи. Это серия триллеров «театр в бойлерной», которые играли они в своём театре прямо в бойлерной, для пущего страха. В Москве показали «Луну и трансформер» и «Наташину мечту», по пьесам учеников Коляды Андрея Крупина и Ярославы Пулинович.

  Всеобъемлющие гастроли нынче устроил Николай Владимирович, не иначе как готовится осваивать большую сцену будущего своего театра в Екатеринбурге. Будут там и оперы, и мюзиклы, и триллеры бойлерной.

 Итак, опишем вкратце спектакли, впервые показанные  в Москве.

 Борис Годунов

 Это важный спектакль. Как и следовало ожидать, в середине декорации, состоящей из стены, есть дверь деревянная двухстворчатая, она в каждом спектакле у Коляды есть. Это символ простой — пришёл, пожил и не задерживайся — уматывай на родину душ, так сказать. У Коляды всегда мощно ощущается гигантский недостаток, недовес, недомер этой родины, где, наверное, как у Христа за пазухой, хорошо нерождённым и посмертным душам.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Но здешней, зряшней и наглядной родины у Коляды всегда перебор, перевес и назойливый излишек. Это бывает мучительно, но в том и мысль. Люди начала великой Смуты все сплошь горбаты. Они горбаты, чреваты мятежом и предательством — вот матрица нашей истории. Они посмертно беременны — на сцене два пути, в конце спектакля. Один Годунов мёртвый лежит с «шаром власти», другой мёртвый Лжедмитрий, беременный головой демона. Вернее, эта голова похожа на «чужого», придуманного Гигером для того самого фильма «Чужой». Что выбрать? Конечно, придётся опять схватить шар власти Басманову, выбора нет.

Олег Ягодин играет Годунова как всегда он играет кого угодно, но это так кажется. Годунов его немощен и гибок, он превращается в Чужого, но  совесть убивает его. В отличие от базилевса Палеолога у ягодинского Бориса не ножки в сафьяне, а руки по локоть в красной коже перчаток. Если бы совесть посетила нынешних правителей, то что?

Гришка Отрепьев, самозванец в исполнении выпускника ЕТИ Максима Чопчияна — вылитый Ягодин по интонации. Но это издержки премьерства Олега, это нормально. Всё остальное изумительно ненормально. Просто нет такого бешеного общинного театра в стране, нет такого в Москве. Не спроста только Коляду теперь приглашают в Париж, Лондон и Афины. Если Николай Коляда начнёт делать, наняв хорошего спеца, настоящий саундтрек, вгрызётся в мир звука, перестанет его считать дополнительным к «картинке», тогда нам классик сцены обеспечен лет на сто.

Лжедмитрий — Отрепьев скачет по стенам, монахи и ополченцы владеют как бы кунг-фу. В театре всё как бы, но владение Колядой театральной формой безупречно. Плюс всё необычное — весь реквизит, грабли, бидоны, мясо, тряпки и разноцветные авоськи на головах, купленные на рынке хозяйственном, оптом — всё это живописно, но нетеатрально в обычном смысле, поэтому правильно, поэтому оживляет любое самое скептическое внимание. Пимен рубит мясо огромным топором, Годунов вертит дискотечный шар и устраивает бои с плюшевым медведем. Детский театр, но отдающийся в кишках и печенках, где наша родовая память гнездится.

Этот спектакль особенно живописен, особенно блестит блеском ожившего дракона всеобщего китча. Но китч Коляды всегда откровение, это именно то, что обожали видеть на площадях наши предки. Кресты на щеках чёрным, красные точки на лбах размером с яйцо. Православные ведические индусы, вот кто мы были бы, ежели бы Чужой не попутал. В конце опричник Басманова уже совсем матросик в буденовке. Просто одёжка такая универсальная в Коляда-театре, валенки да шапки банные, да горбы накладные. Кстати, один лишь Годунов осмеливается снять-надеть горб прирождённый, репетируя речи, поэтому у него и шар в руках. Но из пляски выйти невозможно, они носятся со стуком и грохотом, мелькают образины, они все оборотни. Кто не умеет оборачиваться, на того мы опричнину или лжедмитриев с полячками ведьмовскими нашлём, они образа наши вверх тормашками поставят. Эх — ма, крутись, поворачивайся!

