Достоевский — великий популяризатор Евангелия. Но настолько непростой, что его толкование Евангелия само требует, чтобы его истолковывали. И ни кто-нибудь, а такие великие аввы,  как святитель Антоний Храповицкий и преподобный Iустин Попович.

А как толкует Евангелие Феодор Михайлович? Он толкует Евангелие, неимоверно усложняя его понятия до крайности. Он преподносит непростые Евангельские понятия через саму жизнь человека, через его страдания, мысли, чувства. Но, закручивая спираль своих головокружительных сюжетов, Феодор Михайлович ни на мгновение не прерывает нить евангельского духа, подчиняющую каждую малюсенькую деталь, каждую образную краску единой евангельской цели в каждом своем романе. Для чего так неимоверно всё усложняет Достоевский, а не говорит прямо (Ин. 16,29)? А вот, для того, чтобы любите друг друга! коснулась самого сердца и, может быть, и осталась бы в нем.

Святой апостол и евангелист Iоаннъ Богослов в конце своей земной жизни, когда уже не мог и передвигаться, и его переносили его ученики, твердил им всего только одну фразу: любите друг друга. Ученикам надоело слушать это однообразие, и они сказали ему, наконец, что-то вроде: “Отче, ну, что уж ты заладил одно и тоже?” — “Так ведь, если будете это соблюдать, то больше ничего и не надо”- ответил он.

В эту самую точку бьёт, совершенно, как и Iоаннъ Богослов, и Феодор Михайлович Достоевский. Только он повторяет эту фразу, не произнося её, а наоборот, закапывая всё глубже и глубже в людские страдания, в людские немощи, в людское неразумение. Для чего он это делает? А вот, для того, что, ежели, кому удастся самому докопаться до этой главной заповеди Христа через описанные им  глубины людских страданий людской мерзости, то тот уже не скажет: “Ну, что заладил?”  Но чтобы это состоялось, чтобы читатель его романов главную заповедь Христа: любите друг друга воспринял не как фразу, а как цель и смысл каждой человеческой жизни, да, необходимы толкователи Достоевского: святитель Антоний Храповицкий и преподобный Iустин Попович. Вот, после их анатомии творчества Достоевского все его хитросплетённые сюжеты отваливаются на второй план, и в сердце читателя проникает становящаяся  доступной для этого проникновения главная заповедь Христа: любите друг друга (Ин. 13, 34).

Главнейшая мысль Достоевского та, что больше всего человеку в его земной жизни необходима любовь! Из всех ценностей самая большая – любовь. Такую фразачку Марины Гардениной: “Любовь земная — любви не знает”, Феодор Михайлович, что называется, отметал бы с порога. Хотя совершенно понятно, что вкладывала Марина Николаевна Гарденина в эту свою строку: “Любовь земная — любви не знает”. Конечно, богочеловеческую любовь не сравнить с земной.  Лучше всего это объяснить может  сам Феодор Михайлович. Есть много видов любви. Все они относительные, проходящие, смертные. Только одна из них — абсолютная и вечная. Это богочеловеческая любовь. Проверяется эта любовь Богочеловеком Христом. Конечно же, человек, возлюбивший Христа, испытывает такую любовь, которая, да, превосходит всякую земную любовь. Но, сказать, что любовь земная — любви не знает… чересчур смело. Любовь земная в этой фразе просто отвергнута. Получится, что любовь, например, Свидригайлова, Пульхерии Александровны, Разумихина… ну, какая это любовь? Для Феодора же Михайловича такая мысль недопустима. Через земную любовь, только через земную, человек может возлюбить Господа Бога своего всем сердцем своим, и всей душею  своею, и всем разумением своим. (Второзак. 6,5)

И потому подтвердим мысль Достоевского известной притчей.

«Один человек пришел к старцу и сказал:

— Я хочу найти путь к Богу. Помогите мне!

Тот внимательно посмотрел на него и спросил:

— Скажи мне сначала, любил ли ты кого-нибудь?

Гость ответил:

— Я не интересуюсь мирскими делами, любовью и прочим. Я хочу прийти к Богу.

— Подумай ещё раз, пожалуйста, любил ли ты в своей жизни женщину, ребёнка или хотя бы кого-нибудь?

— Я ведь уже сказал тебе, что я необычный мирянин. Я — человек, желающий познать Бога. Все остальное меня не интересует.

Старец печально ответил:

— Тогда это невозможно. Сначала тебе следует познать, как это действительно по-настоящему полюбить кого-нибудь. Это и будет первая ступенька к Богу. Ты спрашиваешь меня про последнюю ступеньку, а сам ещё не вступил на первую».

