О творчестве Вячеслава Богданова[1]

Временем проверенные книги

Сейчас, в первой четверти XXI века брать в руки книги, изданные в семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века – одно удовольствие; как ни странно, от этих книг веет не только почти забытой добротностью, качеством, но и… высокой нравственностью, отчасти – идеализмом, словом, – проверенностью временем, несмотря на то, что в стране в ту пору царила грешащая сухим педантизмом, морализацией и зашоренностью коммунистическая идеология и т. д., тем не менее это так. Причём, это не зависит от иногда скромного внешнего вида книг, видимо, дело в том, что существовавшая тогда цензура (при всех её перегибах и недоразумениях) строго стояла на защите художественного вкуса, нравственных ценностей и действительно талантливой литературы.

Вот перед нами два поэтических сборника Вячеслава Богданова: «Светунец» (1974) и «Избранная лирика» (1975). О самом Вячеславе Алексеевиче Богданове мы ничего не знали до тех пор, пока о нём нам не рассказал поэт Алексей Селичкин, заинтересовав его творчеством и судьбой, оборванной в самом расцвете лет – загадочно, непонятно и странно в 1975 году.

Литературный мир, как известно, полнится слухами, и как правило, они не беспочвенны. Эти слухи в данном случае говорят о том, что уход из жизни Вячеслава Богданова был связан со злым умыслом. Мы не знаем этого и, наверное, никогда не узнаем всех подробностей, хотя, возможно, это и не так, и чтобы не быть голословными, напомним факты его биографии.

Вячеслав Богданов был тамбовско-уральским автором, которого считали талантливым и подающим большие надежды поэтом. Сложные перипетии, непростые обстоятельства его жизни сложились таким образом, что стихотворчество стало его судьбой.

Будучи по рождению сельским жителем, большую часть своей жизни он прожил в городе, променяв крестьянский труд на труд рабочего человека – металлурга, сталевара. Но не это определило главный вектор его судьбы, его истинным призванием стала поэзия.

Он приехал в Москву, окончил Высшие литературные курсы и здесь, на столичном литературном фоне, не остался незамеченным. По-русски простодушный, открытый, влюблённый в жизнь, талантливый, возможно, у одних он вызывал неприятие, зато другие его ценили именно за эти качества. Однако произошла какая-то странная и нелепая история: поэт неожиданно погиб, по рассказам современников, он был кем-то угощен отравленным вином, после чего скоропостижно скончался. Эта ситуация сегодня видится противоестественной, привнесённой из дикого европейского Средневековья, но тем не менее, факт остаётся фактом, поэт погиб.

С Вячеславом Богдановым в то время был дружен поэт Геннадий Суздалев. У него есть стихотворение «Памяти Вячеслава Богданова», где он пишет: «Ты говорил: / – Да будем хороши! / И пил до дна / За доброе начало. / А где-то, / В глубине твоей души, / Трагедия российская / Кричала» [7, с. 113].

По прошествии стольких лет понять и объяснить, что случилось в тот трагический день, трудно, если вообще возможно. А главное – почему это случилось? И если кто-то действительно поднёс Вячеславу Богданову зловеще-судьбоносный стакан, то это говорит лишь о том, что литературный мир по-прежнему суров. Видимо, род дантесов неистребим, они живы и неутомимо выискивают себе всё новые и новые жертвы. Может быть, совсем не случайно в одном из стихотворений Вячеслав Богданов однажды заметил: «Не страшен, Русь, тебе Наполеон, / Страшней они – заезжие Дантесы!..» [1, с. 100]. И дело даже не в масштабе таланта того, на кого нацелено их ядовитое жало – дело в разрушительной миссии этих чужаков, нацеленных на уничтожение всего живого, творческого, яркого, самобытного и патриотического в России.

Как бы то ни было, земная судьба поэта завершилась, и распоряжении соотечественников осталось его творческое наследие.

Возможно, данное исследование об уральских поэтах-почвенниках XX – начала XXI вв. после Бориса Ручьёва, Людмилы Татьяничевой, Михаила Львова и других советских корифеев стиха следовало бы начать именно с рассмотрения творчества Вячеслава Богданова, но так случилось, что наше знакомство с ними началось со стихов Геннадия Суздалева, Алексея Селичкина, Валентина Чистякова и только потом – со стихами Вячеслава Богданова. Однако в нашем отношении к поэтам, о которых пойдёт речь, нет ни предвзятости, ни желания кого-то выпятить, а кого-то задвинуть в тень.

Кроме того, произошло ещё одно важное для понимания творчества уральских поэтов событие. После того, как была написана глава «Медоносная судьба поэта», мы познакомились с двоюродным братом В. А. Богданова – Виктором Михайловичем Сошиным, человеком удивительным, целеустремлённым, талантливым и очень заинтересованным в популяризации творчества своего брата. Он многое для этого уже сделал и делает – выступает, организует вечера памяти, пишет и выпускает книги.  Он поэт, член Союза писателей России, человек творческий и неординарный.

Летом 2015 года мы сидели с ним в Центральном доме литераторов, разговаривали – о жизни, творчестве, Вячеславе Богданове, других поэтах, литературной ситуации, и было такое ощущение, что мы давным-давно знакомы. Нас единило духовное родство, похожее отношение к русской литературе и, вероятно, одна духовная плоскость. Он подарил книгу Вячеслава Богданова «Здесь Русь моя…», изданную в 2012 году, что дало толчок новым размышлениям о творческой судьбе поэта.

О принципе отстранённости

Принцип, которому мы следуем, анализируя стихи любого поэта – это принцип отстранённости от личности самого поэта, это очень важный момент. Мы берём в руки книгу и читаем – стихотворение за стихотворением, строфу за строфой, и перед глазами возникает некое живое полотно, целый мир – из разноцветных картин и присущих только ему звуков; так складывается мозаика жизни и судьбы их автора. Это очень помогает при анализе творчества, ведь исследователь остаётся человеком незаинтересованным, не принадлежащим к какому-то литературному или окололитературному клану. Он не сторонник и не противник поэта и потому – объективен, ориентируясь не на личные пристрастия, симпатии или антипатии, идеологические установки или политическую ангажированность, а на истину и степень одарённости.

Он не зависит от этих условностей и своеобразных цепей, он – свободен, и в своём взгляде на творчество учитывает исключительно меру таланта, художественную выразительность и системность мышления анализируемого автора.

