Цель моего незамысловатого сочинения – показать хотя бы в первом приближении, на сколько может быть ложным представление о мифе как таковом явлении культуры даже среди научной среды, ибо эта проблема носит нелокальный, а я бы сказала уже «массовый» характер – выходит в свет много как научной, так и ненаучной литературы, поднимающей вопросы мифопоэтики, укорененности человека в мифе,  литературы, посвященной разным аспектам мифа в разных его проявлениях. Так вот недавно дала о себе знать книга под названием «Ивановский миф» одного профессора, краеведа и критика, некого Л.Н. Таганова (конечно, он совсем не некий, а довольно известный специалист в области литературы – ведь именно он во многом открыл читателю имя поэтессы А. Барковой, но это делает нашу критику и требования к нему еще более жесткими). Автор с первых страниц четко и строго заявил о том, что его книга «замышлялась как элементарная история литературы ивановского края» — и здесь все бы ничего, можно было бы успокоиться – цель хорошая, даже благородная, ведь, по замечанию самого автора, «потребность в такой книге сегодня ощущают все: преподаватели, школьники, студенты, экскурсоводы и т.п.», но автор на этом НЕ успокоился, решив поставить ряд теоретических вопросов, связанных с пониманием мифа, с мифологическим мышлением, опираясь даже на известного философа и ученого А.Ф. Лосева – вот здесь-то и начинается отдельная линия его книги, которая превратится в ломанную, в силу того, что сам Таганов не выдержал заданного им же самим лосевского научного тона. Конечно, можно было бы пройти мимо этого всего и вообще не писать, так как книга эта совсем обыкновенная, посвященная истории родного края, если бы ни одно роковое НО (и дело даже не в сверхпретензии автора на научность этой книги), которое приобретает характер тенденции, заражающей другие провинции. Даже сам автор «Ивановского мифа» ссылается на монографию посвященную «пермскому тексту» (Абашеев В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе 20 века). Так я в этом усматриваю проблему ложного мифопоэтического мышления и мысления действительности, неправильное понимание топоса и топики, которая, может, уместна в рамках петербургского мифа (а таковой есть – начиная с Пушкина, Гоголя, традицию которых продолжили в своих романах Достоевский и Белый), но не в рамках провинции с заявкой на серьезный «миф», географический текст в полном его понимании.  Далее даю разъяснения, касающиеся явления мифа в подлинном его понимании и небольшой экскурс в век двадцатый, страдающий ложными мифопоэтическими представлениями.

Серебряный век, как отмечают некоторые исследователи, прошел под эгидой разрушения «классицистической псевдоантичности», которая уже не устраивала романтиков, правда, заметим, была и здесь плеяда поэтов с «ложным» мифопоэтическим сознанием (Мережковский, Гиппиус, Сологуб). Мифопоэтические и исторические сюжеты, которые разыгрывали в своем творчестве поэты-символисты не соответствовали подлинному сакральному знанию. Отсюда, на наш взгляд, и неприятие писателей такого порядка как Чехов или Есенин, укорененных в «народной эстетике» в высшем ее понимании (так, Есенин в своем трактате «Ключи Марии» предлагал русской интеллигенции заглянуть в «сердце народное»). Поэты этого времени творили свой миф, отказываясь от наследия античности с ее высоким эйдосом, предлагая читателю миф авторский, конечно, никак не связанный с идей обновления вселенной, с демиургическим началом, энтелейхийностью культуры.