 Общий уровень звука у Коляды всегда избыточен, это как вечно работающая радиоточка в колхозе, всегда есть нехватка в обработке звука, выстраивании в единый саунд. Но в каждом опусе происходит новое даже в звуке, прощаю радиоточку за бормотание «по радио» пьяного баса — Боря, боря, вот и боря, ай да боря ряба роба. А когда Гришка бьётся агонически у ног Мнишек и бормочет по-татарски, это хай фай.

Баба Шанель

Народная артистка страны, может быть лучшая в редком амплуа травести, миниатюрная  Любовь Ворожцова из екатеринбургского ТЮЗа  сыграла в «Бабе Шанель» взрослую тётеньку, можно сказать, пенсионерку-веселушку. Впрочем, невозможно, по-моему, сыграть неблестяще с такими «певицами ансамбля инвалидов всесоюзного общества глухих», как Сергей Колесов и Сергей Фёдоров, играющих, соответственно, Сару Абрамовну и Капитолину Петровну, похожих на вождей племени Сиу. Собрались пенсионерки-певуньи отметить десятилетие своего мощного ансамбля «Наитие». Сидят, выпивают за Сталина, Брежнева, Каддафи и Саркози, сыплют всякими поговорками и аутентичными прибаутками, периодически подхватываются и давай петь-плясать про то, как хорошо в деревне-матушке. Приходит вожделенный старушками молодчик, выпускник Чайника (училища им. Чайковского) Сергей-баянист (Илья Белов), похожий сразу на всех пышнокудрых и усатых звёзд ВИА 70-х годов. И понеслись пенсионерские души в рай. Причём бабушке Капе (Фёдоров) уже 90 лет, а Саре Абрамовне (Колесов), которая наизусть прочитала в спектакле три десятка стихов Ахматовой, Цветаевой и Бродского, всего 57 и страшно хочется баяниста. Ну, натурально начАлась свара и перебранка.

Дальше ещё хуже. Баянист, не будь дураком. привёл молодуху Розу, бывшую секретаршу мэра, ложкомойку — как говорят певуньи «Наития». Тут и начАлся беспредел. Вопли, стихотворные вопли Сары заглушались поговорками Капы. «Не пОняла, идите домой» — сомнамбулически повторяет девяностолетка. Вдруг прорезался командный стервозный голос лошкомойки, названной бабами «баба шанель» — всем молчать! Оказывается, бывшая секретарша (Василина Маковцева) всё про всех знает и легко затыкает рты компроматом. Но на бой — бабу Маковцевой всегда есть громобой-баба Зиминой. Впрочем, к концу спектакля на них почему-то нашло полное смирение и взаимность, а этому не очень верится. В какой-то момент даёт дуба Капа, но всего на пять минут. Трагедия отменилась во втором акте — Капа придуривалась. Кстати, это отменило всяческий намёк на трагедию в представлении. Не дождался бюст дедушки Ленина в красном уголке и его портрет на синей стене, не дождались они трагедии, зато зрители веселились от души. Конечно, всё веселье шло от Колесова и Фёдорова, укладывающих публику своим мощным травести-шоу. Ведь ещё вчера они блистали в ролях Грига и начальника вокзала. Но и Маковцева, затянутая в камуфляж главной охранницы дома культуры, и «песняр», и детскоголосая Ворожцова были хороши.

Единственно, что смущает в этой пьесе Коляды, так это полное отсутствие трагедии — ну нет, подишь ты, трагифарса, поэтому нет и остроты впечатления, зато есть некоторая вынужденность в смехе зрителей. Было огромное количество смешков и подхихикиваний, мы оценили работу Коляды по поиску неиспорченных городом словечек, его кропотливую запись разговоров деревенских пенсионерок.

Старушки как выйдут, как грянут свои пионерские песни — по долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд, ещё бы не смешно было. Но самый трогательный момент, единственный глоток печали принёс монолог Тамары Ивановны в исполнении мощной Тамары Зиминой, когда она вдруг призналась, что так ничего и не поняла, ни что такое электричество, ни почему идёт дождь — так почему же жизнь прошла?

