Вот я и посмотрел фильм, в котором есть ЧТО-ТО, а что это, я не понял.

Редко, когда можно наткнуться на такой фильм.

Вроде, реквием по иррационализму.

«Послесловие» (1983) Хуциева.

Хм. Вспомнилось, что моей любимой песней в детстве была «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг».

И она была тут. Под хроникальные по ТВ кадры эпизодов Великой Отечественной Войны на Чёрном море.

И старик встал по стойке смирно.

А я облился слезами.

Чего?

Не знаю. Я теперь от всего плачу, что напоминает детство или юность.

И название какое – «Послесловие». – Зажился старик на этом свете… Всё уже другое… Духовная жестокость — cruauté spirituelle…  Старик несколько иностранных языков знал. Врачом был. Нужны они были ему по работе? Нет. – Душевное роскошество… Я раз подумал, что нужно бросить писать книгу о стихах Пушкина, раз я не знаю английского так, чтоб получать наслаждение от стихов поэтов озёрной школы. Не бросил…

А теперь на Украине (в связи с «уходом» её в Европу) отменяют изучение в школе физики, химии, биологии и т.д.

Я тоже ещё успел в школе застать астрономию, психологию, логику, а после нас, хоть и советские ещё школьники, но уже этого не учили. – Ра-ци-о-наль-ность.

В фильме есть такой монолог:

«Старик: Непонятно.  (Собака, колли, подошла и слушает.) Не понимаю. Не-по-сти-жимо, непостижимо… Ни травы, ни облаков, ни летнего дождя… Не понимаю.  Ни Толстого,  ни Шекспира, ни Хокусаи (собака часто-часто дышит и внимательно слушает; на экране телевизора – с выключенным звуком – разные бомбардировщики летают; собака залаяла на них). Нет, это безумие. [Далее ещё два иностранных имени, которых я не разобрал по незнанию] Ничего! Эт-то невероятно. [В кадре на миг прислушивающийся из другой комнаты обвиняемый – зять; а старик переходит на полушепот] Да. Столь-ко сил вложено! Неужели же всё прахом?! [Бомбардировщик, отбомбившись, улетает на экране молчащего телевизора; на земле видны разрывы бомб; армады вертолётов; высадка морского десанта – всё не советское] Ни единой музыкальной ноты. Ни звука человеческого голоса живого. Безмолвие на всей земле. Ни летящего пуха одуванчиков. Нет, это невозможно! [Ударяет кулаком по столу, за которым всё это время сидел] Не хочу! [На экране ТВ появляется термоядерный гриб. Красиво.] Я понимаю [смотрит в объектив], человек смертен. Но человечество [переводит взгляд выше и вдаль и полным голосом] должно остаться бессмертным?! – Нет [тихо], только на вас надежда, только на вас, ребята. [Громко] Кто ж ещё? [Зять, оказывается, приоткрыл дверь и слушает.]

Зять (входя и указывая на молчащий телевизор): Надо мастера звать».

Неужели это просто вставка публицистическая? А не весь фильм – кинопублицистика?

Угроза не в термоядерной войне – тут рационализма хватит. Угроза в перегибе с рационализмом.

Просто иносказательно это «сказано».

Скис Хуциев… Нет больше изъявления подсознательного идеала, без чего нет художественности.

Или это реализм – предвидение скорой смены общественной формации? (8 лет оставалось в 1983 году.)

Сильнейшее впечатление, что мне сказали ЧТО-ТО.

Сам выбор актёра для зятя – Мягкова – художествен. Ибо это – путь наибольшего сопротивления. Мягков – это минимум сухости. И киношный зять – почти то же. Одно то, что его Сенкевич пригласил выступить в «Клубе кинопутешествий», этом киносимволе уходящего нерационализма в СССР. Или этот эпизод зятя со слоном, любящим фотографироваться (слоном, не зятем). – Самому неподходящему человеку дано быть предвестником новой эры, эры бездушного рационализма.

С другой стороны, старик поступает максимально неудобно для своих родных: не предупредил достаточно заблаговременно дочку, что хочет с нею повидаться, то же – с зятем: что тогда-то улетает самолётом, а у того научный совет за час до того. То и дело мешает зятю писать диссертацию. – Всё это тоже путь наибольшего сопротивления.

Но это всё вполне может быть от большого артистического мастерства Хуциева. Оно, мастерство, интуитивно «знает», что всё нужно показывать через наоборот.

Или это всё же чутьё художника-реалиста, которому интуиция шепчет, что смерть общественного строя, который он считает своим (для того понадобилось обаяние Плятта),  уже близка?

Нет. Что-то не фурычит. Не туда куда-то меня повело.

Меня поразило это «Ни травы». – Это моя жизнь. Особенно теперь, в глубокой старости. Я, собственно, только тем и занимаюсь, что пытаюсь распространить своё мировоззрение, используя возможности интернета, не обращая внимания ни на что иное.