Перед глазами – только стихи, это главное. Стихи – сложный и многогранный мир, где могут ожидать самые различные и неожиданные открытия. Это индивидуальный личностный мир, знакомство с которым всегда волнительно, ведь это взгляд в душу, в тот тайный, запредельный внутренний мир, где происходят события поистине космического масштаба, ведь перед нами – микрокосм со своими законами, нормами, правилами, индивидуальными образами, лексикой, изобразительно-выразительными приёмами, словом, единой и целостной художественными системой.

Не навреди, а вернее, постарайся понять – главная заповедь, которой следует руководствоваться, прикасаясь к этому миру, и потому принцип отстранённости от личности поэта здесь необходим. В этом случае мы всегда вспоминаем слова из «Махабхараты» – быть как Бог над битвой.

«Приеду в село непременно…»

Тема родного дома и деревенского детства

Сегодня мы начинаем знакомство со стихами Вячеслава Богданова, и уже первое стихотворение («Возы») сборника с удивительно красивым названием «Светунец» обозначает одну из главных тем его поэзии – деревенское детство, вполне отвечающую характеру почвеннической лирики. То, что В. А. Богданов – поэт почвенного направления, ясно буквально с первых строк. И уже эти первые строки словно обжигают – и мастерством, и болью, и какой-то щемящей тоской, появившейся невесть от чего. Вот стихотворение «Родимый дом», в котором описана традиционная, даже рядовая, казалось бы, ситуация – герой приезжает в деревню, в родной дом, в котором давно никто не живёт. Стоит зима, и он с большим трудом открывает дверь клещами (не ключом): «К дверям забитым я зимой приеду, / Замочный ключ до боли сжав в горсти, / И улыбнусь / Хорошему соседу, / И попрошу мне клещи принести» [2, с. 11]. Уже в одной этой детали содержится драматизм как отражение забытости, заброшенности родного дома:

И под рукой

Застонут длинно гвозди

И упадут, как слёзы на порог… [Там же].

Обратим внимание: сосед – хороший, эта деталь тоже не случайна, во-первых, именно так испокон веков жила русская деревня, да и все славянские народы; во-вторых, определение хороший в данном случае может выполнять функцию психологической защиты лирического героя. Видимо, он совестится этой ситуацией – и оттого, что в родном доме он «нежданный гость»; и оттого, что в нём стоит такая мёртвая тишина, что голуби, видимо, от испуга даже забиваются под стреху, поскольку привычная здесь тишина оказывается встревоженной появлением человека.

Далее картина приобретет ещё больший драматизм, ведь в доме не только стоит нежилая тишина, но вид холодной, давно не топленой печи словно усугубляет её. «Трубу открою / В стылой русской печке – / И, словно память, пламя разожгу…» [Там же]. Более традиционно это звучало бы так: «И словно пламя, память разожгу», но поэт мыслит и чувствует иначе, он сказал так, как сказал. Таким образом, у поэта начинает звучать мотив памяти. Память становится тем согревающим душу пламенем, возвращающим герою воспоминания о прожитой здесь жизни. Здесь каждая строчка не просто наполнена смыслом, она исполнена высокой тоски и того надрыва, что так часто встречается в настоящей русской лирике. Вот пример: «Где бог сидел – снежок набила вьюга…» [Там же]. Что значит этот стих? Он значит, что картина одиночества и заброшенности родного дома страшна, почти невыносима и, возможно, непростительна. В этом ещё более убеждают следующие строки:

Я вместо бога

Сяду в правый угол,

Огонь в печи приняв за божество… [2, с. 11].

Кажется, это кульминация стихотворения, наивысшая точка в развитии лирического сюжета. Но есть ещё одна сторона у этого огня-божества, ведь именно таково его традиционное славянское восприятие. Наши предки были солнцепоклонниками, и огонь воспринимался ими как его символ и земное воплощение. Потому в стихотворении появляется ещё один семантический план: как бы ни был заброшен дом, но если в нём затеплился огонь – дому жить и жизни продолжаться. Возможно, поэтому трагизм картины смягчается, становится менее острым, и появляется надежда, что всё будет хорошо, и жизнь, рано или поздно, в этот дом обязательно вернётся: «Дыши высоким пламенем, солома!» [Там же].

Следует отметить, что поэт ушёл из жизни в 1975 году, когда ещё русское село жило почти полнокровной жизнью, работали фермы, хозяйства производили хорошую и качественную продукцию (тогда не говорили экологически чистую), поля засевались пшеницей, рожью, овсом, а огромные поля свёклы, капусты, гороха и других, самых разнообразных культур были так велики, что уходили куда-то за горизонт. В самих деревнях царил свой налаженный порядок – у  каждого двора бродили куры, гуси и утки, носились весёлые собаки, мальчишки гоняли на велосипедах, чистились пруды, а по вечерам по пыльным просёлочным дорогам России возвращались домой стада коров, хотя уже и не такие многочисленные, как, скажем, в пятидесятые или шестидесятые годы.

И всё же это была, повторяем, полноценная жизнь села со своим вековым укладом, привычками, нравственными ориентирами и ценностными приоритетами. Вернее, та жизнь, что была восстановлена, налажена после ужасов коллективизации, когда переломили хребет русскому селу. Но природная, генетически здоровая основа русского характера позволила ему каким-то чудом выжить и снова зажить по-человечески.

Тем не менее уже тогда поэта посещали тревожные мысли, как предчувствие предстоящего – очередного разора русской деревни. Так в стихотворении «Яблоня» его лирический герой, глядя на пышно цветущую яблоню, брошенную своим хозяином и, видимо, уехавшим в город, испытывает горечь, видя «тропу заросшую» и этот бело-розовый яблоневый цвет, что «переполнен солнцем и весной». Последняя строчка в стихотворении – неутешительный вывод о том, каким может быть будущее русского села: «И к ногам ложится, как ответ / Только горький майский пустоцвет» [2, с. 19].

Тема покинутой деревни поднимается и в поэме «Рождение», полной автобиографических мотивов: на примере двух пожилых деревенских женщин, волею судьбы ставших городскими жительницами, поэт показывает, насколько драматичен этот поворот в их судьбах. В обычной житейской беседе одна из них говорит другой: «А к старости вдруг стала городскою: / Позвал сынок – / Умчалась налегке / Из мест родных / К внучатам / И покою. / Приехала негаданно – к тоске» [2, с. 56].

