Для журнала «Двина» важна сопричастность северного Архангельска к Российской культуре и истории. В статье «Вечная Россия» Михаил Попов пишет: «Геройски дрался на Бородино архангелогородец Андрей Резанов, став кавалером ордена Св. Владимира. Достоин памяти выходец из солдатских детей Семён Лучанинов. Начав рядовым Архангельского гарнизонного полка, он прослужил в армии 30 лет. Участник многих походов и баталий. Раненый попал в плен, через два года вернулся и вновь служил. В 1812 году Семёну было уже полвека от роду. Старый солдат, он отступал по Смоленскому тракту, а потом гнал Наполеона назад и дошёл до Парижа. Вот таких имён достойны улицы града Архангела Михаила», а также то, что в минувшем году отметили 300-летие со дня рождения М.В. Ломоносова.

* * *

Ярко выделяется повесть Михаила Попова «Перформенс» − тема «Русские за рубежом» сегодня. Через раскрытие в себе творческого мировосприятия героя повести старика Петра Григорьевича автор показывает и трагедию расставания с Родиной и новое – перевоссоздания себя. «Старик очутился в эмиграции на исходе жизни». Герой не хочет меняться, но меняется – в этом большая находка писателя. По крупице собирая на полотнах картинки прошлого, Родины, старик проживает жизнь заново. Тема патриотизма приобретает ещё грань, новую. Даже вопреки желанию взаимопроникновения культур – это происходит.

* * *

Повествование «Уйдома» Сергея Кириллова перенасыщено диалектизмами севера, до фонетического письма, до простой копии разговорного языка. Это иногда мешает, когда не несёт художественной нагрузки. Архангельский быт предстаёт то почти в документальном варианте, то появляются сказовые интонации, то слышен Платоновский язык, то Бунинский.

Время урядников. Эпизод мобилизации на войну мужчин из глухой Уйдомы. Благословение священника: «Батюшка дошёл до конца строя, поворотился кругом и снова в пояс поклонился стоящим в шеренгах». Есть много ценных деталей и художественных находок, но не хватило цельности панорамы повествования, выдержанности заданным художественным законам.

* * *

Л. Крутикова-Абрамова. «В поисках истины», книга вторая. «Вместе с Фёдором Абрамовым».

«Вместе с Фёдором Абрамовым» Л. Крутикова-Абрамова делится воспоминаниями, размышлениями и жизненными наблюдениями, 1955 год. Жизнь писателя предстаёт также и по его дневникам. Из дневника Фёдора Абрамова от 4 марта 1956 года. «За тридцать лет погиб каждый четвёртый. Да кто погиб? – цвет народа!»

И запись из дневника − 16 октября 1955 года: «На днях было собрание. Меня воткнули в партбюро…» То есть выжил тот, кто балансировал на тонко натянутой струне времени.

«Я терпеть не могу нигилистов. Поэтому мне не нравится, когда начисто зачёркивают нашу литературу. Есть и достижения: Тендряков, Овечкин, Троепольский».

Стиль повествования сдержан, как во времена жизни писателя, комментарии сухи, нет сравнения с другим временем.

Л. Крутикова-Абрамова делится и личными воспоминаниями как жена, но, находясь не внутри, а как бы снаружи ситуации: «Хотелось бы, чтобы писательская слава не разрушила в тебе человека». В этом есть эхо непонимания Л. Крутиковой-Абрамовой писательства, внутренней работы, когда писатель делает текст, а текст делает писателя. Отсюда возникает ощущение непреднамеренной, но неполной откровенности автора воспоминаний. Но тем интереснее её личность, повествующая тоже о времени и о себе.

* * *

Любовь Шаповалова в публикации «Три метра до обрыва» как бы продолжает тему исторических достопримечательностей Севера. Она рассказывает о Ижемском приходе – одном из древнейших в Архангельском крае, о поморской архитектуре: он «созвучен образам древнерусского крепостного зодчества».

* * *

Публикация «Здесь русский дух» Владимира Личутина открывает второй номер журнала «Двина» за 2012 год. Биография произведений Владимира Личутина – это и главы из новой книги «Душа неизъяснимая».

«Истин в мире мало, может, всего четыре…» интригует автор, забирая ваше творческое воображение в свой художественный плен. Границы плена: у Владимира Личутина это чётко очерченные две параллели, когда-то и где-то пересекающиеся. Что за художественный мир, что текст, в котором вам предлагают прожить какое-то время вашей жизни? Это рождение в свободной композиции новой русской идеи или русский Д. Джойс? Отзвуки разных эпох, разных стилей сливаются как ручьи в речки, а речки в многоводье художественного языка. Это сродни большой Северной Двине, когда она наперекор южным рекам несёт свои богатства на Северный океан.

