Почему жизнь показалась ему столь сложной? Он и сам до конца не отдавал себе в этом отчета. Почему? Отчего? Разве это было важно?

Карен его вдохновляла. Вдохновляла совершенно на все, что бы он ни делал. Вдохновляла своим присутствием, вдохновляла своим отношением ко всему. Иногда ему казалось, что все, что между ними происходило, было подчинено каким-то непрописанным законам сна. О том, как он был влюблен в Карен, знали абсолютно все. Эта история была буквально притчей, о которой слагались легенды. Будучи человеком, не очень уверенным в себе, Коля, несмотря на мучающие его сомнения, свое упорство в отношении преследования Карен, не оставлял. Откуда у него брались силы, он и сам не был до конца уверен, словно откуда-то свыше ему диктовались паттерны поведения, и он вновь и вновь добивался ее расположения, как в воду прыгал с высокого, подвешенного над вселенским обрывом моста.

У Карен таких Коль было пруд пруди. В этом он совершенно не сомневался. Поэтому, собственно, он и не особо расстраивался, что посвящал жизнь именно ей, совесть его не совсем мучила. Он хорошо понимал, какая пропасть их разделяла, поэтому укоры совести, даже если они и были, в общем-то не мучали его так, как могли бы.

Их встреча произошла на одном из званных обедов, куда оба пришли в состоянии боевой готовности и непомерного внутреннего расстройства. Когда Коля только увидел Карен, даже еще и не подошел к ней, он понял, что все, что было в его жизни до этого, было не просто сном, а каким-то неправильным стечением обстоятельств, ошибкой. Ее лучезарность и открытость поразили его с первого взгляда, словно он весь раскрылся внутренне, поверил во все хорошее, о чем никогда и не думал, применительно к своей жизни.

Она умело вела беседу, изредка посматривая на него, а он, привыкший сжиматься, вдавливаться в свои плечи, почувствовал небывалую внутреннюю свободу, словно она поприветствовала его на своей собственной территории, такой отличной от привычной и неизведанной земли.

Все ему здесь было странно. Ее порывистость, и ум, немеркнущая привлекательность, причины которой он даже себе не мог объяснить внятно. Он просто понимал, до какой степени она была особым человеком, ни на кого другого не похожим, ярким, с безднами внутреннего содержания. До глубин которого (и он это тоже хорошо понимал), было совершенно невозможно докопаться или достучаться, в принципе.

Когда Коля смотрел на нее, со стороны он был похож на кролика, который смотрит на удава. Он не просто на нее смотрел, у него пот катился по лбу от напряжения, а ноги подкашивались в такт спирающему дыханию. Его паралич наступал так быстро, что он даже не мог себе отдать до конца отчет, где он находится, рядом с ней, или далеко, что делает, и какова, так сказать, цель его визита. Почему он, собственно, здесь оказался.

Одна из самых запоминающихся встреч с ней произошла в совершенно закрытом, изолированном помещении, куда он приехал за три часа до встречи, и где слонялся взад-вперед, в надежде хотя бы что-нибудь о ней узнать. Поиски его были тщетны. Никакой информации, кроме пожарной карты эвакуации из здания, он так и не обнаружил.

Потом он рыскал по интернету, потом пытался спросить у коллег и знакомых. Поиски его были снова плачевны. Она не особо отличалась каким-то выдающимися достижениями, которые должны были быть молниеносно опубликованы на всех возможных сайтах. Напротив, о ее деятельности хорошо знали, но никто не спешил писать на эту тему статьи или отчеты, словно кто-то постоянно оберегал ее покой, не нарушая привычный и обыденный ход жизни.

В какой-то момент, тогда, во время их первой встречи в том заброшенном здании, похожем на остов затонувшего корабля, он вдруг почувствовал такую нежность к ней, что его, впервые за долгие годы, перевернуло. Его длительный роман с Ольгой закончился ничем. Ольга вышла замуж, и теперь только мечтала как-то использовать его положение для своих заново сформировавшихся карьерных целей.

Расставание с Ольгой Коля переживал долго, не мог приспособиться, комплексовал, сердился на нее. В конце концов, смирившись с данным ходом вещей, как с данностью.