Луна и трансформер

После «Бабы-шанель» показали в буфете театра «На Страстном» маленькую ужасную вещь под названием «Луна и трансформер», которую поставили Александр Вахов и Олег Билик, замечательно играющий учителя астрономии в «Звезде». В полной темноте раздался страшный сочный смех Макушина дедморозного, на перилах лестницы повис чёрный  Вахов. Что-то есть стивенкинговское в этой истории, но непропечёное. Стивен-то Кинг обожает про детишек жуткое писать. В Белгороде, в университете культуры даже обвинили автора пьесы Андрея Крупина в педофильских мотивах, якобы присутствующих в тексте.

Эй, щелкотня! Чутка подсобить поможи, да! — сочно бормочет деда мороз Макушина. Дело в том, что этот клоун охотится за мальчиками кавказской национальности, что предельно неполиткорректно, да? Дальше хуже. Герой джигита Вахова, попав в ловушку, потому что его лучший друг Шошев захлопнул за ним дверь в «хачиковский» гараж, имеет от роду лет 12. Он танцует лезгинку под стократные «чёрные глаза» и вспоминает детство. А какое детство у джигита — двеннадцатилетки? Ничего нельзя вспомнить, кроме как про то, как Мальцева в детсаду сняла трусы и показала, а он сам ей показал, ещё один раз тётя голый пукал на балконе, после чего отец сказал матери, идите все на х.й…

Этот джигит уже от рождения пляшет лезгинку, родился — сразу взрослый, вах. Поэтому нэ нада за него пэрэживать, нах, он деда мороза зарезал, вах.

В конце наступает объяснение и разоблачение загадки всеобщей шизофрении, то есть раздвоенности сознания. Ничего кошмарного мы в памяти не держим, вах! Дед Мороз читает «переделанный» текст памяти джигитёнка — никто не резал, чурка пригласил в гараж, чтобы подарить велосипед, а не насиловать, всё отлично, вах.

Минималистический триллер с послевкусием. Психотерапия здесь не для жертв насилия, а для профессоров институтов культуры, думающих что  люди делятся на два вида — педофилов и просто людей. На самом деле, отсутствие детства делает людей кем угодно, даже серийными  убийцами и дедами морозами.

Всеобъемлюще

 Всеобъемлющий Коляда единственный у нас режиссёр, способный бодрейший и потому отвратнейший хит Сердючки «Ха-ра-шо! Всё будет харашо!» сделать удобоваримым танцхитом. Все в зале, кто действительно отплясывал в ресторациях, в караоках, на крымских пляжах и дома под этот вечный шлягер, встрепенулись и солидарно отнеслись. А кто эту песню ненавидел, когда она бряцала из соседского радио и мешала слушать Лед Зеппелин — те удивились бешеному драйву труппы Коляды. Если так прёт всю труппу, та нехай пляшут хоть под Кобзона, честно сло.

Колесов с Фёдоровым потренировались малькА и чуткА в «Бабе шанели», а теперь все хлопци платье понадевали и пустились во все возможные пляски. Нет, они и в костюмах плясали, но в платьях больше драйва было. Менять внешний пол для хорошего актёра не проблема. Натурально, семь раз сплясали. Пляски плясками, но две дамы выступили гарно (Чего-то хохляндская бабушка из мя лезет). Светлана Колесова и мощная тамара Зимина показали стареньких актрис, только не верилось в их дряхлость, так, лет 40 — 50, но никак не 70 — 90. Тема спектакля запредельно лирична и феерична, всё это чистый мюзикл на основе кондовейшей попсы. Опять таки скажем — только Коляде удаётся «пробить» неприятие интеллектуалами музыки из ротаций мирового радио, только он может взять кич кичноватейший и показать его как наше собственное подсознание. Вата у нас из ушей сразу полезет, стоит снять наушники со Штокхаузеном или Аукцыоном, прислушаться к музыке улиц, к шуршанью толпы.

Но не бывает никакой толпы, зато есть большая актриса, переведённая на должность суфлёра  (мюзикл, чистую оперетту пора ставить Коляде). Есть накопленная за жизнь ненависть к подруге, увёдшей милого. Но они мирятся, как все мирятся в пьесах Коляды.  Они сушат косточки уведённому от них обеих красавцу — эта сучка Люба слезай с дуба, эта стерва Ира простодЫра, эта падла Софочка гладка жопочка — все кругом враги. Поэтому суфлёрша снимает портреты труппы театра Коляды и рисует помадой всем усы. Вот бы всегда такое в жизни было всё мягкое, чистосердечное.