И вот, эту земную любовь, величайший Божiй дар людям, намного превосходящий дар свободы, которым Он тоже снабдил людей,  Достоевский и преподал мiру. Раскольников решился идти с повинной. И перед тем, как направиться в контору предавать себя, он идёт к матери, к которой не при-ходил несколько дней, запретив и ей приходить к нему,  хорошо понимая, на какую муку он обрек её такой своей жестокостью. Что же теперь  он идёт успокоить мать?  Попросить прощения? Подготовить её к страшному известию, которое она узнает, когда он сознается в убийстве? Нет, это мог бы иметь в уме любой писатель, но не Достоевский! Родион Романович Раскольников перед каторгой идёт к матери, чтобы спросить её…

— Маменька, оставьте это, я сейчас пойду. Я не для того пришел. Пожалуйста, выслушайте меня.

Пульхерия Александровна робко подошла к нему.

— Маменька, что бы ни случилось, что бы вы обо мне не услыхали, что бы вам обо мне ни сказали, будете ли вы любить меня так, как теперь? – спросил он вдруг от полноты сердца, как бы не думая о своих словах и не взвешивая их.

Но не только спросить об этом у своей маменьки пришел к ней Родион Раскольников, перед своей каторгой, он пришел к своей маманьке также и сказать ей:

— Я пришел вас уверить, что я вас всегда любил, и теперь рад, что мы одни, рад даже, что Дунечки нет, — продолжал он с тем же порывом, — я пришел вам сказать прямо, что хоть вы и несчастны будете, но всё-таки знайте, что сын ваш любит вас теперь больше себя, и что всё, что вы думали про меня, что я жесток и не люблю вас, всё это была неправда. Вас я никогда не перестану любить… Ну, и довольно…

Вот, что необходимо Раскольникову в самый трудный момент его жизни — любовь тех, кого он любит. Это было необходимо самому Феодору Михайловичу, когда он стоял на эшафоте. Это необходимо каждому человеку, хотя не каждый скажет, как Родион Раскольников, не каждый осознаёт это… но каждый это чувствует.

А как через земную любовь человек возлюбил Господа Бога своего всем сердцем своим, и всей душею  своею, и всем разумением своим, Федор Михайлович показал на образе Степана Трофимовича Верховенского.

— Друзья мои, Богъ уже потому мне необходим, что это единственное существо, которое можно вечно любить… Мое бессмертие уже потому необходимо, что Богъ не захочет сделать неправды и погасить совсем огонь раз возгоревшийся к Нему любви в моем сердце. И что дороже любви? Любовь выше бытия, любовь венец бытия, и как же возможно, чтобы бытие было ей неподклонно? Если я полюбил Его и обрадовался любви моей – возможно ли, чтобы Он погасил и меня и радость мою и обратил нас в нуль? Если есть Богъ, то и я бессмертен! Вот мой символ веры.

К такой любви, к такому символу веры Степан Трофимович смог придти потому, что земной любовью он любил так искренно, так нежно, как дай Богъ так любить другим.

 Вот он, Феодор то Михайлович Достоевский, до сих пор колеблющий безбожный мiръ, не могущий справиться со своей душей христианкой, которая уже при полном разгуле плоти продолжает рваться к своему Творцу. Вот, она разгадка недоумения всего “образованного” мiра, узнавшего, что переведённый на японский язык роман “Братья Карамазовы” миллионным тиражом был сметён с японских прилавков в одно мгновение. И это во  времена господства «гарри поттеров»! Кстати, говоря о распространении Православия в Японии наши святители, возглавлявшие там Церковь, всегда обращали внимание на то, что часто всё начиналось с русской литературы. Через неё японцы усваивали практическую сторону христианства, и под её влиянием обращались к Евангелию и так приходили  к вере.* Душа японцев, а не извращенное их сознание пакемонами и поттерами, заставила их и сегодня ринуться за откровением Достоевского. Потому что и в “Братьях Карамазовых” раскрывается этот же призыва Христа любите друг друга!, то есть, та любовь, которой любили и Сонечка, и Раскольников, и Алёша, и мальчики, и Илюшечка, и все-все персонажи, вышедшие из мученической души Феодора Михайловича Достоевского. Отсюда исходит и определение ада, преподнесённое нам  Достоевским: “Что есть адъ?” Рассуждаю так: “Страдание о том, что нельзя уже более любить”.

          *Митрополит Иоанн (Ведланд) “Митрополит Гурий (Егоров)”

Продолжение темы, Выпуск 7 (13) июль — Вадим Виноградов. «И еще о земной любви»