Есть у Вячеслава Богданова стихотворение «Дом», которое описывает как раз таки картину отъезда матери из дома, где она прожила много лет, и вот теперь она уезжает к сыну в город, хотя «на старость дом покинуть тяжело», ведь «даже людям проданные куры / И те пришли в дорогу провожать» [1, с. 56]. Казалось бы, драматизм ситуации неизбежен, картина расставания с родным гнездом всегда остра и болезненна. Поэт находит, кажется, единственно нужные слова для описания ситуации, которую, видимо, уже ничто не может изменить, отъезд – дело решённое, так сложилась жизнь. Но он знает, что за этим последует: «И в зимний праздник дорогие гости / Здесь не придержат лошадей лихих. / А мужики вгоняют в двери гвозди, / Как будто в сердце забивают их» [1, с. 57].

Да, так сложилась жизнь, но случаи бывали разные: в одних – родители доживали свой век в деревне, а дети в поисках лучшей доли коротали его по городам. В других – родители переезжали в город к детям, и неизвестно, какая ситуация была менее болезненной, ведь в обоих случаях оказывалось, что воспоминания об оставленном родном доме отзывались в сердце болью. Но ведь и жить в селе порою было невозможно – ни дорог, ни нормальной школы (ведь часто случалось, что в школу дети ходили за несколько километров в соседнее село), ни культурного досуга, ни выбора профессии, кроме занятий в сельском хозяйстве. А если душа у человека пела? Если ему хотелось рисовать, писать картины, стихи, музыку, летать на самолётах, быть учёным? Человеку, особенно молодому, всегда хочется жить красиво, ярко, содержательно, он мечтает совершить что-то необычное, новое, заметное, стать известной личностью и т. д. Не месить грязь с утра до вечера, не сидеть на завалинке, грызя семечки, и не крутить быкам хвосты, а жить достойно, добиться какого-то успеха, выбиться в люди, чтобы и родители гордились, и люди добрым словом поминали, и самому было радостно – от сознания собственной востребованности, нужности и полезности.

По этой причине город всегда манил, правда, кого – чем; кого – возможностью учиться, кого – устройством личной жизни, кого – обилием мест отдыха и развлечений, и всех – непонятной своей энергетикой, средоточием самой жизни, её бурлением, быстрым темпом, стремительным ритмом. Правда, уже при первом приближении к нему оказывалось, что многие его манящие стороны – блеф, пустота и обман. И оказывалось, что жить красиво и содержательно можно и в родной деревне, если приложить руки и думать головой.

Как бы то ни было, но судьба русской деревни уже в семидесятые годы многими виделась как плачевная. Вячеслав Богданов это чувствовал всем своим сердцем, потому и писал: «Но я прошу товарищей, / знакомых, / Хотя тропинка зарастет сюда, / не забивайте окна в нашем доме, / Пускай он зрячим будет, как всегда!» [1, с. 57].

В стихотворении с говорящим названием «Приеду в село…» решается та же тема, и уже первая строфа звучит как пронзительное душевное откровение, хотя её первые два стиха внешне безыскусны и естественны, как дыхание: «Приеду в село непременно, / Зовут меня мать и родня…» [1, с. 73]. Но зато следующие два стиха поражают остротой скрытой в них боли: «У дома потрескались стены / От жажды увидеть меня» [Там же]. И вот герой, бродя в задумчивости по московским улицам, задаёт самому себе трудный вопрос: «Приехал ли делу учиться, / Иль что-то навек потерять?!» [Там же].

Когда мы размышляем о том, что такое настоящая поэзия, то это как раз таки естественное течение речи, похожая на плеск ручья, шелест листьев, птичьи голоса. Не эксперимент, не вымученность, не насилие над словом, а именно естественность и простота – признаки подлинной поэзии. Все мудрёные эксперименты над словом давно ушли в прошлое, само время показало и доказало их натужность и никчёмность. Эти авторы и в литературе-то остались как экспериментаторы, а не поэты. Русский поэт – всегда лирик сердца, певец души, мастер передачи тонких переживаний-полутонов. Но от своих личных, казалось бы, интимных и частных переживаний он всегда поднимается до небывалых высот, умея передать и обобщить то, что чувствуют десятки, сотни, тысячи, миллионы других людей.

Вячеслав Богданов через эту связь с маленькой точкой на Земной шаре – отчим домом постигал огромность и величие родной страны, да и всего мира. Россия воспринималась им интуитивно, на генетическом уровне или даже на уровне звуков, запахов, ощущений. В стихотворении «Россия» он так и говорит: «Стою в раздумье и молчу. / И запахи твои, / Россия, / От всех на свете отличу…» [1, с. 38]. Его Россия – это «раскаты грома» и «берёзовый настой»; современные космодромы и стога сена на лугу; «колыханье зреющего хлеба» и «перезвоны радостные птиц»; цветущие липы и «журавли, летящие в апреле». Это «копны острые» и «песни моей родимой стороны»; речка, круто убегающая вдаль и степное озеро; «жёлтые колосья», что «бессмертьем солнца налиты» и свежие травяные луга на утренней заре. Но главное для него в России – это люди, работящие, честные, открытые, щедрые, хлебосольные… Это его отец, погибший на войне, и мать – вечная труженица; его коллеги по рабочему цеху; собратья по перу; садовод, работающий в колхозном саду и пахарь, выходящий в поле на зорьке.

России он был предан всем своим существом, и эта его преданность выглядела не как декларация – громкая, пафосная и патетическая, а как тихое откровение сердца и почти постоянное стремление вернуться домой, в отчий дом, на свою малую родину. Почему мы назвали это откровение тихим? Дело в том, что поэт сам однажды подсказал ответ на этот вопрос: «Надоело в столице маячить, / И, наверно, опять перед сном / В одиночестве тихо о заплачу, / Затоскую о крае родном…» [2, с. 36]. Так он написал в стихотворении «Зрелости круг…», осторожно давая понять, какую боль он носил в себе, хотя никому её открыто не показывал.