Миф, который дает представление об эйдосе, высокой идее, есть миф подлинный. Эту-то идею и должны претворить в жизнь люди. Благодаря мифу, постижению его сакральных знаний осуществляется «культурное обновление», соответствующее представлению о вечном круговороте в природе и человеческом существовании (Е. М. Мелетинский). Если говорить о мифе в литературе (проблема, заданная в литературе еще Н.П. Анцыферовым, к работам которого наш автор странным образом не обращается, хотя Анцыферов первый кто поднял серьезно вопрос о «петербургском тексте» в русской классике), то нужно обязательно вводить понятие сакральной географии. Как отмечают исследователи (всерьез занимающиеся разными географическими текстами в литературе), «сакральная география» соотносится с изучением священных, особо почитаемых мест, религиозных памятников, имеющих в глазах определенного сообщества людей трансцендентную значимость (какой трансцендентный смысл в ивановском мифе – это еще большой вопрос, ответ на который не даю, потому что это мыслилось задачей книги профессора Таганова). Именно топика и создает миф. А теперь, после наших небольших теоретических размышлений, вернемся к книге Таганова «Ивановский миф».

Профессор Таганов подошел к понятию «особой географии», задаваясь уже в начале книги вопросами бытийного порядка, связанными с концепцией монографии: «откуда я, как связано мое частное существование, мое «родное» с общим или, как сказал бы В. Иванов, со «вселенским». И все бы здесь обошлось, если бы эти важные теоретические рассуждения не закончились на предисловии. Далее дает о себе знать обыкновенная умная книга – мы видим «встречи фабрикантов», их приезды и отъезды – пусть даже автор пишет о таких поэтах как Нефедов, Семеновский, Колоколов (да, безусловно, они творили в свое время ивановскую историю), но все это похоже на гоголевских «мух в сахаре». Обращаясь к понятию миф в начале книги, к теоретическим выкладкам Лосева, Таганов словно отказывается от них после. Это сказывается даже уже в том, что автор как бы перешагнул большой период истории, связанный с нашим селом Иваново, посвященный переписке Ивана Грозного с Андреем Курбским, которая могла бы нам открыть историю возникновения и дальнейшей судьбы с. Иваново. Это первое упущение Таганова, как краеведа. Все это тоже можно было бы простить, так как это, возможно, больше по части фольклористов, занимающихся полеводческой деятельностью (при оформлении фольклорного стенда, подготовки фольклорной карты для музея писателей ивановского края, это, конечно, было учтено), если бы Таганов не начал творить свой миф. В начале книги читатель был предупрежден: «тот, кто пишет о мифе, который так или иначе задевает его жизнь, вольно или невольно вносит в этот миф свои мифотворческие интенции», но эти интенции так ярко выразились в идиостиле книги, что вопрос о настоящем мифе просто как-то исчез сам собой…

Эта книга, удивительно полная по своему фактическому содержанию, полезна для студентов, школьников, экскурсоводов как хороший источник информации об истории родного края, но концепция автора (уж так у него получилось) носит топографический характер, хотя заявленная проблема в начале соприкасалась с вопросом о топике, о мифе с его высшим эйдосом в «ивановском» контексте. Так о чем же эта книга? Об истории ивановского края? – да, безусловно. О литературе ивановского края? – да, безусловно. О «мифе» ивановского края? И здесь я отвечу да. Но миф мы должны тогда понимать как проявление авторской интенции.

Все эти, местами скучные, размышления и «нападки» на автора нужны мне были только для того, чтобы подвести современного читателя к вопросам не только теоретического характера, но и ЗАДАТЬ вопрос современной действительности, мышление которой находится в дискретном состоянии: в какой традиции укоренены МЫ и как МЫ укоренены? Можем ли МЫ отличить подлинный миф от хорошей литературной научной подделки? Чтобы не оказаться в лиминальном состоянии, описанном еще поэтом-пророком О. Мандельштамом: «И вот бывают такие эпохи, когда хлеб не выпекается, когда амбары полны зерна человеческой пшеницы, но помола нет, мельник одряхлел и устал и широкие лапчатые крылья мельниц беспомощно ждут работы», чтобы нас не обманывали «мельники» (пусть даже очень ученые) и не запутаться в лабиринте несуществующих провинциальных улиц! Дорогому Леониду Николаевичу Таганову остается пожелать, чтоб он сам «не путал» и читателя не уводил за собой в чужие улицы, город и век.