С 29 апреля по 3 мая в Ереване проходил  XV-ый  Фестиваль «Арммоно». 28 моноспектаклей показали артисты из 9 стран: Армении, Испании, Франции, Австрии, Молдовы, Украины, Польши, России и Грузии. Нашу страну со спектаклем «Царь-девица» по поэме-сказке Марины Цветаевой представил з.а. РФ, ведущий актёр Театра Романа Виктюка Дмитрий Бозин.

— Дмитрий, вы впервые побывали на такого рода фестивале, какими глазами его увидел ваш внутренний актёр и как оценил профессионал?

— Я был на фестивале всего один день, поэтому удалось увидеть только четыре спектакля. Конечно, отслеживал работу коллег и внутренним «глазом», и с точки зрения внешнего профессионализма. Все четверо актёров обладают очень интересной отработанной своей собственной техникой. У украинской актрисы Ларисы Кадыровой в спектакле «Не плачьте по мне никогда» и польского актёра  Петра Вишомирского, который играл спектакль о Чаплине, техники абсолютно разные, но они обе, с моей точки зрения, изящны, филигранны и  позволяют и артисту быть многослойным, практически безграничным и в эмоциях, и в образах. Это меня восхитило.  Другие двое — обладатели великолепной природы: испанская актриса Мария Видал, которая читала «Кровавую свадьбу» Лорки, и великолепный армянский вокалист Арсен Степанян, который пел монооперу «Прощай, Паяц» — у него волшебный голос, потрясающей силы, глубины и эмоций. Но это его собственная природа. Если испанка сама по себе от природы древняя, то он наоборот – ребёнок. И эти две природы – не техники актёрские — позволяют им потрясающе существовать в своих материалах – никто другой кроме них так бы не смог. Поэтому мой внутренний артист – он к ним был более расположен, чем мой внешний. А в первых двух случаях и мой внешний артист тоже был восхищён, поражён, смятён и просто счастлив.

Спектакль «Царь-девица» на Фестивале «Арммоно»

— Сами актёры говорят, что моноспектакли – это очень сложно, и поэтому мало кто за них берётся. Но у вас огромный опыт, и, когда смотришь, слушаешь, чувствуешь ваши соло, полное ощущение, что вам известно о театре нечто особенное… А ведь зачастую люди идут к Мельпомене в гости, чтобы, как они говорят, отдохнуть. Разве театр существует для этого?

— И для этого тоже. Вопрос только в том, от чего человек отдыхает. Я, например, отдыхаю, когда слушаю Шнитке и Шёнберга, Шостаковича или Стравинского. Эта музыка нервна, заставляет людей перенапрягать своё внутреннее мышление, воображение, нервную систему, у меня же наоборот – я, когда слышу Стравинского или кого-то ещё из этого ряда, как будто окунаюсь в ванну гармонии. Однажды я даже получил подтверждение этому у Михаила Казинника, одного из чудеснейших знатоков музыки. Он говорит, что у Шнитке вся музыка, которая дисгармонична – это Бог, потому что Бог в случайностях, Бог в хаосе, Бог – это жизнь, а жизнь – это хаос. А как только музыка Шнитке становится гармоничной – значит, уже появляется дьявол – тот, кто вкладывает в тебя обманную гармонию, он вынимает тебя из хаоса и помещает в какую-то точную форму. И это уже у Шнитке всё наоборот – у него дьявол гармоничен. Для меня так и есть – когда сталкиваюсь с неимпровизационной музыкой, что сложена по точным формулам, я так немножечко, знаете, устаю – на мой взгляд, здесь есть что-то неправильное. Поэтому моноспектакль для меня всегда проявление гармонии, потому что он хаотичен, и для меня это привычно. И зрительское сознание хаотично, оно только в какой-то недолгий момент может действительно окунуться в гармонию в привычном понимании, а потом снова возвращается в свой желанный хаос, и я с ним вместе. Замечу только, что я понимаю хаос не как беспорядок, а так, как это понимали древние греки, это некая разверзшаяся бездна, первичное состояние Вселенной.

Спектакль «Царь-девица» на Фестивале «Арммоно»

— И часто Вы получаете оттуда сюрпризы?