Когда-то я случайно прочитал две сточки в письме покойной жены подруге про себя: «Он живёт умом». – Точно. Уж большего невещиста, чем я – это поискать.

А ведь зять из фильма точно такой же. Это ведь ложный ход сюжета:

«Старик: Не работается? – Правильно. И не мо-жет работаться. Не мо-жет.

Я заметил, что работа тебе не доставляет никакого удовольствия – так же нельзя, дорогой!

Зять (досадливо): Удово-ольствия…

— Именно удовольствия! Это же главное!

Тебе не нравится твоя работа. М? (поёт: работа у нас такая…)

Сколько тебе лет?

Зять (молчит).

Старик: Ещё не поздно всё начать сначала.

Зять (Устало посмеялся).

— У тебя временный срыв настроения. Уверяю. Именно вре-мен-ный.

Давай разбираться, отчего это у тебя. Давай.

Так. Во-первых, ты не гуляешь. Собака не считается. Не занимаешься никакими физическими упражнениями (показывает движения зарядки). Куришь слишком много (подвигает чуть-чуть пепельницу). Кофеварка. Постоянное кофе.

Дорогой мой, так нель-зя! Так нельзя (пошёл по кабинету зятя, зять понуро прислонившись к письменному столу поворачивает за ним голову), я в этом убеждён.

Ну давай с тобой возьмём хоть пример. Ну? Например, Толстой. (Зять понуро садится в шикарное, с подголовником, кресло) Слушай, он косил, пахал. Он… Он… Проповедовал (вздымает две руки вверх и в стороны)! Ну.

Что он проповедовал?

Зять: Что?

— Физ-куль-туру. Вообще, во время работы надо ходить, ходить, ходить (машет руками, где по комнате ходить). Маркс протоптал в своём кабинете целую дорожку.

— Да… (со значением) протоптал дорожку…

— А если что мешает – убирай. Всё (разводит ладонями) долой, что мешает! Всё долой! Бальзак писал в кель-е. Ну не Бальзак – Дюма. Писал. В келье. Причём не в келье, в комнате, специально оборудованной под келью. Понима?.. Аскетичное, пустое (рисует руками шар в пространстве).

Взгляни – сам можешь убедиться: сколько тут лишнего (крупный план скептического лица зятя). А Бальзак… Бальзак, как ты, кофе, кофе… по ночам, по ночам. (Схватил кастрюльку для кофе) Что у тебя на столе? Столько лишнего. К чему это, объясни ты? Например, вот это. Между прочим, место занимает. (Раздражённо) Это что? (Зять потупился виновато) Это ничего не нужно. Это (берёт в обе руки по африканской статуэтке) совершенно легкомысленные вещи. Ты понимаешь? Убери ты их… Я вот убираю. (Ставит на полку.) И ты почувствуешь себя (раскидывает руки) свободным! Понимаешь ты? Свободным.

Что тебе нужно? Несколько отточенных карандашей (указывает), клей (указывает), кисть (указывает). – Всё, — сказал Маяковский. Любимое стило и ножницы. Всё. Больше ничего. Остальное всё – прочь!

Вот, к примеру, это что? (Приподимает, а зять у него берёт из рук какую-то штуковину с полусферной крышкой.) Скажи, пожалуйста: ЧТО ЭТО?

Зять молча открывает полусферу, вспыхивает пламя, он от него прикуривает сигарету».

Пре предыдущем цитировании старик всё время недовольно именно эту зажигалку всё время зажигал и тушил, зажигал и тушил.

ППП. Предметы престижного потребления нам продемонстрированы. Как и последующий отчёт у Сенкевича в «Клубе кинопутешествий» о пребывании в Африке.

Только, мол, и могли бедные советские, что смотреть на экране телевизора, как куда избранные ездят.

И всё это – ложный ход!

Указанный Марксом! Да. Исповедовавшим старый, так сказать, коммунизм. Ориентированный на неограниченный материальный прогресс. Ошибочный. А старик показал новый коммунизм, на неограниченный материальный прогресс не ориентированный, а на «каждому – по разумным потребностям».

Но это у Хуциева получилось стихийно и нечаянно. И иначе, хоть и подсознательно (хочется думать), он сориентировал, что делать, раз уж допустили такую ошибку – пошли не тем путём в коммунизм. В частности, силовым, а не мирным (и – всей планетой), а не одной, отдельно взятой, страной.

Что сам я, как этот терпеливый зять, думал себе тихонько (любя песню «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг»)?