«Наедине с полями» или, «Всего живого кровное родство»

Природный мир Вячеслава Богданова

Природный мир Вячеслава Богданова далеко не всегда выглядит спокойным, его пейзаж нельзя назвать исполненным умиротворения и безмятежной лени (но так ведь и не сентиментализм царит нынче в литературе). Даже в таком стихотворении, как «Ушедший день», где, казалось бы, в душе лирического героя живёт лишь тихая благодарность минувшему дню, полному труда, солнца и даже некой тайны, пейзаж тревожен: эпитеты, рождённые поэтом, весь лексический состав не располагают к прекраснодушию: «Горела степь багряным цветом, / И наплывал вечерний мрак, / Стекали травы в буерак, / Перепела рыдали где-то…» [2, с. 20]. Багряный цвет на фоне наступающего мрака, рыдание перепелов и рядом находящийся овраг – таков фон уходящего дня, отразивший, возможно, душевное состояние поэта в данный лирический момент.

В стихотворении «Засуха» картина природы полна ещё большей тревоги, ведь засуха страшна не только тем, что травы никнут и листва жухнет («Нет ничего больней / На белом свете, / Чем наблюдать июльский листопад…»), но она означает ещё и «тяжёлый недород», вон и «ботва картошки пала тихо ниц», что для деревенского жителя не предвещает ничего хорошего.

Видимо, в том году, о котором говорил поэт, месяц июль и в самом деле был так засушлив, что эта же тема отразилась и в стихотворении «Наедине с полями…»: «Стоял июль, жарой распятый…» [2, с. 23]. Однако здесь нет острой тревоги, есть осознание личной причастности -судьбе страны: «Для каждого необходимо / Ветрами родины вздохнуть» [2, с. 23]; понимание своего места и роли в жизни, где соединились и участь хлебороба и заводчанина. Именно это соединение в мировоззрении поэта деревенской и городской эстетики становится той характерной чертой, что ярко отразилась во всём его творчестве, в том числе и в пейзажной лирике. Органичное ощущение себя одновременно сельским человеком и жителем города, кстати, очень характерно для лирики уральцев семидесятых-восьмидесятых годов минувшего столетия. А может быть, и не только уральцев, но в данном случае мы говорим об авторах, чьё творчество рассматривается в данной книге. Мы наблюдаем подобное у Геннадия Суздалева, Алексея Селичкина, Валентина Чистякова и др.

Внимательный взгляд заметит пристрастие поэта Вячеслава Богданова к образу степи и «травяных лугов», что нашло отражение в стихотворениях: «Древняя степь» («Вот в эту степь / Пришёл мой русый предок…»), «Погост» («В селе, среди степей и васильков…»), «Ушедший день» («Горела степь багряным цветом…»), «Родная степь» («Будет степь похожа на пустыню / В жёлтом свете месяца и звёзд…»), «Начало биографии» («Я ушёл из тамбовских степей / Под железное пламя Урала…»), «Дорога» («Весёлых птиц степные голоса / Над головой висят, как озаренье…»), «Стог» («Крадусь в степи, / Как будто бы из плена…»), «Я пришёл в эту степь…» и др.

Степь для поэта – это и есть начало его биографии, поскольку «тамбовские степи» – его малая родина. И эта тема малой родины тоже часто раскрывается посредством пейзажа. Что такое «начало биографии» для поэта В. А. Богданова? Это жизнь среди широких просторов, светлых раздолий и золотистых полей. В стихотворении «Неповторимость», относящем читателя к годам молодости, само это время воспринимается им как беспечное, щедрое, мимолётное и, конечно, неповторимое. «Безумно жёг высокие костры, / Беспечно падал в луговые травы…» [1, с. 9]. Но именно эта беспечность, не отягощённая грузом лет и раздумий, и есть характерная черта молодости, а возможно, и залог вечного круговорота человеческих жизней.

Степь для Вячеслава Богданова – это ширь, простор, размах: «Я пришёл в эту степь – широте поучиться…» [2, с. 14]. Здесь же у поэта вырвались строки: «О, родимая степь, травяное наследство / И удачи моей неизменное средство!» [Там же].

В образе степи поэту видится природная мощь, торжество стихий, в стихотворении «Желтым стоном…» он написал: «Выйдет утро из густых туманов, / И в разгуле солнца / И ветров / Будет степь казаться / Океаном…» [2, с. 37]. Вот, оказывается, в чём дело, степь – символ, она видится герою океаном, где проходит человеческая жизнь, меняются времена года, бежит время, и одна дума сменяет другую. В стихотворении «Родная степь» поэт уже открыто, былинно, по-русски обращается к ней, своей родной степи:

Ой ты, степь

Просторы непростые,

Хлебный ветер с перезвоном ржи! [1, с. 106].

Это не просто признание в любви к родине («Ты моё дыхание и пенье…»), это сосуществование с нею в одной физической и духовной плоскости («Ты моя от самого рожденья, / Ты в крови – от неба до корней!»).

Из календарных месяцев любимый у поэта – сентябрь, и потому, что это «добрый месяц моего рожденья», и потому, что это «весёлая, сквозная, продувная пора», время итогов, результатов, урожая – во всех смыслах. Это время с «горячим караваем» и «нарядной красною рябиной». Кажется, никакие дожди, даже самые «настырные» не могут омрачить его радостного настроя, хотя поэт прекрасно понимает, что сентябрю недолго быть таковым – светлым и тёплым, и его тепло – всё-таки прощальное. «Родной сентябрь! / До радости, / до пенья / Своим лучом прощальным обогрей!» [2, с. 32].

Сентябрь упоминается и в стихотворении «Выплывают дали, серебря…», и появляется образ осени, той, что называется поэтом «золотая быль». Осень – время года, особо любимое им.

А на дворе всё ощутимей осень.

Люблю её задумчивый приход.

Она с дождями

Прошлое приносит

И за́ сердце – щемящая – берёт… [2, с. 48].

В поэме «Рождение» он рисует её чудесный, отчасти даже лишённый привычной осенней меланхолии и грусти образ: «Пора её чурается цветенья, / Жужжанья пчёл / И колыханья ржи. / Они сродни / Святому очищенью / Земли, / Деревьев, / Неба / И души» [Там же]. Осень мила поэту не только своей пленительной и мудрой красотой, но и тем, что напоминает ему, как ни странно, о быстротечности жизни, что его вовсе не пугает: «Она своей походкой ветровой / Напомнит нам / О том, что мы не вечны, / Мы лишь крупицы вечности земной…» [2, с. 49]. Но эта быстротечность – не приговор, не конец пути, не метафорическая остановка, это – залог новой, будущей жизни, а значит, и бессмертия:

И как частица эта – бескорыстны,

Мы об одном лишь знаем наперёд:

Как по весне

Из тёплых почек листья,

Из нас вот так же

Вечность прорастёт [Там же].