Ожидая Карен, в этом странном здании-корабле, он ходил по всем этажам, катался на лифте, вверх – вниз, взбирался по лестнице, вновь и вновь пытаясь представить себе, что же будет, когда она, наконец, снова появится.

Когда она появилась, быстрая, молниеносная, в кожаной куртке, накинутой на плечи, ему показалось, что все, что между ними происходило, было совершенно нереальным, словно специально придуманным кем-то еще. Она хорошо знала, что делала, и о чем его расспрашивала. Каждое ее слово, каждое движение было строго продуманным, или, напротив, на удивление естественным, спонтанным. Он ощущал невероятную легкость при общении с ней, отсутствие привычного напряжения. Она расспрашивала его о его жизни, словно пыталась найти ответы на вопросы, смысл которых он не знал.

Потом они расстались, и он терпеливо ждал ее появления, совершенно не надеясь, что когда-нибудь наступит минута их новой встречи. Обманывать он себя вряд ли мог, он совершенно не был в состоянии предугадать, что жизнь повернется так, что она снова войдет в его жизнь, всем своим видом давая понять, что кроме нее больше ничего в этой жизни не существует.

Он невероятно тосковал по ней. Она задела в нем что-то настолько важное, что было странно даже мысленно смириться с тем, что он больше никогда ее не увидит. Он слонялся из угла в угол, с утра до вечера, с грустью наблюдая за тем, как непросто формировался его день, столь странно и тяжело начинавшийся теперь без нее. Он поехал в командировку, в Финляндию, где тогда, по обычаю того времени года, только выпал снег.

Когда он впервые приехал туда, он впервые осознал, что город буквально рушится без ее присутствия. Снег падал огромными белыми хлопьями, заметая все на своем пути, заполняя собой воздух и пространство.  Снег заметал близлежащие селенья, украшая деревья расписным узором кажущихся фантастических существ, заполняя собой каждую щель и пространство странных селений, где паслись овцы и коровы, и где цивилизация шагнула на много столетий вперед.

Иногда дни пробегали быстро, иногда тянулись печальным ходом своих никчемных будней, иногда – прекращали свое существование, словно их никогда и не было. Он силился понять, что именно его так прельстило в ее отношении, и что было такого особенного в ее манере поведения, что он совершенно не мог ее забыть. А ответа на все мучающие его вопросы словно не было.

Она снова вернулась в его жизнь, со всей радостью каждодневных будней, со всей горечью недоговоренностей, со всей безысходностью их встреч. Ему было однозначно невыносимо даже подумать о том, что он не сможет ее больше увидеть, однако, еще более невыносимо было предполагать, что они смогут видеться часто, словно он не знал, что можно выбрать из этих двух зол, словно он не был в состоянии решить, что же могло быть лучше.

Он не видел ее целый месяц, с ума сходил, словно обрубило, разрушилось все то важное, что у него было в жизни. Он пытался не думать о ней, но ничего не получалось. Дни тянулись своим туманно-сизым чередом, выдалбливая из него последние силы, словно молотком по голове бил надоевших сторож, обходящий селения.

Он уже забыл надеяться, что хоть что-то может в жизни изменится, когда она внезапно позвонила, сказав ему, что ждет его, как обычно, в том старом, заброшенном здании, где они встретились впервые.

Шок от ее неожиданного появления, был настолько силен, что он долго не мог прийти в себя, вновь и вновь проверяя деньги, карты, личные вещи, перебирал их, словно на них держалось что-то на редкость важное. И вот она появилась, так же быстро, молниеносно, как в первый раз. Он был настолько счастлив, что даже хотел упасть на колени, не смея к ней приблизится. Она была необыкновенно весела, легка, непосредственна. Так легка, что он в который раз почувствовал, что мир совершенно перевернулся, раз жизнь идет по своим, столь неведомым законам, и столь неожиданно радует его в тех ситуациях, где на радость, уже точно не было никакой надежды.

Она поражала его каждым часом, каждой секундой своего присутствия. После длительных разочарований, неверия, обманов, насмешек, ее внимание и отношение было совершенно особенным.

Тянулись годы, которые сделали его жизнь совершенно иной, освещенной и значимой. Он вырос, изменился, стал, наконец, счастливым, насколько это было вообще в жизни возможно. Окреп и возмужал, обнаружив, что может в этой жизни абсолютно все, что только захочет, если будет правильно действовать и укреплять свои сильные стороны, и не поддерживать слабые.