Владимир Личутин соединяет географические места как литературно-художественное пространство, расширяя его за счёт мифа. Пространство времени у него также подчинено художественной идее, и чем ярче выражена идея, тем шире становится этот охват, погружая читателя в глубь истории и мифологии. Миф помогает извлечь исторические корни, наполнить внутренней, неповторимой, многогранной душевной жизнью образ.

Жанр не определен на страницах журнала. Слышны отзвуки Велесовой книги, летописей, сказов, былин. Автор медитирует на тонком уровне слова-звука: проза, как поэзия. Ищет корневые связи в, казалось бы, совсем не соединимом, рождает новый образ, чтобы в этом образе, как в новой оболочке слова, возникла новая ассоциация. Так зарождается новая национальная идея, которая вначале себя имеет новое слово. Читать трудно и интересно, как Д. Джойса. Сюжет повествования то ныряет вглубь, теряется в звукоряде, игре звучания, которое мы внутри себя слышим, читая «про себя», то сюжет поднимается на поверхность и, подключая ассоциативные воспоминания детства, наполняет свежестью и ярким переживанием. Фонетическая игра переходит в стилистическую, идейную, мифологическую. Литература то на уровне слова-звука, то корня-слова, чтобы прорваться, достичь слова-мифа.

Владимир Личутин, возведя своего автора-рассказчика в ранг «Я», пишет: «Мифология, как понимается и поныне несведущими людьми, – это не сказка, не блажной вымысел баюнков и калик перехожих, не пустые приговорки деревенских бобылок, но сама история русского народа во всей толще времён, где причудливо, в поэтических прикровах смешались боги досюльных преданий, события, характеры, человеческие трагедии и чувства…»

Иногда описательность подавляет художественность, и текст провисает, теряет энергичность, и тогда Владимир Личутин обращается к золотому запасу детства. Перемешивая, наслаивая новый звукоряд из детства, насыщая отрывки эссе эмоциональными ностальгическими воспоминаниями детства своего.

Достигается ли созвучие стилей и образов в этой полифонии мастерских приёмов?

Что преобладает: рождение новой художественной русской идеи или русский Д. Джойс?

В. Личутин, конечно, перерос традиционные рамки деревенской «советской» прозы, он оттолкнулся от берегов Белого моря и ушёл в открытое море мировой литературы, художественно осваивая мифологию. «Большая литературная премия России», Литературная премия «Ясная поляна», Литературная Бунинская премия, премия Правительства Российской Федерации – высокие оценки соотечественников. Но мировая слава пока ходит стороной. Возможно потому, что для произведений автора характерна чисто национальная идея, он разрабатывает мифы в ряду своей культуры, а не на уровне мировой мифологии и мирового образного ряда художественной литературы в целом как явления земной цивилизации.

Пришло для Владимира Личутина время пересказа на лад своего века мифов и преданий, он повествует о происхождении Ильи Муромца, о богатыре Святогоре, о Владимире Красное Солнышко и других богатырях эпоса и истории. История переписывается заново, пересказывается литература.

Владимир Личутин смело разрывает традиционность стилистики журнала. Это русский Д. Джойс. Отзвуки разных эпох, разных стилей сливаются как ручьи и речки в многоводье художественного языка. Это сродни большой Северной Двине, когда она наперекор южным рекам несёт свои богатства на Северный океан.

Слышны отзвуки Велесовой книги, летописей, сказов, былин. Автор медитирует на тонком уровне слова-звука, проза, как поэзия. Ищет корневые связи в, казалось бы, совсем не соединимого. Рождает новый образ, чтобы в этом образе, как в новой оболочке, возникла новая ассоциация. Так зарождается новая национальная идея, которая вначале себя имеет слово. Читать трудно и интересно, как Д. Джойса. Сюжет повествования то ныряет вглубь, теряется в звукоряде, игре звучания, которое мы внутри себя слышим читая про себя, то сюжет поднимается на поверхность и, подключая ассоциативные воспоминания детства, наполняет свежестью и ярким переживанием. Фонетическая игра переходит в стилистическую. Владимир Личутин, имея двойное филологическое образование: в 1962 году окончил факультет журналистики, в 1975 году − Высшие литературные курсы при СП СССР, ищет новое слово в современном художественном языке, стиле. Богатая языковая среда Архангельска питает его. Но он выходит за пределы русской деревенской прозы. Границы родного края и его художественного мира, оттолкнувшись от побережья Белого моря, обретают иные просторы. Отсюда и свободная композиция. Сюжеты древних сказаний, летописей, соединенные в художественном пространстве времени, обретают новое звучание. Так воссоздаётся дух севера.

