Сияющие, жемчужной нежностью переливающиеся нити – умозрительно, отчасти – эзотерически протянутые от Анны Буниной к Белле Ахмадулиной, и переливы интонаций, голосовые модуляции в пределах этой вековой протянутости будут столь прекрасны!

…Анна Бунина, испятнанная страданьем болезни, стоически переносящая соль мУки, взывает – на пределе струн:

Боже благости и правды!

Боже! вездесущий, сый!

Страждет рук твоих созданье!

Боже! что коснишь? воззри!..

 

Ад в душе моей гнездится,

Этна ссохшу грудь палит;

Жадный змий, виясь вкруг сердца,

Кровь кипучую сосет.

Стих, гранёно-жёстко вписанный в действительность, вечно экономящую на мёде – ради кнутов и палок; но интонация Буниной – своеобразный камертон, во многом определивший звук русской поэзии – в её женской ипостаси.

Самоосуждение Ахмадулиной – дорогого толка: в нём – крепость стремленья переправить себя, переделать, осветлить:

Так дурно жить, как я вчера жила, —
в пустом пиру, где все мертвы друг к другу
и пошлости нетрезвая жара
свистит в мозгу по замкнутому кругу.

Чудовищем ручным в чужих домах
нести две влажных черноты в глазницах
и пребывать не сведеньем в умах,
а вожделенной притчей во языцех.

Узнаваемость стиха! Вибрации неповторимых рифм…

Временная последовательность – ни к чему, интереснее синкопы разрывов, и вот – с детства многим поколениям знакомые, добром и нежностью чудно светятся, прелестные созвучия Агнии Барто:

Идет бычок, качается,

Вздыхает на ходу: —

Ох, доска кончается,

Сейчас я упаду!

Крошечная драма проступит: из которой растут взрослые, и верность, умножаемая на сострадание, помогут их пережить:

Уронили мишку на пол,

Оторвали мишке лапу.

Все равно его не брошу –

Потому что он хороший…

Нервно вибрирующий стих М. Цветаевый — зажжённый в тысячи огней, рассыпающихся суммами оранжево-золотистых, красных брызг будет завораживать ещё многие поколения:

У меня в Москве — купола горят!

У меня в Москве — колокола звонят!

И гробницы в ряд у меня стоят,—

В них царицы спят, и цари.

И не знаешь ты, что зарей в Кремле

Легче дышится — чем на всей земле!

И не знаешь ты, что зарей в Кремле

Я молюсь тебе — до зари!

Будто – сказочные купола, всё переогромленное – чувства, мысли, сказовое, фантастическое; и плеснёт прямо в читательское сердца рябиновая кисть.

Противоположно: словно красиво надутые паруса властности – распускаются стихи А. Ахматовой: мраморно-ясные, великолепные в своей наполненности:

Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины жёлто-красной,
Слагаю я весёлые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Отчее и родное изломами боли – за сокрушение – наполняет многие произведения Татьяны Глушковой, и огненная эта боль рвётся в читательские сердца, требуя действий:

Когда не стало Родины моей,
я ничего об этом не слыхала:
так, Богом береженая, хворала! —
чтоб не было мне горше и больней…

Когда не стало Родины моей,
я там была, где ни крупицы света:
заслонена, отторгнута, отпета —
иль сожжена до пепельных углей.

Таинственная эта нить, связующая века, загорается драгоценными жемчужинами своих времён; листая тома былого, читаем замечательную Каролину Павлову:

Когда в раздор с самим собою
Мой ум бессильно погружен,
Когда лежит на нем порою
Уныло-праздный полусон, —

Тогда зашепчет вдруг украдкой,
Тогда звучит в груди моей
Какой-то отзыв грустно-сладкой
Далеких чувств, далеких дней.

Тяжесть содержания, впрочем, разрешающаяся детской сладостью, не препятствует мелодике стиха – лелеющей слух, волнами тепла расходящейся по сердцу…

Остро-тонкая, таинственно-прекрасная Зинаида Гиппиус волхвует самородным стихом, повенчанным с мистикой:

Твои народы вопиют: доколь?

Твои народы с севера и юга.

Иль ты ещё не утолён? Позволь

Сынам земли не убивать друг друга!

 

Не ты ль разбил скрижальные слова,

Готовя землю для иного сева?

И вот опять, опять ты – Иегова,

Кровавый Бог отмщения и гнева!

Взлетают, золотясь, шары созвучий, раскрываются недра женского сердца, и великолепие русского женского слова, маня и конкретикой, и запредельностью, организует целые миры, облагораживающие читательские души.

Александр Балтин