Трамваи медленно съезжают в низину маленькой улицы, вечером напоминая огромные аквариумы с цветными рыбками, но звёзды, что срываются иногда с пантографов, разубеждают в этом…

Тополями обсаженная улица пряма, переходит в мост, за которым начинается лесопарк, чьи пруды мерцают зеленовато, а ближе к осени отливают чернотою.

Огромный красный дом – мини-страна! — предъявляет мемориальную доску, посвящённую герою войны, в честь которого улица и наименована…

— Смотри, яблоки с неба падают!

Сын несёт сумки, выглядит мрачно, он видит краснобокие плоды под ногами, и не хочет смотреть в небо.

Мама говорит:

— Вон, яблоня. Надо ж, сколько яблок, смотри!

Он смотрит – чтобы её не расстраивать…

Тётка кричит в мобильный, стоя у края дороги, и густой мат омерзительными пузырями лопается в тяжёлом августовском воздухе.

Жара соперничает с эфиопской, и вечерние часы не приносят отдохновения: точно небесные печи, не зримые, разумеется, работают вовсю, раскаляя пространство, выжигая небесную синеву тяжёлым, мощно льющимся золотом.

Машины несутся – пёстрые ленты машин, словно выкупанные в переливающемся свете; ленты обрываются на переходах, и малыш в коляске рыдает, точно горе знакомо ему крепче, чем взрослым…

Почти осень – август висит на волоске, и нескольким дням не составит труда перерезать его.

Смуглая бронза листвы причудливыми издельями украшает ещё густо-зелёную, налитую малахитовой силой траву; а во дворах мальчишки гоняют в футбол на площадках, наслаждаясь последними днями свободы.

Рядом – горки для малышни; горки разные, пёстрые, закрученные на подобье улиток, с многочисленными лесенками, переходами, прозрачными, набок положенными огромными колбами, через которые надо ползти, и со стороны малыш смотрится, как отражение в одном из зеркал комнаты смеха.

— Жизнь вообще – как комната смеха, — говорит, закуривая, один одноклассник другому.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Проходят под яблоньками – китайками – разронявшими массу мелких, кислых плодов; и толстый, чёрно-белый кот перебегает асфальтовый промежуток двора, чтобы спрятаться под машиной.

— Что имею в виду? – дым сед и сер, иногда напоминает профиль дракона, а порою – кольца судьбы. – Что мы, привыкнув к себе, не знаем собственной сути, а она, вполне возможно, столь же уродлива, как отражения в кривых зеркалах комнаты смеха. И тут уже – не до смеха, коли, по правде.

Второй приятель хмыкает, и начинает говорить, оживлённо жестикулируя, о фильме, который смотрел вчера.

Лента машин вьётся, прерываясь на переходе…

Старик ковыляет из булочной, и из пакета его выглядывает горбушка батона.

Собачий ла во дворе перекликается с вороньим граем, чьи шарики падают на землю, как яблоки, но не грозит им разбиться, нет-нет…

 — Жаль, фонтан не работает.

— Вспомнил! Давно в клумбу превратили.

В одном из дворов был – слюдяными струями салютующий солнечному дню замечательный фонтанчик, и на скамеечке возле него было так здорово сидеть, мечтать, потягивая пиво…

А клумба в запустенье теперь – ведь финал августа, и последние несколько дней легко перережут нить, на какой подвешен в календаре наших сознаний…

Александр Балтин