Я когда-то думал, что это, конечно, ошибка власти – подстраиваться под непобеждённое мещанское большинство и всё больше и больше ему потакать. В том числе и пустившись в гонку «больше, чем в США на душу населения». (В которой, как оказалось в итоге, проиграли.) – Я когда-то думал, что надо было больше акцентировать дух. На великое НАДО. Не так фальшиво, как официальная пропаганда делала, а по-настоящему. Я таким был стихийным диссидентом. Левым. И надеялся пока перетерпеть всеобщее заблуждение, и что оно рано или поздно всем надоест, и его сбросят. (Я не ожидал, честно говоря, что вместе с водой из купели выплеснут и ребёнка. И чисто по-фрондёрски предвидел будущее: бурчал на вяжущих, болтающих, читающих сотрудниц-подчинённых, грозя им, что все мы будем изгнаны, как Адам с Евой, из рая.) Вся моя внешняя судьба перекликается с судьбой СССР, пошедшего к социализму не верным,  анархическим путём (чтоб с каждым днём становилось всё больше самодеятельности за счёт государственного управления вплоть до наступления коммунизма с его полным отмиранием государства). Я не стал художником (мать, живя в Литве, эгоистически не отдала меня в 4-й класс в школу при Академии художеств в Ленинграде). А я в 10-м классе обрадовался: вдруг бы стал серым художником – это перенести трудно; иное дело – серый инженер. И стал таким же нелюбящим работу, как зять из фильма. Но терпеливо ждущим, когда всем надоест врать, и лжесоциализм сбросят ради настоящего социализма.

И стал я совком. Противостоящим, сколько можно, мещанству и вещизму в себе и окружающих. И рутину в работе серого инженера преодолевающим тем, что старался как можно быстрее её сделать, становясь оттого передовиком производства то и дело.

Я сейчас молчу о втором я, ставшем писать.

Хуциева такие совки-зяти не устраивали. Но он их не считал совсем безнадёжными для коммунизма. Потому фильм кончается сценой проявления позитивов… Зять же загорелся раз от возбуждения тестя грозой, первой весенней грозой, открывшего окно и возбуждённо махавшего руками – и зять же множество кадров с тестя нащёлкал. И вот теперь они – жалкое подобие внезапно уехавшего старика – проявляются в ванночке с проявителем. Под ту же, что и вначале фильма, закадровую «Лунную сонату» Бетховена (певца торжества масс в их борьбе, вот – уставшего в этой сонате). – И слышны отдалённые раскаты грома очередной грозы.

Не реалист Хуциев. Не предвидел он реставрации капитализма. Остался прежним художником с маньеристкого типа идеалом: благое для всех сверхбудущее.

Там не сухость ждёт. А Гармония, какая была в юной революции. Без «Ни травы»… Как теперь, у оказавшегося в неестественном положении зятя.

По каким буеракам прогуливал он собаку… Это («Ни травы») мерзость того лжесоциализма, в котором мы оказались. И терпели его. Совки. Как этот зять терпел пассионарного тестя, выступившего в роли непрошенного гостя, который хуже татарина.

Тот был из эпохи титанов. Надо же… декламировать отрывки (и не один!) из прозы Льва Толстого… В 75 лет заниматься французским синтаксисом… Знать нюансы из жизни Дюма, Бальзака, Маркса, Льва Толстого… Столько читать… Всего лишь врач… — «непостижимо». Как Гулливер лилипутам.

Я очень доволен, что прочёл одну ошибочную рецензию на фильм… Рецензент счёл старика болтуном, раз тот просто наврал, как в войну раз, в шторм, на маленьком судёнышке, двое суток подряд оперировал раненных (такое быть, мол, не может). Рецензенту было не понять, что искусство – не жизнь. И он не понял, зачем Хуциеву понадобилось вывести на экран титана, равного титанизму, в который был, пусть и по ошибке, вброшен СССР.

Хуциев имел морально право так преувеличивать, потому что он давал метод выхода из тупика, в который вошёл лжесоциализм: жить в Гармонии (тип идеала Высокого Возрождения).

Нет, я, пожалуй, не прав, что Хуциев остался с идеалом маньеристского типа. Нет. Он пошёл вспять по стреле времени и приобрёл идеал типа Позднего Возрождения, идеал трагического героизма. Для такого благо для всех не в сверхбудущем, а завтра. Как у Высоцкого (вот-вот и взойдёт. Солнце). – Для того в фильме такая деятельная и конкретная сцена, которую я процитировал выше. Немедленное спасение положения – вот идеал его, а не его героя.

А может, меня и занесло. И он всё-таки маньерист. И потому – такая грустная «Лунная соната». – В своей жизни старику не дождаться свершения своего идеала.

Вот эт-то уже теплее. А не – реалист…

Тот не понявший Хуциева рецензент именно как фильм реалиста и понял фильм «Послесловие». Впрочем, отказав режиссёру в интуиции. Хуциев-де, как допущенный, знал, что скоро всему будет конец, а более допущенные в этом были уверены в 1983 году.

Я очень рад, что отказался, что это – фильм реалиста. Плоско это было – такой вывод. ЧТО-ТО оказалось совсем иным.

4-го октября великому режиссёру исполнилось 92 года.

Воложин Соломон Исаакович