— На пресс-конференции в Ереване кто-то произнёс: «Люди говорят, что моноспектакль – это поединок». А я так спокойно: «Ну, что вы. Мой многолетний опыт подсказывает, что это удовольствие контакта, обмен энергиями, шаманство моё любимое, спиритический сеанс». Вот его-то я потом и получил! Наверное, за долгие годы со времён спектакля «Когда пройдет пять лет» Лорки в постановке Маргариты Тереховой, который мы играли как дипломный в студии при Театре им. Моссовета, впервые у меня случился полноценный бой. И это был именно тот поединок, о котором говорит Лорка: демон тот, если захочет, вызовет тебя на поединок, и будешь ты драться с ним при всех.  Я его ждал и дождался. Знаете, звал и дозвался. Вот вам один из сюрпризов. Когда я посмотрел запись спектакля уже случившегося, тогда понял, почему все зрители, кто подходил после представления, говорили: «Сколько же в вас сил, сколько энергии! Откуда столько? Она какая-то нечеловеческая». А она и была нечеловеческая, потому что такой бой не предлагает тебе иного. «Царь-девица» — само цельное произведение — оказалась заряжена. Те отрывочки, что я брал раньше, были связаны с каким-то удовольствием, с наслаждением, и даже в тот момент, когда возникал Григ, всё равно – помните, там, где в «Черепахе» танец полуобнажённой и потом полностью обнажённой царицы – всё это было связано с каким-то кайфом. Здесь же было сражение. Уже к моменту её обнажённого танца я бил в бубен – тот самый, что со мной в «Федре» — двумя специально для этого взятыми палками, которые вышибали из него совершенно другую энергию, и оттуда вылетали эти крылатые существа – их вокруг было очень много. Я понимаю, что сейчас это звучит, как бред, но так или иначе на тот момент всё так и было. И, самое главное, это оказалось видимым для зрителей – они прекрасно это поняли. Плюс ко всему, времени на подготовку было всего полтора часа, и световикам со звуковиками не хватило знания русского языка для понимания цветаевского слога. И я понимал, что перемены света и звука могут быть для меня неожиданными. В общем, я получил тот восхитительный трип, которого ждал много лет: работай без заготовленной схемы с тем, что будет. Я немало говорил о потоковой импровизации – здесь получил её в полной мере.

Спектакль «Царь-девица» на Фестивале «Арммоно»

— Получился поединок с неожиданностью?

— Да, да, да. Существо было не одно – оно и во мне было, и вокруг меня, и среди людей. Но это точно не был поединок со зрителем – зал трудился и сражался вместе со мной. К счастью, там сидели профессионалы, которые понимали, что за материал, и шли туда. Поляк мне потом сказал, что Гротовский гордился бы мной, что это и есть physical theater. В данном случае, когда до самоубийства доводишь себя прямо на глазах у зрителя – это и есть школа Гротовского. А Лариса Кадырова назвала меня мужественным человеком, который поднял эту глыбу. Но это случилось именно потому, что они тоже были в зале, и делали это вместе со мной. Много было того безумия – такого театрального и, в то же время, абсолютно животного… Но говорю я это, потому что посмотрел запись, на этот раз на сцене я не контролировал зал и не следил за тем, как он слушает, было полное погружение только внутрь действа, только внутрь поединка.

— А не было того, кто хотя бы подтолкнул, взял за руку и провёл сквозь это?

— Нет, не могу сказать, что был некий поводырь-Вергилий. Но скажу, что помогали персонажи, очень серьёзно, они входили и давали новую энергию. Тело уставало, тело изматывалось, а входящие в него один за другим давали ему то, чего, казалось, уже не будет.

Ереван дал новое вдохновение

— Какой-то стержень, видимо?

