Летнее утро. В воздухе тишина, только поскрипывает за раскрытым окном кузнечик да где-то у ерика воркует горлинка. Егорка смотрит, как по одеялу разгуливает солнечный луч. Ладошкой он пытается накрыть, поймать «зайчика», а тот не дается.

Сладко потянувшись, Егорка быстро одевается и, не позавтракав, выбегает во двор.

Из-под крыши потревоженная вылетает ласточка.

Свежая утренняя синева легким дымком стоит над двором и над всей окрестностью. В воздухе горячо и сладко пахнет помидорами и цветами. У бабушки перед домом маленький палисадник и здесь цветут астры, розы и георгины. За забором из сухих стволов подсолнуха сад и огород,  идущий вниз к ерику, с ракитами и акацией вдоль берегов.

Прижимая к груди огурцы и укроп, собранные на огороде, выходит бабушка.

— Сначала завтракать, а уж потом клад искать, — говорит она.

На задней половине двора, у самого дома, растет огромный орех. Когда приезжаешь после долгого отсутствия в станицу к бабушке, и поворачиваешь с дороги на узкую улочку, первое, что бросается в глаза — это ореховое дерево. В жаркие летние дни прохладная тень падает на почерневшую от времени камышовую крышу, и маленький домик с заплывшими глиной бирюзовыми окошками, под его сенью дышит покоем и безмятежностью.

Егорка любит забираться на орех и прятаться в его листве. Большие толстые сучья расходятся во все стороны и образуют как бы гнездо. От желто-зеленной кожуры молодых орехов пахнет йодом. На дереве Егорка чувствует себя совершенно удаленным от мира, и может спокойно придаваться мечтам. Он знает, что здесь ни одна живая душа не сможет ему помешать.

Кряжистый, могучий, с раскидистыми ветвями, казалось еще век ореху расти, ничего с ним не может случиться. Но к этому лету, наверно, от старости орех засох. А тут еще напасть:  стал по ночам на сухое дерево прилетать филин, хлопать крыльями и будто ребенок  плакать и  гукать, наводя ужас и не давая спать. Егорка слышал, как бабушка сказала отцу, что это не к добру и что дерево нужно спилить.

Приладился отец пилить не сразу. Сначала он походил вокруг дерева, становился на колени и ложился на бочок. Потом достал инструмент: разные ножовки, изогнутую луком и большую двуручную пилы, топоры и веревки. И дело пошло. Отрубил верхушку и ветви. Принялся за ствол, постепенно опускаясь все ниже и ниже к его основанию. Ровное движение пилы, свежий запах опилок, желтые их брызги.

Когда, провозившись все выходные, отец уехал в город, на месте могучего ореха остался только пень. Тут-то и закралась Егорушке в голову  навязчивая идея: под корнями ореха находится клад! Эта мысль настолько прочно укрепилась в его сознании, что он уже никак не мог от нее отделаться.

Был у Егорки в станице закадычный товарищ — Вовка Царьков. Он показывал Егорке позеленевшие от времени монеты, которые нашел в траншее, там, где когда-то стоял старый амбар. Он рассказывал, будто знает, как в трудные времена люди устраивали тайники — закапывали вещи за сараями, под деревьями, в местах, где потом могли бы легко найти и забрать обратно. Но не всегда и не всем это удавалось — многие из них уехав, так и не вернулись.

Для Егорки это было откровением: оказывается, в земле еще столько много разного добра! Ему захотелось обязательно что-нибудь откопать. И теперь не выпуская из рук лопаты, Егорка трудился, искал клад.

Солнце, обойдя дом, уже жарило нестерпимо. По лицу крупным горохом катился пот. Но Егорка работу не бросал. Чем глубже он обкапывал пенек, тем больше ему казалось, возрастала вероятность добраться до клада. Эта мысль подогревала его мечты и не давала угаснуть энтузиазму. У него ломило спину и жгло ладони: на них прорвались мозоли. Но он был настойчив и упрям. Даже бабушка, наведываясь к Егорке, лишь разводила руками: он так усердно обкопал корневище, что отцу оставалось только и всего — перерубить боковые корни.