И всё же, несмотря на то, что природный мир Вячеслава Богданова далёк от умиротворения, мы можем сказать, что с природой он дружен, её стихии ему близки и понятны. Так стихия ветра воспринималась им как «тысяча ветров», в стихотворении «Ветры» эти ветры становятся зримыми и в каждом случае – конкретными: попутный ветер, ветер восхождения, ветер зла, ветер суеты, ветер в спину… Кажется, более всего поэту был близок «ветер восхождения», хотя «Он дует в грудь / И замедляет бег, / И высекает ранние седины…» [1, с. 4]. А иногда дует и «ветер-суховей», как, например, в стихотворении «Дума».

Да, поэт Вячеслав Богданов дружит с природой, он не противоречит её законам, не противопоставляет себя ей, не диссонирует с её вековыми правилами; напротив, живёт с ней в унисон. Это наглядно отразилось в стихотворении «Корова», где по лирическому сюжету деревенский мальчик идёт искать не пришедшую из стада корову. И вот уже «тьма легла в репейные низины», и ночь спустилась на землю, а её всё нет. Уже совсем стемнело, и на небе высыпали звёзды, а корова всё не найдена. И тогда мальчик, словно былинный или сказочный герой, обращается к звёздам: «Звёзды, звёзды, окажите милость, / Где Бурёнка наша притаилась?» [1, с. 19]. Далее происходит то, что в сказках называют волшебством или чудом:

Вдруг звезда на небе замигала

И в овраг за вётлами упала.

Вылезла Бурёнка из оврага,

Вся в репьях, рогатая бедняга [Там же].

Последние два стиха окончательно убеждают нас даже не в дружбе лирического героя с природным миром, кто бы и что бы это ни было – корова, ветер, звёзды и т. д., а в каком-то естественно-гармоничном сосуществовании с нею:

Я пригнал корову к дому поздно

И за помощь поклонился звёздам [Там же].

Картина – в духе народной поэтической традиции.

Пейзаж В. А. Богданова может быть не просто приветлив, а даже притягательно радостен; его природа – живая, разговорчивая, идущая на контакт с человеком («Каждый куст на ветру – говорлив…»); в ней столько добра, света, радостного предчувствия, что даже «гадает пчела на ромашке / О своей медоносной судьбе» [1, с. 21].

Дружба поэта с природой – не наш вымысел и не случайное замечание по поводу его лирических откровений, таково его восприятие мира, ведь он видит в лесу не только «непознанную тайну», но «всего земного – кровное родство» [1, с. 69]. Он осознаёт, что в природе царит мир и согласие: «Живут в родстве букашки и берёзы» [Там же].

Это чувство единения с природой помогает поэту подняться… до космических высот; в стихотворении «Скорость», осознавая скорость, с которой «мчит Земля», он вдруг замечает: «Ты, Вселенная, – сад за забором, / Мы – соседские дети пока!..» [1, с. 97]. Вот так – ни больше и ни меньше – видит поэт Вселенную, как обыкновенный сад за забором. Это и есть масштаб мышления русского поэта.

Масштаб мышления отразился и в стихотворении «Русь», где природа России воспринимается поэтом как монументальное полотно, на котором он, человек, не то что не теряется, будучи крохотным и незначительным по сравнению с ней существом, но также выглядит естественно: «И я иду навстречу тем векам / Голубоглазый, русый, коренастый. / Колосья прикасаются к рукам, / Озёра колыхаются глазасто» [1, с. 101].

Таким образом, пейзаж В. А. Богданова, как мы убедились, может быть разным – в зависимости от настроений героя, его внутренних переживаний и чувствований – неспокойным и тревожным, радостным и приветливым и даже медоносным. Это очень важное определение, ярко характеризующее творческую судьбу самого поэта.

«О мой Урал! Да будет место свято!»

Тема Урала в поэзии В. А. Богданова

Природный мир в художественном воплощении поэта невозможен без обращения к теме Урала. Этот край оказал на него огромное впечатление всем своим величием, красотой, таинством и сказочностью; его поэтичная душа откликнулась на словно растворённую в его воздухе красоту.

Урал возникает в стихотворениях: «Отгуляет зима по Уралу» («Отгуляет зима по Уралу / На своём белоногом коне…»); «На озёрном Урале…» («Я живу / На озёрном Урале, / Ты живёшь / На великой реке…»); «Дождь отшумел…» («Пропах и хвоей и грибами / Уральский август по лесам…); «Снега» («Крадётся в ноябре по-лисьи / К Уралу северный мороз…») и др., а также в поэме «Рождение».

Уральский край и особенно его люди оказали сильнейшее воздействие на мировоззрение поэта, здесь он словно другими глазами посмотрел на Россию, ведь Урал – это не только «край красоты и железа», но ещё и «молчаливая гордость Руси» [2, с. 29]. Он увидел здесь настоящую сокровищницу, где собраны несметные богатства страны; по его мнению, это край, где «людям всё припасено веками – / От склонов гор / До сосен, / До зари, / Круги озёр, / Где тайно дремлют камни / С зелёными прожилками внутри» [2, с. 58].

И хотя Урал для поэта не являлся его малой родиной, можно сказать, что он стал его второй малой родиной, поскольку тесно связан с его творческой биографией. У него даже есть стихотворение «Начало биографии»:

Поклонюсь деревенской избе,

Где нужды пережито немало,

Я ушёл из тамбовских степей

Под железное пламя Урала… [1, с. 6].

Именно здесь, на уральском заводе продолжалась его трудовая биография и творческая судьба.

Если вести речь о периодизации жизни и творчества поэта, то здесь явно намечаются три периода: тамбовское детство, уральская молодость и московская зрелость. Конечно, это деление достаточно условно и не претендует на абсолютную правоту. Однако нам хотелось подчеркнуть важность и ценность каждого периода жизни поэта, в том числе и уральского. Не случайно у него вырвались строки, как признание в любви к этому краю: «О мой Урал! Да будет место свято!».

Пахарь и металлург.