Появление в его жизни новых людей всегда сопровождалось для него приятной трагедией понимания того, что долго с ними он общаться совершенно не может. Только по истечении десятилетнего срока их знакомства с Карен, он стал вообще с людьми разговаривать, словно очеловечился после своего постоянного, пристального внимания лишь к ней одной и постоянной изоляции и от мира, и от его других бед и радостей.

Карен такому его раскрепощению скорее радовалась. Она была человеком и зрелым, и на редкость щедрым, не терпела его постоянного одиночества и затворничества, и с радостью воспринимала всех его новых знакомых и друзей, мужчин и женщин, детей и стариков. Когда он стал вдруг реже приходить домой ровно в семь, ее это нисколько не тревожило. Напротив, она еще явнее демонстрировала, что гармония между ними была абсолютной.

Коля постепенно привык к тому, что был всегда один. Эта его способность быть одному его не только не смущала, но она ему даже нравилась, приводила в состоянии радостного возбуждения, от собственной исключительности, от собственной возможности быть с другими, и одновременным желанием думать только о Карен. Когда ему впервые удалось уехать в другой город, спустя долгое время пребывания в Петербурге, он даже не заметил, как перенесся в совершенно иной мир и пространство.

С Лаурой они познакомились тоже случайно, и он даже сначала совсем не обратил на нее внимания. Она как будто бы совсем и не понимала, какой он был человек, как он жил, куда улетали его мысли. Поверить тому, что Лаура заинтересовалась им он смог почти что сразу, именно по причине того, что он словно бы привык, что им кто-то интересовался. Карен сделала из этого чуда данность, непоколебимую реальность. И если сто лет назад, Коля никогда бы не поверил, что кто-то мог уделять ему внимание, и интересоваться им, то на этот раз, повстречав Лауру, он запросто поверил, что к нему относятся серьезно, и он, в свою очередь, может отнестись к новому знакомству – тоже очень серьезно.

Лаура была актрисой, и это его сразу почему-то успокоило. Успокоило, потому что от актрисы, как он хорошо понимал, многое требовать было невозможно. От актрисы нельзя было ожидать искренности, с самого начала, поэтому он просто и спокойно стал с Лаурой общаться, совершенно не надеясь на то, что из этого общения выйдет хоть какой-то толк. Толк из этого, действительно, не вышел, но Лаура обратила на Колю внимание и ее пристальной опеке на какое-то не очень длительное время просто не было конца.

Когда Коля осознал до какой степени он попал под влияние Лауры, он даже слегка удивился, опешил. Он не ожидал, что актриса сможет за такой короткий срок вдруг заполучить все его внимание, совершенно при этом ничего не делая. Просто с легкостью привлечь его на свою сторону, как он и не думал, не гадал, и как в общем-то у людей не бывает.

Способность к мимикрии была для Лауры настолько естественной, что через какую-то неделю общения он почувствовал уже, что она полностью завладела его вниманием, и он уже с радостью представлял, как легко, как замечательно легко они проведут следующие полгода вместе.

В какой-то момент он понял, что он словно отходит от Карен, отходит в какое-то небытие желто-синим выписанное по небу, откуда пути назад совершенно не будет, да и быть не может. От расстройства, что такое могло произойти в принципе, он весь ежился, ерепенился, сжимался и расстраивался.

Предстоящий поход в ресторан был им тщательно спланирован. Когда Лаура появилась перед ним, юная, искрящаяся и в хорошем настроении, легкая на подъем, он вдруг отчетливо осознал, что между ними произошла какая-то невероятная ссора, разрыв, крах. Осознание пришло к нему столь быстро, словно ударило наотмашь. Все это время их знакомства, она вовсе и не думала завоевывать его внимание, совершенно даже близко не пытаясь этого сделать. Ее мысли были сосредоточены совсем на других людях, и ей, даже в самом страшном сне, не могло привидеться, что он как-то серьезно к ней относится, да еще и мучается какими-то своими мыслями и сомнениями.