Есть и печальный тихий контрапункт пляскам. Это, как и всегда, разговор двух уставших, но понимающих безнадёгу жизни женщин. Они говорят о калине, детях, кошках, самолёте, ненужности внукам и всеобъемлющей смерти. Тут и выясняется, что зазвала актриса подругу не пьесу сына губернатора репетировать, а свою собственную, потому что она шла-шла и вдруг её пронзило всеобъемлющем чувством жизни.

Наташина мечта

Наташина мечта» — очередная серия коляданиковского (Коляданик – имя Коляды в жж) сериала «Байки из бойлерной». Хотя этот спектакль по пьесе Ярославы Пулинович во многих местах играют. Но Алиса Кравцова из Коляда-театра играет лучше всех, да и не играет она, она становится подростком — оторвой.  Она становится жертвой постиндустриальной цивилизации, где родители сдают деток в детдома, а Наташину мамку зарезал сутенёр. Не все же мамки в офисах сидят. Вот из Наташки — убийцы точно не получится менеджера среднего звена. Наташа влюбилась, то есть присвоила себе журналиста, делающего карьеру на жутких подробностях быта откровенной Наташи. Он ходит к ней в больницу, ведь она выпрыгнула из окна, она ходит есть конфеты к нему в редакцию, присваивает его потихоньку. Зато, когда журналист целует другую, детдомовка со товарищи отправляет избранницу своего «жениха» в глубокую кому. И выступает перед нами, гражданами судьями.

   Она такая — ну прыгни, прыгни! Я отвечаю — ты чего, незабудка сисястая, попутала чего? И такая раз, окно пошире распахнула.

А потом…. Ну…. Пойдем, поговорим, сказали… И там, за гаражами уже… Мы не хотели, чтоб все так!!! Это не специально было. Я просто за волосы ее таскала, а Светка рожу ей корябала… Это Гулька давай ее каблуком по башке бить… Я не знала, что все так будет. Я не думала, что она хлипкой такой окажется… И не было никакого предва… Предварительного сговора, как тут говорят! Не было!

Второй монолог  уже другой, счастливой Наташи прозвучал контрапунктом к первому. Но насколько опасней эта другая ухоженная, танцевальная и плавательная отличница, этого никто не знает. Она просто тихо ненавидит свою тёзку, худую девочку-психотика, которую вдруг признали за талантливую взрослые люди с телевидения. Ухоженная девочка тоже хочет быть талантливой! Она терпит шашни соперницы со «своим», присвоенным в мечтах парнем, она скрипит зубами. Берут на телевидение вести передачу её, а не тёзку! Зачем нам дети -психотики, Моцарт из детдома неизбежно закончил бы жизнь в дурке.

   А на следующий день, уже после эфира, после того, как мама меня всю исцеловала и папа подарил мне мое первое в жизни колечко с изумрудом, я услышала, как мать выгоняет ее из дома… Значит, он ее тоже выгнал. Значит, победила я… Победила я… Победила я… Победила я

Два плюс два

Ну наконец-то дождались — Вера Цвиткис сыграла не эпизод, а большую роль в спектакле «Два плюс два». Практически все знакомые театралы, проводящие десять вечеров подряд в театре «На Страстном», хвалили Веру особенными словами. Не просто что самая яркая девушка эпизодов, но что она всё может сыграть, любую главную роль. Вообще, граждане театралы, складывается такое ощущение, что эпизод или главная роль — актёрам Коляды без разницы, они всё могут и умеют. Но всё же — Вера Цвиткис блеснула, причём на фоне главных коляданиковских актёров (Ягодин не играл) Фёдорова и Маковцевой.

Итак, они сыграли, две тоненькие миниатюрные и лёгкие. Между прочим, сыграли первую на этих гастролях полноценную и странную вещь, условно нами названной  «мелодрамой с элементами хоррора» — причём за триллер отвечали не столько сами актёры, сколько удивительный текст Николая Владимировича Коляды, состоящий из двух маленьких пьес, «Клин-обоза» и «Икара». Все тексты Коляды интересны, но этот — сплав отличной сценарной заявки для сериала «Вторжение» или «Паразиты сознания» и точного исследования речи и типажей «немосковских» народов нашей страны.