Отражение темы труда с позиции… сельского горожанина

Оговоримся сразу, что словосочетания «сельский горожанин» у нас, кажется, до сих пор не существовало, ибо оно по своей сути противоречиво и даже в определённой мере абсурдно. И вероятно, мы употребляем его впервые.

С точки зрения литературоведения оно выглядит как художественный приём, называемый оксюмороном, то есть сближением противоречащих друг другу понятий, сочетанием несочетаемого. Но в художественной и особенно поэтической речи оксюморон на стыке этих противоречий обнаруживает и вскрывает некий тайный, скрытый или дополнительный смысл, и речь начинает блистать новыми и неожиданными красками.

В данном случае это словосочетание очень точно определяет судьбу многих и многих людей, родившихся в селе, но судьбоносной волею всю жизнь проживших в городе. Видимо, нам давно уже следует констатировать появление в нашем социуме нового типа современного человека, родившегося в сельской местности, но поменявшего место жительства и переехавшего в город, однако сохранившего привычки, нравы, характер, словом, менталитет сельчанина. И этот тип человека очень уверенно занял своё место под солнцем.

Случается, что, оторвавшись от родных корней, уехав далеко и надолго, они не смогли стать «своими» в городе, так и прожив свою жизнь в этой раздвоенности. Мы хорошо помним строки Анатолия Передреева, ставшие уже классическими:

Околица родная, что случилось,

Окраина, куда нас занесло,

И города из нас не получилось,

И навсегда утрачено село [6, с. 150].

И эта жизнь бывшего деревенского человека в «жилищах», которые «ни избы, ни дома», становится для него не жизнью, а выживанием, где он не только не чувствует себя счастливым, а напротив, тяготится «большим сиянием огней» и тешится воспоминаниями о тишине и «свежести полей».

Но бывает так, что в человеке нет этой раздвоенности, а есть гармоничное сосуществование двух мироощущений, и он благополучно и радостно живёт на свете, соединяя в себе две стихии – природную деревенскую и цивилизационную городскую. На наш взгляд, подобное свойственно В. А. Богданову.

Тема сельского труда у него буквально перекликается с темой труда рабочего человека, что нашло отражение во многих стихотворениях, в том числе и в таких, как «Наедине с полями», «Научитесь понимать…» и др. Поэт уверен:

Судьбой мне вверено до гроба,

По праву сердца и сельчан,

Земную славу хлеборобов,

Роднить со славой заводчан! [2, с. 23].

И даже когда Вячеслав Богданов пишет о своём поэтическом ремесле, он подходит к нему с этой же позиции, то есть с позиции сельского горожанина. Вот, например, поэт ищет то единственное, необходимое, «несказанное» слово, «где с землёй сомкнулись небеса» и обращается с этим вопросом и к крестьянину, и к рабочему, то есть соединяя эти две стихии: «Подскажи / Мне слово это, пахарь, / Подскажи, известный металлург!» [2, с. 30]. И когда он обращается к прошлому, вспоминая «былые дни, прожитые в труде», память одновременно услужливо напоминает ему не только «о поле», но и «о заводе, о руде».

Размышления о том, что труд рабочего человека, в частности, сталевара, близок труду крестьянина, ярко отражены в стихотворении «Начало биографии». И если поначалу незнакомый, незнаемый труд сталевара пугал нашего героя, поскольку был ему внове, то со временем ему стала понятной близость и высокий нравственный смысл труда крестьянина и рабочего: «Но однажды, / в июльскую ночь, / разглядел я / до радостной дрожи: / сталеварские руки / точь-в-точь / как у пахаря, / в трещинках тоже…» [1, с. 7].

Следует сказать, что эти строки – не «паровозики», которые писались поэтами в советские годы, дабы опубликовать и «протащить» в печать другие свои произведения. Это именно искренние, от сердца идущие строки – от глубины понимания, важности и даже сакральности смысла созидающего труда для человека вообще.

И всё же исток трудолюбия самого поэта – в деревенском детстве и ранней юности, когда рядом были медоносные луга и родниковые тропы: «И тружусь я, / В загаре по пояс, / В подмастерьях / У вешнего дня…» [1, с. 21]. И когда сама сельская природа не только учила человека уму-разуму, но и трудолюбию, без которого его жизнь на земле теряет цвет и краски, а может быть, и смысл.

«Она сама всему верховный суд…»

Образы матери и отца

Тема труда находит зримо образное воплощение в поэме «Рождение», тесно смыкаясь с образом матери. В поэме словно даётся картина жизни самой России – через биографию её людей, простых тружеников, на долю которых пришлась Великая Отечественная война («Война, война, ты жизнь убить не в силах…), потери близких людей и труд до седьмого пота – и до, и во время, и после войны. Мать показана как великая труженица, ни разу не показавшая ни своей слабости, ни усталости, даже когда муж был убит на фронте:

Но мать смогла и с этой болью сжиться.

И каждый день, поднявшись досветла,

Работала в колхозе по-мужицки,

По-женски дома правила дела.

И труд её никто не обесславит,

Она сама всему верховный суд!

Мужьям за подвиг – памятники ставят,

А жёны – тяжесть подвигов несут [2, с. 46].

Думается, что это – одни из лучших строк о русских женщинах. Мать поэта становится неким обобщающим образом, совмещая в себе черты сотен, тысяч, миллионов других матерей России.

В поэме есть очень точная деталь, на которую следует обратить внимание: здесь поэт обращается уже к более позднему времени (возможно, это шестидесятые годы), когда послевоенная жизнь потихоньку успокоилась, наладилась и, что называется, вошла в свои берега. Сын, переехав в город, устраивает там свою жизнь и быт и решает забрать к себе из деревни мать. И вот эта тонкость, подмеченная поэтом: мать соглашается и, казалось бы, спокойно и беззаботно какое-то время живёт в городе у своего сына, но как только наступает весна, «защекотало ноздри чернозёмом», она, как исконно сельский житель, не представляющий себе жизни без крестьянского труда, начинает беспокоиться, нервничать и срывается с места. Она даже просит сына отпустить её («до осени хотя б»), чтобы «повозиться» с картошкой в огороде, да «огородиться от думок бороздой» [2, с. 59].