Глядя на то, с какой легкостью она обо всем говорила, смеялась и рассказывала о своих планах, он понял, что она совершенно не собиралась отвлекаться с ним от своей суровой и давно спланированной жизни, два раза о нем не думая, даже не имея желания подумать. Все, что он так настойчиво придумал, было и существовало единственно только потому, что это существование стало когда-то возможно с Карен. Это Карен отражала его мысли, это Карен создавала миры, словно их и не могло без нее существовать вовсе. Как только миры оживали в ее сознании, они становились для него реальностью. Она умела их поддерживать, знала тайные коды их осуществления, снабжала его воздухом и надеждой.

Это Карен всегда давала ему возможность жить и существовать в своем собственном измерении. Это Карен всегда устраивала все так, что он верил во все хорошее, заново начинал жить, оживал и летел на сконструированных ею крыльях, словно до этого не могло и речи быть о каком-то ином существовании.

В минуту осознания их невероятной разницы во всем, он смотрел на Лауру, смотрел на то, с какой легкостью она разговаривала с ним, и понимал, что не просто ошибся, а попал в страшный круговорот чьей-то чужой жизни, едва ли не потеряв свою, по невероятной глупости и доверию чуть не сокрушив то, что долгими годами строил.

Когда Карен позвонила ему после того званного обеда с Лаурой, был вечер. Черно-красные облака вечернего города нависли над улицами и проспектами, словно придавливали в предвкушении скорого, неминуемо надвигающегося дождя. Все внутри у Коли сжалось от негодования на себя, от расстройства и боли. Он словно не мог поверить, что еще бы немного, и он бы мог с такой легкостью разрушить все то замечательное, что когда-то возродило его, все то замечательное, что он так бережно берег, и что Лаура могла так легко свести на «нет», по непонятной даже ему самому причине, просто потому что понравилась ему. Но, слава Богу, не только отступилась от него, но всем своим видом дала понять, что даже и не подумает посягнуть на его покой.

«Может быть она просто благородный человек?» — подумал вдруг Коля.

Он силился понять, откуда взялась эта разрушительная и одновременно спасительная сила в ней, это желание сделать другому больно, и одновременно отстраниться, откуда вселилась в нее такая жестокость, и одновременная стать, но ответа на этот вопрос у него так и не было.

Осознав все нюансы происходящего, Коля просидел весь день взаперти, выкуривая сигарету за сигарету, и утирая почти слезы, которые катились из его глаз, словно он был великовозрастным ребенком, а не взрослым преуспевающим дяденькой, с работой и уймой дел.

Карен позвонила ему поздно вечером, и он, услышав ее голос, столь родной и знакомый, заплакал уже навзрыд, словно его ранили, убили, а потом вновь оживили каким-то особым реаниматорским средством. От осознания собственного бессилия и само-воспламененной за короткий срок жестокости и волевой целеустремленности Лауры, ужаса того, что могло бы быть, если бы он поддался на ее ничего незначащий иллюзорный обман, ему стало так плохо, что он, чуть не разбив по дороге окно, растянувшись прямо на лестнице, бросился на улицу, в поисках воздуха, которого словно не было теперь нигде. Там, на улице, его неожиданно и быстро вывернуло наружу, выкрутив изнутри, выкачав из самых глубин все то черное и грязное, что там скопилось за недолгое время недавних знакомств, мытарств и исканий. Из него словно вывернуло, выкрутило все внутренности наизнанку, выбросило на поверхность все то страшное и ненужное, что там годами копилось.

Через тридцать минут, все еще утирая рот полотенцем, он закончил, наконец, вечерние приготовления, дошел до кровати и рухнул на нее, растянувшись на белоснежной простыне, осознавая, как сильно он любил и любит Карен, и как Лаура, своим равнодушием, а может быть, и жестокостью, еще больше соединила его с той нежностью и болью, которую всегда привносила с собой Карен в их отношения.

Когда он проснулся наутро, с тяжелой головой и слабостью во всем теле, то вдруг понял, что Лаура, возможно, все это заранее придумала, подставила его и повела себя именно так по другим соображениям. Осознавая всю сложность его внутреннего состояния, возможно, она просто пожалела его. За это он и сердился на нее, и был ей по-настоящему благодарен, вновь ощущая полный провал во всем, что он ни делал. Это отсутствие какой-либо надежды было именно тем ощущением, от которого он так отвык, общаясь с Карен последние долгие и счастливые годы.

Нина Щербак