* * *

«Без меня народ не полон…» или реконструкция Александра Лыскова. Перед нами Северное средневековье. Александр Лысков «Лёд или Красный закат в конце июня» (роман-реконструкция).

От автора: «история одной деревни в междуречье Пуи и Суланды – притоков Северной Двины через Вагу».

Сюжет корнями уходит во времена 1491−1538 годы. Старославянизмы, диалектизмы, устаревшие слова большим потоком несут читателя в прошлое. И своя сверхзадача, которую автор-повествователь декларирует в 41 главе третьей части: «Ведь кажется, никто ещё до сих пор так и не написал истории конкретной деревни от её начала и до конца. Вспоминаю: а как же «История села Горюхина» Александра Сергеевича Пушкина». Есть в этом вызов Пушкину Александру, его времени? И ответ скорее историка, чем литератора: «Шутка гения не более».

Что же такое художественная литература сегодня для автора: реконструкция или сотворение?

Здесь дьякон и иконник, шаман и язычники, сжигающие храмы. У Евфимии − коса по-вдовьи обрезана – и ведёт она своего внука-заскрёбышу в шаровники, в краскотёры. Мальчиком бобыль Пров тоже шорником начинал и стал называть малолетнего помощника полным именем.

История иконописцев… История льняного дела. Обряды от рождения до погребения. Поучения старого иконописца: «…А вот зраки выводи, наоборот, покруглее и нараспах. Чтобы он смотрел строго сквозь тебя…»

«Переписная окладная книга Водской волости в Чуде» земли угро-финнов за 1500 год.

Рождественские торги в Важском городке 1526 года с Шеньги, Паденьги, Тарни, Леди, Холмогор…

Много интересного обрядового, исконно-северного, деталей быта того времени. Не всегда детали обретают литературность, и движение сюжета в художественном пространстве останавливается, живая сцена замирает и переносит читателя в музей экспонатов. Дать жизнь времени, которое отстранено от нас на пять веков, конечно, сверхзадача непростая. Но именно этого бы хотелось. Поговорки, пословицы, притчи делают своё дело, народное слово оживляет картину прошлого.

В текст романа-реконструкции вставлены другим шрифтом исторические пояснения и статьи толкования слов, это затормаживает действие, сюжетное повествование прерывается.

Автор словно хочет быть настолько точным, чтобы ему верили на основании дат и называния мест, а не через силу художественности, воображения, образа литературного героя.

И вдруг сам автор-повествователь обрывает себя: «Стоп! Что это вдруг литературным галопом заскакал я по жизни мужика?.. Начал ускальзывать замысел истории повседневности? …А ведь зарекался от эпических поползновений… Свободных художеств…»

Серьёзное исследование жизни народа – это душа народа, она и в быте, и в традициях, и в истории, но главнее для этого исследования не реконструкция, а запечатление.

Автор ищет у классиков: Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, И.С. Тургенев, Н.В. Гоголя − элемент повседневности бытия мужика. Интересный подход, но «мужик» − это термин, слово народное, фольклорный тип, это не национальный тип русского человека определенной эпохи: «Наркотиком истории шибает по мозгам».

В 60-ой главе о свадьбе своего героя Геласия повествователь выходит на параллель невесты Рюриковича, которая «…тоже татарско-сербского корня оказалась… Тоже, блин, Цыганка».

И Александр Лысаков третью часть своего повествования представляет перечнем параллелей на полстраницы: «…Мужик – Царь…» Затем герои сменяются. «Прошло двенадцать лет». Матрёне 12 лет, она идёт от смерти, «чумы». Вспоминается сюжет Платоновских героев. «Бессонные ночи изнурили Матрёну. Обилие смертей оглушило, притупило страх».

И тут сказка сказывается: откопала в лесу Матрёна ставец (глиняную плошку с крышкой). «И вдруг стало светло на дне ямы от серебра и драгоценностей».

Шутка гения, не более? Внушить себе: «Я гений» − это ещё не значит стать рядом с ним.

Надежда Середина