Неискоренимая привычка к труду и обострённая совесть зовут её в родное село, в уста этой вечной труженицы поэт вкладывает простые, казалось бы, слова: «Не положу на сердце крест великий / Что скажут люди? / Тяжек их укор, / Когда полынь, / Осот, / Да повилика / Повыползут наружу, / как позор» [2, с. 59]. Но ею движет не столько страх позора, оттого, что земля зарастёт сорняками, сколько привычка и желание трудиться, а главное – непредставимость и невозможность жизни в состоянии безделья. Вот эта невозможность жизни в состоянии безделья – исконная и древняя черта русского человека, ибо он по природе своей созидатель, творец, пассионарий.

Точно так же в этой поэме тема труда смыкается с образом отца, который в довоенные годы «шёл в луга уверенный и сильный». И самого себя поэт также видит работящим, как, например, одним из двенадцати рабочих монтажной бригады: «За работой все мы на виду, / Как двенадцать месяцев в году» [2, с. 54].

«Слово, слово – дальняя жар-птица!»

Тема поэтического мастерства

Труд поэта и его поэтическое мастерство всегда сопряжены с поисками искомого «несказанного» слова, полного света, таинственной силы и того, что называют «музыкой сфер». В стихотворении «Слово» Вячеслав Богданов словно задаёт самому себе риторический вопрос: «Слово, слово – / Дальняя жар-птица!.. / На каком искать его пути?» [2, с. 30]. И… отвечает на него, не отвечая, а только лишь размышляя: «И с небес к нему не опуститься, / Да и по земле не подойти» [Там же]. Кажется, именно такое слово, подобное «яблоку на ладони», поэт искал всю свою недолгую творческую жизнь. Однако говорить о том, была ли долгой или недолгой жизнь поэта (равно как и любого другого человека), вероятнее всего, мы не вправе, ибо, во-первых, мы не знаем всех фактов биографии, подробностей быта, перипетий судьбы, хода мыслей и т. д., а во-вторых, а судьи кто?

Но самое главное, полнота жизни человека и тем более, творческой жизни сочинителя определяется не прожитыми годами, а количеством и качеством сделанного. Гении, как известно, наделены колоссальным трудолюбием, иногда кажущимся невероятным, невозможным, невиданным, но они по-другому и не могут, так как ведо́мы небесами, как бы патетически это ни звучало. Талантливые люди, к сожалению, не всегда обладают таким трудолюбием и усидчивостью. Случается даже, что они даже наделены ленью, и это самое страшное для них, поскольку заложенные в них способности меркнут и остаются втуне. При этом они тоже ведо́мы небесами, но эта их связь менее сильная, они более приземлённые, тяготеющие к земным утехам и телесным удовольствиям.

Нам могут возразить, дескать, ведо́мы небесами все, даже самые обыкновенные, ничем не выделяющиеся люди толпы. Да, это так, но у них очень слабый, почти неразвитый духовный слух и духовное ви́дение, и потому они не чувствуют зова небес, а глубоко спрятанные в них способности так и не дают о себе знать (а то, что они у них есть, это несомненно).

Гений же постоянно ощущает свою призванность, и потому он всегда живёт в состоянии вдохновения, то есть в любой момент он может взять в руки перо, карандаш, кисть, стеку, чертёжный инструмент, скальпель, посмотреть в микроскоп, подойти к телескопу и начать работать. Собственно, он вообще никогда, ни на одну минуту не прекращает работать, даже когда он спит, в его мозгу происходит анализ и синтез ранее проделанного.

Можно сказать, что он наравне с небесами и одновременно – присутствует на земле. Он парит в горних высях и умеет радоваться простым земным радостям – колоску в поле, васильку во ржи, придорожной ромашке, клеверной полянке, серебристым тучкам, краюхе хлеба.

Ему не нужно ждать одухотворённого часа – он живёт в состоянии одухотворённости. И потому за свою земную жизнь он может сделать невероятно много – столько, сколько недоступно многим другим. И потому о степени одарённости любого поэта, на наш взгляд, следует судить, в частности, и по тому, какое наследие им оставлено и сколько он успел сделать за свою жизнь.

Следует сказать, что мы не ставили перед собой цели писать биографию В. А. Богданова, а долгая или недолгая была у него жизнь, об этом красноречиво говорит его творчество. Главное, у нас есть стихи, которые лучше всего могут рассказать о поэте и человеке. Поэту важно – успеть за отпущенный земной срок сделать то возможное и необходимое, а судят всех небеса и ещё потомки. И когда к потомкам попадают в руки стихи ушедших из жизни поэтов, то сделанное ими становится очевидным, наглядным, зримым, а их след в жизни оказывается ярким и незабываемым.

В творческой жизни В. А. Богданова были и такие поэты, которые стали для него не просто значимыми фигурами, но, вероятно, некими нравственными маяками – это Борис Ручьёв, Василий Фёдоров, поэты из уральской «обоймы». В стихотворении «Василию Фёдорову» Вячеслав Богданов словно исповедуется перед ним: «Был, как трава под косой, / Наивен…» или: «Я душу стлал пред всеми, / Словно скатерть…» [2, c. 38]. В стихотворении «Памяти Бориса Ручьёва» он обращается к ушедшему из жизни поэту, как к высочайшему авторитету, прожившему очень сложную жизнь и при этом  знающему «цену слова» и сохранившему, несмотря ни на что, «ранимое сердце». Вот он обращается к нему:

…Как смог пронести через муки

Ты свой голубеющий взгляд?! [2, с. 39].

Не голубой, а именно – голубеющий, чистый, незамутнённый и сердечный взгляд человека, познавшего не только лавры, но и ужас лагерей.

Стихотворение «Памяти поэта» посвящено гибели Сергея Есенина, которую Вячеслав Богданов воспринимал как личную трагедию: «Рухнул месяц с голубых высот. / И берёзы / В дымной круговерти, / Словно петлю, / Рвали горизонт / И стонали голосом бессмертья» [1, с. 71]. Согласимся, берёзы, стонущие «голосом бессмертья», – новое слово в русской поэзии.

Есть у В. А. Богданова стихотворение «Желание», посвящённое поэту Валентину Сорокину, именно этим стихотворением заканчивается сборник «Избранной лирики», в котором он неожиданно размышляет о своём последнем земном дне и о том, каким он будет. Это могло бы навести на печальные размышления о собственной жизни и творчестве, если бы поэт твёрдо и убеждённо не высказал здесь своё кредо: «Я в мир пришёл – творить, / А не рыдать…» [1, с. 101]. Таким – творящим и радостным, открытым и щедрым запомнился поэт Вячеслав Богданов друзьям и коллегам. И таким он пришёл сегодня вновь к своему читателю.