— Да, он появлялся. Тот же царь, который приходит только в середине, очень серьёзно вытянул. И бубен, конечно, тоже – как только появляется его звук, как только возникает в воздухе, в тебя моментально втекает ещё одна энергия. Об этих внутренних силах можно много рассказывать, можно подробно разбирать уже потом, когда отсматриваешь спектакль – снова и снова посмотреть, как это всё происходит. А вот тот, о ком вы говорите, скорее всего, появился гораздо раньше и подал мне знак. Звучит мистично, но для меня подобные вещи всегда являются знаками. Не буду рассказывать длинную историю, что такое я и Саломея, которую играю много лет, скажу только — она меня ведёт. Так вот – в Национальной картинной галерее Армении я успел попасть только на один этаж. И после двух замечательных залов великого Ованеса Айвазяна, которого все мы знаем, как Ивана Айвазовского, вошёл в зал следующий. На одной из стен меня ждали три картины Вартгеса Суренянца – два больших портрета в полный рост, а между ними – маленький, портрет очень грустной полуобнажённой девушки под названием «Тоска». По одну сторону от неё пребывала именно «Саломея», по другую – «Женщина-рыцарь». Вот он щелчок! Саломея – мой давний проводник, и поэтому, увидев её на музейной стене в Ереване рядом с Царь-девицей (она и есть женщина-воин), сразу понял, что спектакль, который я очень много лет должен был зачать, выйдет на свет именно здесь, на совершенно неожиданно для меня возникшем фестивале, что здесь очень много энергий сошлось, чтобы всё случилось. То есть тот, о ком мы говорим, сказал: «Я привёл тебя в эту точку, ты там, где должен быть. В данном случае это бой, который я тебе предлагаю, но ты ещё даже не представляешь, каким он будет. Тем не менее, ты должен точно понимать, что он должен состояться именно здесь».

«Этот ереванский лев очень мощно проявляет образ вдохновенного демона творчества», — считает Дмитрий Бозин

— Такие проявления радуют. Ваш театр мистический вне всякого сомнения, зрителя любят его, но слова «мистика» почему-то боятся. В чём проблема?

—  Люди не виноваты. Это страх, который в них вложили, и они в большинстве своём ничего с ним поделать не могут. Человек расщеплён, расколот, дуальность – идея о двух несводимых друг с другом началах – порождает бесконечные страхи, всё непредсказуемое пугает. Делим на низкое и высокое, белое и чёрное, хорошее и плохое, а потом сами от этого страдаем. Называя, к примеру, глубинные человеческие инстинкты примитивными, мы не понимаем, что точно так же поступаем автоматически сразу и с театром, и с балетом, и с конкурсом красоты, и со спортом – этот принцип стал просто базовым. Мы исключили из своей жизни и мистику – таинство проявления божественного естества, и магию, которую я понимаю, как способность живого существа воздействовать на внешние и внутренние пространства при помощи осознанных и управляемых физических, интеллектуальных и энергетических формул. Таким образом, мы лишаем себя самопознания, ведь внутренняя составляющая магического существа — глубинное магнитное поле, с которым налажено осознанное взаимодействие. А мы разомкнули Вселенную, её целостность, отказались от ритуала или сделали его формальным.

Вартгес Суренянц «Саломея»

— Профанация… С мистериями случилось то же самое…

— С настоящими мистериями – конечно. И в данном случае приходится возвращать как бы чуть-чуть против человеческого страха, т.е. всё время понимать и не бояться. Но через 15-20-30 минут этот страх уйдёт и зрители впадут в это слегка, если можно так выразиться, наркотическое состояние, в нём побудут, из него выйдут и скажут: «Я побывал где-то». Так же происходит и у меня на тренингах: люди периодически, когда я после окончания упражнений спрашиваю: «Нет ли вопросов?», говорят: «Есть. Где я сейчас был?»

— Знакомое ощущение, как в медитации…

— Да, да, эти процессы.

— И от страха человек может избавиться только сам…

— Да, и опять же, когда ему будет тааак больно. Помните, фантастический персонаж Петра Мамонова в «Острове» Лунгина? После своей самой низменной точки, после предательства, из самой глубины своего падения стал видеть людей насквозь и видеть дорогу к исцелению. И в данном случае до этого момента человек, конечно, должен погружаться. А все средние этапы – давай мы тебя поддержим, поможем – только тормозят процесс, усложняют задачу погружения в себя. Как же человек себя узнает?

— Бывать на Ваших моноспектаклях – большая внутренняя работа для зрителя. Я их воспринимаю, как попытку зацепить и раскрыть в людях то, что проявит мир разноцветный, где есть не только чёрное и белое.