И вот оно — долгожданное вознаграждение за труды: под самым основанием коряги лопата ударилась во что-то твердое и звонкое. И нет уже никаких сомнений, — в земле клад! Волнение сжимает горло и в сладостном предчувствии начинает бешено колотиться сердце. Отбросив лопату, Егорка руками расчищает землю. Расколотый кувшин — красные, из обожженной глины черепки, и… — больше ничего! Ни одной медной денежки.

Позже бабушка сказала Егорке, что в старые времена саженцы ореха сажали в макитрах, чтобы у корешков изменилось направление роста.

Разочарование было огромное — до самого вечера Егорка ходил сам не свой. И если бы не бабушка, неизвестно, сколько бы еще он переживал.

Все вечера напролет она рассказывала Егорушке свои истории или читала сказки. Для него слушать бабушку была самая большая радость. Слушать ее — не переслушаешь! Кончается одна история, начинается другая.

В этот раз, надев очки, она читала «Сказку о царе Султане».

«А орешки не простые — все скорлупки золотые…» — затаив дыхание, слушает Егорушка.  Голос ровный, певучий, чарующие слова. В сказке много чего для Егорушки любопытного и чудесного. От этого он в необыкновенном волнении, точно все это сейчас происходит у него перед глазами. И ему уже не сидится на месте. Весь во власти воображения он достает из шкафа полотняный мешочек, в котором хранятся прошлогодние орехи, и аккуратно с помощью ножа разделяет скорлупу на две половинки. Кладет вовнутрь изумрудный камешек от поломанной бабушкиной брошки, половинки склеивает и оборачивает фольгой от шоколадной конфеты.

Бабушка хитро улыбается и говорит:

— По-моему, орешка красивее этого, а главное — дороже, на свете еще не бывало. Ты дашь мне немного с ним поиграть?

И Егорка, сначала не раздумывая, протягивает орешек бабушке, но в последнюю секунду отдергивает руку. Он хоть и понимает, что бабушка шутит, но ему все равно жалко отдать свое сокровище.

— Так ты, оказывается, жадина?! — спрашивает бабушка и с улыбкой качает головой.

— Нет, бабушка. Я не жадина, — Егорка еще крепче сжимает орешек в руке. — Только этот орешек — единственное мое сокровище. Вот если бы я откопал клад, то обязательно бы с тобой поделился. А пока — я сам хочу поиграть.

— Ну, поиграй, Егорушка, поиграй. Я подожду. — Говорит бабушка ласково и почти грустно.

Чем больше Егорушка смотрит на орешек, тем больше самых разных мыслей о том, что он слышал или читал в книжках, лезет ему в голову, и, в конце концов, чтобы заснуть, ему приходится запрятать орешек глубоко в кармане.

Но вот, кончилось лето, и пришел день разлуки.

Егорке жаль расставаться с бабушкой. Он ревет и прижимается к ее ногам.

— Эх ты-ы, ревушка-коровушка, дай молочка, — говорит бабушка, мягко водя пальцами по голове. — Не забудешь бабушку?

Егорка изо всей силы трясет головой.

— Ни-ког-да!

На дорожку бабушка вручает Егорке уже знакомый полотняный мешочек с орехами внутри.

Егорка ожидает, что теперь взамен бабушка попросит «золотой»  орешек. Но она как будто уже и не помнит, лишь утешает:

— Время летит быстро, даже не заметишь, как пройдет осень и наступит зима. Ты приедешь на зимних каникулах, и мы снова увидимся.

— Да, бабушка, — соглашается Егорка, а сам думает: «Хорошо, что она не просит у меня орешка. Я до зимы еще поиграю, а потом привезу его бабушке»…

Но осенью бабушка умерла.

С недоумением и ужасом смотрит Егорушка на стоявшую возле крыльца огромную, алой тканью обитую крышку гроба.  Крепко держась за мамину руку, покорно, с любопытно расширенными глазами он проходит в комнату, где на столе неподвижно лежит она. Не улыбающаяся, с правильно сложенными руками и закрытыми глазами.