Заставкой, прологом к обеим частям, женской и мужской, явился звон монет, натурально пересыпаемых из ведра в ведро и на сцену блестящей медной рекой. Казалось бы, не «Скупой рыцарь» пьеса-то, но жизнь, потраченная на копилку с медяками, внушает нечто древнее и позабытое. Уж не на паперти ли наша жизнь проходит? На работе подают, дома не додают.

 Не додали этим двум сорокалетним девушкам, ох не додали! Одна приехала в деревню, купив подновлённый гнилой дом. Другая, Наталья (Маковцева) как увидела новоиспечённую соседку Ирину (Цвиткис), так и давай её пугать нашествием инопланетян, отложившими почти во всех, а в Ирине точно — своих личинок. Насмотрелась бабонька триллеров, ни одного не пропустила. А Ирина-писательница, в соболях, испужалась и давай орать. Наталья — тихая, но мощная сектантка, её вера — триллеры и заговоры против «мокрой и гнилой» личинки, ворочащейся в животах у таких, как Ирина городская. А героиня Цвиткис — интеллигентная хабалка, подверженная истерии и судорогам.  И какое страшное одиночество гнездиться в них обеих! Эта история на фоне ковриков с оленями, из всеобщего советского детства, сильно трогает — трогают эти две прекрасные, характерные актрисы. После игры Маковцевой сильно хочется тоже букву ё не говорить, мало ли какую мокрую-гнилую разбудишь. И зачем её, Наташин, Митя такую прекрасную сектантку на зону променял? А это хорошо законспирированный заговор против инопланетян, — жалко, что быстро закончилась первая часть.

Кстати, клин-ОБОЗ это «кого люблю и ненавижу один Бог знает».

А что мужчины? Их пьеса «Икар» естественно, про жуткие отношения ровесников-сорокалеток, один другому приходится отчимом и сообщает страшное известие «сыночку» — никуда он не едет, ни в какие Турции, ни на какие морские ПМЖ. Герой Фёдорова Толик — всем толикам толик, олицетворение советского строя подсознания. Где наше советское всё? Правильно, никуда не делось, засело в подвале подсознания и гниёт, и тухнет, как прошлогодний лук, которым они и торгуют. Толик — узнаваемый тип, каждое второе его недоумение перед наступившей свободой он выражает вопросом к пасынку — ты почему родину не любишь, голубой ты цветок, почему с девками не спишь, прыгнул бы хоть с парашютом, потому что мамку твою люблю, она глава нашей фирмы по продаже лука на рынке, а пачпорт твой мы спрятали, чтобы не эмигрировал, а родину любил, не хрена квартиру продавать, мамку огорчать, голубой ты короед.

Сергей же Колесов играет упавшего с моста Сашу, есть такой спорт — прыгать с моста. Только это не Икар, а нечто другое — не выросший за пределы 11 лет сорокалетний мальчик, страшно угнетаемый матерью. Забота материнская, она ведь как гиря сорокапудовая, плющит и калечит. Мечту уехать на море, а ещё лучше — на дно морское, в древний город затонувшей атлантиды, никогда не удастся Саше воплотить, атлантида-то советская  дворнико-сторожевская затонула, не предоставив укрытия Саше, а убежище у моря требует паспорта, но кто ж его ему даст?

Любой текст Коляды — микроскоп для разглядывания неведомой микрожизни, но в этом спектакле микрожизнь эта тревожит, подозрительно походит на наши ежедневные мучения, на наши вопрошания — откройте копилку, граждане боги, отсыпьте чуткА счастья и покоя, а ну отсыпали, мать вашу!

Клаустрофобия

К концу гастролей Коляда-театра наступил полный хрямс. Мы-то думали, что серия «байки из бойлерной» не дойдёт до  реального кошмара, не переступит черту, отделяющую комфортную, более-менее сказочную страшилку от тошнотворного ощущения, что невозможно выбраться из ада. Хорошо, что предупредили на афише — только для взрослых.