— Я стараюсь. Собственно, так поступали все. Был в Ереване в Музее Параджанова – это пример  бесконечной необходимости заниматься искусством в наистрашнейших условиях, когда любой другой не то что искусством, жизнью своей заниматься не будет. А Параджанов продолжал рисовать, писать, создавать коллажи. Это нам, конечно, урок! Рассказывайте мне потом, как вам тяжело заниматься творчеством. Или вот – смотрю на его царя на троне: потрясающие маленькие две картиночки, сложенные из каких-то предметиков, объёмные картинки. Царь на троне и царь в бане. Здесь он в короне и при всём, а там – со всеми своими причиндалами мужскими, тот же самый царь. Сразу спектр возникает – Параджанов одновременно и плотен, и духовен. Он был такой Пазолини: когда телесность духовна и художественна.

— Люди забывают, что тонкая материя тоже материя…

— Физики назвали её тёмной материей, заметьте – не мистики, а физики – самые реалистичные люди на нашей планете. Это есть эфир, из него состоит практически всё наше пространство, а мы с вами лишь маленький кусочек нашей как будто бы реальности, которая чуть плотнее. И мы с этой материей должны общаться, она же всё время общается с нами. А мы почему-то не хотим… Вот я встречаю эти три картины на стене в галерее, два огромных портрета, просто гигантских, и ты понимаешь: «Здравствуй, Дмитрий Станиславович, приветствую тебя здесь в Ереване, видишь в центре портретик, маааленький такой, написано: «Тоска», вот и расскажи: Саломея тоскует, Царь-девица тоскует – что объединяет эту иудейскую царевну и славянского рыцаря? Как ты их соединишь? И Федра моя: «Тяжек плод суку — Тоска…» Это то, через что мы идём вглубь.  На вопрос: «Ты скучаешь по мне?», я отвечаю: «Тоскую». «Скучать» — не моё слово, а вот  «тосковааать» — это совсем другой уровень погружения в тебя же, когда тебя нет. В данном контексте Саломея, Царь-девица и Тоска – как способ соединения. Может, люди боятся, но я всё время говорю об одиночестве, как о пути не оказаться одному. Ты всю жизнь один, пока боишься одиночества. Так и останетесь в своей камере-одиночке. В данном случае это то, что фестивали проявляют очень сильно. Отвлекитесь от себя, воспримите другие структуры, воспримите других актёров, другие формы взаимодействия с залом, с мистикой, с искусством.

— Кроме дуальности людям мешает ещё внутренний диалог, шумящий ум, люди никак не могут отключиться от своих мыслей…

— Да, не могут. Поэтому я их готовлю к этому молчанию внутреннему на тренингах, потому что до этого они будут очень мелкими персонажиками. Ну, хорошо, ну, слова написал автор, ну, произнесут они их – и что? Автор их из такого глубинного молчания своего взял, что сам не знает, где там дно. И что, ты будешь сидеть в им написанном среднем уровне, при помощи которого он чуть-чуть намекнул тебе о той глубине, из которой всё это черпал?

— Люди очень пугаются тишины, если там оказываются, стараются сбежать, не понимая, что там клад…

— Да, для них это самая большая тюрьма, я знаю. Одиночество, молчание. И ещё говорят, что ничто так не страшно, как равнодушие. А я считаю, что равнодушия, во-первых, мало, и потом – это такое красивое слово «равно-душие», «мне совершенно всё равно, где совершенно одинокой быть…», вот «равно»… Я для своей мифологики вывел такое слово: «равноверие» — как «равновесие». Это когда я понимаю, что любая религиозная, или мистическая, или философская, или театральная структура равно рассказывают о какой-то совершенно издавна пришедшей к нам энергии, и все они хотят её проявить, донести до людей. Но мы спотыкаемся о свои отсечения, из сферы дуальности, в первую очередь, конечно. И потом происходят у нас какие-то нестыковки. Хотя на самом деле, войдя в храм, мы прекрасно понимаем, что это правильный инструмент, в первую очередь акустически, энергетически – он построен по очень верным законам, которые работают,  если, конечно, архитектор не ошибся. Хотя даже в таком случае огрехи зодчего энергия людская постепенно, как вода, вымоет и сгладит.

— Где, по-вашему, препон?