Нагорая и оплывая горячим воском, потрескивают свечи. Зеркало занавешено холстиной. Из соседней комнаты чуть слышно тикают часы.

Мама стала раскладывать в гробу красные цветы и не удержалась, расплакалась. Отец обнял маму и, успокаивая, легонько похлопал по спине.

Егорка стоял в сторонке, смотрел на тощие бабушкины руки, на глубокие морщины, на ее лицо, все такое же спокойное, только чуточку пожелтевшее, и ему казалось, что все это не наяву, а во сне. Нужно только очнуться, дотронуться до ее руки, потеребить за рукав, позвать: «Бабушка, проснись, что ты все не встаешь? Поднимайся. Я приехал к тебе в гости».

Он надеялся, что так и будет, но ничего не происходило и ему стало страшно. В глубине его сознания закралось что-то тревожное, растерянное, будто он забыл о чем-то очень важном, хочет вспомнить и не может.

Дом был полон народу, а в комнату все заходили и заходили какие-то незнакомые люди. Они молча топтались несколько минут и, повздыхав, с виноватым, растерянным видом выходили на улицу. Егорка вместе с мамой тоже вышел на свежий воздух.

Ему не давали покоя тяжелые мысли.

— Мама, а ты тоже умрешь?.. — дрожащим голосом спросил он.

— Когда-то умру… конечно. Все когда-то умирают, — рассеянно ответила она.

— И я тоже умру?! — замирая, сам не свой продолжает допытываться Егорушка.

— Ты тоже… Но еще не скоро… Ты еще будешь жить долго и долго!

— А потом умру? — лицо Егорки от волнения побледнело.

— Я же тебе сказала: все когда-то умирают.

Егоркина душа вся как будто вздрогнула и затрепетала. Мысль о том, что все непременно должны были умереть, так взволновала и захватила его, что он никак не мог успокоиться. Ведь пока не умерла бабушка, он и понятия не имел о том, что такое смерть. Настанет утро. Люди будут радоваться свету, солнцу, а для него эта радость будет омрачена сознанием того… что он больше никогда не увидит свою бабушку. Никогда-никогда! Ни летом, ни зимой, ни весной, ни осенью.

Она больше никогда его не обнимет, не прижмет крепко, и хотя ему это не нравилось, сейчас он был готов с этим смириться, только бы она была рядом с ним, такая же, как раньше, как всегда — родная и… живая.

И он вдруг понял со всей ясностью, что произошло нечто ужасное и непоправимое, что бабушки не стало, что она уже не очнется и не вернется в свой дом. Его обдало холодом, и какое-то странное чувство — не то жалость, не то горечь — отозвалось в сердце.

Из кармана Егорка достал «золотой» орешек. Бороздки, изрезавшие скорлупу и отчетливо проступающие через фольгу, были так похожи на бабушкины морщинки. Он только сейчас это заметил. Ему вспомнилось, как бабушка попросила у него орешек, а он пожадничал и не дал. Стало ему очень горько и стыдно, и тут впервые в жизни  он понял, что это за мука страшная — угрызение совести!..

Пришел священник, привычно зажег кадило и стал читать о наследии Царства Небесного. Кадило качалось из стороны в сторону, наполняло пространство голубой дымкой. Потом все долго и молча крестились. Начали прощаться с бабушкой.

Егорка подошел вплотную к гробу и незаметно положил орешек под изголовье бабушки, тихо сказал:

— Ты прости меня, бабушка… я же не знал, что ты помрешь…

Мама отвела его в сторону, прижала к себе и прикрыла голову руками. Но из-под теплых маминых рук Егорка видел, как двое мужиков занесли крышку гроба, накрыли бабушку, и стали забивать гвозди. Глухие удары были до того отвратительные, что Егорка не удержался, уцепился за мамину руку и заплакал. И в это самое время ему показалось, будто от него самого оторвалась какая-то частичка и улетела куда-то в неведомое.

___________________________________________________

Юрий Резник