«Клаустрофобия», пьеса Константина Костенко, в режиссуре Николая Коляды занимает особое место. Всё, что вы ещё мечтали о себе и человечестве, всё это забудьте. Оставь надежду всяк сюда входящий. Обычная жизнь хрясь — и пополам. Сахарные косточки наших обычных представлений о мире, они хрупнут, вызвав физиологическое ощущение тошноты. Пьеса именно про то, о чём и великий Шаламов не писал. Вернее, он только об этом и писал, об адской сущности тюрьмы, о демоническом мире лагеря, выдавливающего всё человеческое из любого осУжденного, независимо от характера, силы духа и прочих человеческих, слишком человеческих качеств. Но Шаламов не писал об отвратном извращении пола, неизбежном в пространстве трёхэтажных шконок. Трое в камере, двое ведут борьбу за совращение третьего — детдомовца безбородого, глухонемого в придачу. Такой вот пластический этюд, гениально сыгранный на горе нам, граждане зрители.

Про этот спектакль если уж шутить, то страшно шутить. Если Коляда-театр начнёт это в гей-клубах показывать, гей-парады исчезнут, некому будет. Это действо, по тошнотворному ощущению, находится где-то в подземных  пещерах метафизических пространств возмездия за Содом и Гоморру. Никогда, слышите граждане, никогда не смотрите этот спектакль, если вы не взрослый и если вы гей, содомит и гоморианин. Дело в том, что  зритель с нормальным полом испытает отвращение, наложенное на природную тошноту, в результате баш на баш — получим бумбараш, нечто здоровое. А если вы, граждане осУжденные, не переболели детско-подростковым «платонизмом» перверсии пола, плохи ваши дела. Этот спектакль обязательно вас «зашьёт», начнёт процесс перепрограммирования, хотя правильнее сказать перемутации. Мы не говорим про исцеление, потому как и Достоевский вряд ли кого исцелил. Но при любой гомофильской мысли вас, граждане гомы, будет корёжить и ломать, вас будет тошнить и выворачивать, не смотрите «Клаустрофобию»!

Они жрут и заливаются сгущёнкой, по простоте душевной именуемой ими спущёнкой. Одной этой сцены достаточно для бегства в монастырь навеки. Но это только начало психотерапии. Дело в том, что беспримерно играют два Сергея. Фёдоров играет своего Гарина-физика так, как будто самим демонам решил преподать урок соблазнения малых сих. В какой-то момент на него становится физически невозможно смотреть. Сначала думаешь, он играет обычное тюремное, камерное такое вожделение, потом наступает прозрение, но уже поздно, тошнота засела глубоко. Потому что Фёдоров играет вожделение демона, вселившегося в атеиста-физика под тем же самым, древнейшим соусом — тварь я дрожащая или право имею. На зоне никто бы не поверил — какой там Гарин злодей, обычный мужик и терпила.  Но и Достоевскому веры нет — не мог Раскольников, принципиальный убийца старушки, просто взять и раскаяться, и творить молитвенный подвиг. Так что, следуя канону триллера, Гарин убивает Немого. Получается, смачный урка Прищепа только в театр играл, в свободу — размахивая ножом, а для физика Гарина нет человеческой рамки, он сбегает в тартарары из камеры, расчеловечившись не по-детски-достоевски, но по «взрослому», по демоническому обряду — убей, если ты не тварь дрожащая, если ты не дурилка картонная, навеки обретёшь родину в аду.

Куда там дантову аду тягаться с нашей Колымой.

Вы спросите, где же танцы? Полно танцев, урки и надзиратели водят исполненные фирменного драйва хороводы — если бы не пляски, зритель разбежался бы от осознания невыносимости тюремного бытия. Насельники камеры кричат во сне — мама!, синхронно кашляют и по-очереди, во сне, молятся — смерти боюсь, помоги, забери отсюда! Актёры танцуют, жестикулируя по-немому, яростно кидают консервные банки в стену, которую не перепрыгнешь. Прищепа рассказывает Немому главную уркоганскую легенду, как два(две) урки сшили себе кожаные крылья из собственной кожи и улетели. Ни хрена себе романтика — это вам, граждане, не человек-летучая мышь, это намёк на то, что  весь белый свет тюрьма, но главное — из кожи не выскочишь, все содомские гоморры и всё древнее каинство так и сидит в наших костях. Что делать, если инфернальна грусть? Ответ прост —   хрусть и пополам.