— Мы сами себя отсекаем от ритуала, хотя он нам нужен. Мы ритуалы делаем  формально, стараемся в них не погружаться. А зря. Хотя бы на какие-то моменты, даже если на секунду, реально погрузиться в беседу или просто в человеческое существование… Мне, например, жаль тех, кто не погружается в танец, очень жаль. Я понимаю, что музыка человека против воли вводит в иное состояние, как горячая вода, хочешь того или нет,  расслабляет мышцы, но можно ещё глубже войти. Раньше очень любил дискотеки, мне нравится, когда энергия людей сходится в едином потоке. Но, когда я понял, что люди всё же не в потоке, я оттуда ушёл…

Вартгес Суренянц «Женщина-воин»

— Говорят, человек не интересен Вселенной, пока не сделает ей навстречу шаг…

— Я каждый раз людям на тренингах говорю: ты пока сидишь и ждёшь, что вот сейчас начнётся упражнение, энергия точно так же сидит рядом с тобой и смотрит: «Ну, что? Когда?» Сделай! И она в тебя войдёт. Эти моменты для меня на фестивале были очевидны и я очень рад, что всё случилось. И я знаю теперь, как этот спектакль довершить уже до его точки.

— Не с помощью техники – пусть всё будет, как будет…

— Нет, во всяком ритуале всегда существуют базовые точки, от них надо, конечно, приходить к чему-то. Я просто нашёл ещё пару-тройку интересных, которые были бы нужны мне. И сам факт существования – и мне приятно очень, что это уловили в том же Ереване люди из театральной среды местной, говоря,  что это совершенно иной принцип актёрского существования. И я счастлив, что те, кто изначально живёт в этой профессии, услышали разницу, услышали этот ход, не закрылись от него – это уже всегда хороший знак, но я, честно говоря, понимал, что моей физической силы будет достаточно для того, чтобы пробить пару-тройку дверей человеческого сознания. Это один из способов – я всегда говорю: если не можешь дать людям информацию и не можешь погрузить их в мистику – дай им энергию, на каком-то этапе нужно просто ударить большой «кувалдой».

— Как в динамических медитациях – начинается с физического, а потом ты понимаешь, что что-то произошло, ты куда-то вошёл…

— Да. Это повторяющееся – как в цигуне, например – таким образом тебя постепенно вводят в глубинную медитацию, и то, что мы сейчас делаем на сцене в «Федре» или теперь в «Царь-девице» у меня, и то, что недавно произошло в Ярославле, предположим, на «Скорпи-Оне», когда мне дали головной микрофон вместо микрофона на стойке, и возникли именно мизансценические, пространственные решения. Так же точно происходит и здесь – это же динамическая медитация. Просто когда я пройду этап поединков в «Царь-девице», а он, конечно же пройдёт, рано или поздно это превратится в другого уровня медитацию. Всегда мы же начинаем всё равно с драки, если мы победим в драке, потом мы можем пройти следующий этап и войти в уровень медитативный. Вот в данном случае так и произойдёт, т.е. сейчас я просто увидел это и со стороны тоже, и понимаю, что это зарождение – вот здесь, в Ереване от Саломеи к женщине-рыцарю, я думаю, что произошло что-то очень точное, зерно положено такое, что просто ему ещё прорастать и прорастать, и этот новый жанр, которому я так много лет двигался, он очевиден и он очень, очень, очень нужен людям. В первую очередь, это потоковая импровизация, это мифологика, как способ соединения всего со всем (в «Царь-девице» у меня же чёрный кожаный шнурок – это мачеха, бубен – это Царь-девица, ларчик – это царевич, драная тряпка с капюшоном – это пьяный царь, стальной клинок – это та самая булавка и две палочки от бубна, которые в какой-то момент становятся вообще всем подряд — от бутылок до людей.) А соединять подобные вещи можно только, если ты говоришь о том, что изначально ничего не было и всё может означать всё. Далее — равноверие, и в данной системе координат мы сразу говорим о Дуэндэ, как о поединке. Такой театр ритуален, он шаманский, в данном случае это одновременно и динамическая медитация, и чёткое управление словом, смыслом, прочим, т.е. здесь всё сходится, сквозь тебя говорят одни, другие, третьи существа. Это тот самый мой мифологический театр.

— Такое пробуждённое действо…

— Да. Мифологический театр – как он был, так и остался. Вот он и живёт своей жизнью, просто нашёл ещё одно в «Царь-девице» образное себе применение. В общем, шаманим!

Материал подготовила Наталья Косякова

Фото из архива Дмитрия Бозина