«Я убит. И смолкли соловьи…»

О мистических предчувствиях поэта

Стало общим местом говорить о том, что поэты обладают способностью предвидеть будущее. В основном это касается предчувствий собственной смерти. Так это или нет, однозначно ответить трудно, но подобных совпадений известно много. Когда-то мы писали об этом в сочинениях «Лазурная книга», «Homo scribens»[2], формулируя законы творчества, в том числе и касаемого умения поэтов говорить пророческим языком. Известны красноречивые примеры, когда поэтические строчки становились вполне конкретными событиями жизни. Далеко не случайно Марина Цветаева говорила: «Стихи сбываются. Поэтому не все пишу».

Когда-то Николай Гумилев заметил:

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще… [4, с. 235].

Загадочной была вся жизнь Н. С. Гумилева с его странными поездками в Африку, непонятной ролью в революции и судьбе страны, вероятнее всего, он служил в разведке. Загадочной стала и его смерть – неожиданная, таинственная, как и само обвинение в организации заговора, за что он был расстрелян. Так что Николай Степанович, как он сам верно подметил, умер не «при нотариусе и враче», и до сих пор неизвестно, где его могила.

Владимир Маяковский тоже однажды трагически обронил: «… не поставить ли точку пули в своём конце…» и – либо застрелился, либо был застрелен. Последняя гипотеза высказывается ныне всё чаще. Но как бы то ни было, «точка пули» была поставлена.

Вспомним стихотворение «Глухарь» Дмитрия Кедрина, где поэт сравнивает себя с тем глухарём, что от счастья не видит и не слышит подкравшегося охотника.

Может, также

В счастья день желанный,

В час, когда я буду петь, горя,

И в меня

Ударит смерть нежданно,

Как его дробинка –

В глухаря [5, с. 28].

Дмитрий Борисович Кедрин погиб при невыясненных обстоятельствах, возможно, он был выброшен из поезда, так что смерть настигла его именно «нежданно», как он и предвидел.

А как точно предсказал свою судьбу Николай Рубцов, заметив в стихотворении «Я люблю судьбу свою…»:

Неужели в свой черёд

Надо мною смерть нависнет, –

Голова как спелый плод,

Отлетит от веток жизни [6, с. 59].

И добавив уже в другом стихотворении  («Расплата»): «Я тревожно уйду по метели» [6, с. 57]. По метели – 19 января 1971 года – и ушёл.

Один из последних примеров – судьба Иосифа Бродского, у него есть следующие строки:

И осенью и летом не умру,

Но всколыхнётся зимняя простынка,

взгляни, любовь, как в розовом углу

горит меж мной и жизнью паутинка [3, с. 33].

Это было написано в 1961 году. А в январе 1996 «зимняя простынка» всколыхнулась.

С точки зрения рацио и логики объяснить все эти совпадения трудно, но вероятно, можно, так как поэт иногда (и даже чаще всего так и бывает) сам подсознательно готовит себя к определённому уходу. И потому обстоятельства его жизни складываются именно так, а не иначе. Или же какую-то вполне определённую смерть он как бы подсказывает своим врагам (случай с С. А. Есениным, В. В. Маяковским?). Тем не менее, некая мистика в этом присутствует хотя бы по той причине, что всё, связанное со смертью, потусторонним миром видится человеку в ореоле таинственности.

Чувствовал ли В. А. Богданов беду и свой скорый, как говорят, безвременный уход из жизни? В стихотворении «Неповторимость» есть строки, которые теперь прочитываются особенно внимательно: «Я молодость, как буйного коня, / Всё гнал, / Всё гнал по кручам / И долинам, / И не вгляделся на пути недлинном, / В ночную мглу, / В простор зелёный дня…» [1, с. 9]. Почему поэт называет путь недлинным? Чем страшила его ночная мгла?

В стихотворении «У летней воды» его лирический герой полон «охмеляющей радости» – от самого сознания, что он живёт, смотрит на воду, дышит запахом лебеды, любуется цветами, что «цветут и к жизни призывают». В стихотворении «Дума» поэт, сидя у обрыва, «на краешке у памяти своей» и глядя на убегающую среди лугов речку, размышляет о том, что ему ещё «рано подводить итоги» и что у него впереди «и солнце, и гроза».

Казалось бы, никакие тёмные предчувствия не посещали поэта, всё в его жизни было удачно, ладно, толково, в согласии с совестью. Но именно в этом стихотворении он высказывает настораживающую мысль о том, что «круты, как жизнь» излучины этой реки и что он ждёт в своей судьбе некоего «великого мгновенья». Но что за мгновенье имел в виду поэт? – Славу, признание, почёт, благополучие, успех у читающей публики? Или некое кульминационное событие, но какое? Конечно, поэт оставил нам загадки, которые ещё предстоит разгадать.

В стихотворении «Стихи о Родине», перекликающемся с блоковскими мотивами, здесь даже в качестве эпиграфа использованы слова А. А. Блока: «…Идут часы походкою столетий, / И сны встают в земной дали», поэт восклицал: «Что за сны мне снятся, / Что за сны!..» [1, с. 33]. Авторский вымысел уносит читателя в далёкие средние века: то поэт отождествляет себя с ратником, что победно возвращается с Невским с войны; то перед нами XIV век, и поэт видит себя воином, убитым на Куликовом поле: «Я убит! / И смолкли соловьи. / Стёр мой конь о синеву подковы…» [1, с. 33]. Невольно напрашивается параллель с трагическими событиями в жизни поэта, ведь мысль о том, что он был убит (отравлен) высказывается всё чаще и звучит всё громче.

Есть у Вячеслава Богданова стихотворение «На Бородинском поле», в котором он убеждённо высказывает мысль о том, что не так страшны и опасны открытые и явные враги, как враги скрытые и замаскированные: «Не страшен, Русь, тебе Наполеон, / Страшней они – заезжие Дантесы!..» [1, с. 100]. Видимо, поэт был прав, ведь враг открытый, что называется, в чистом поле, обозначен чётко, к нему и отношение – как к врагу, от него не ждёшь ничего, кроме беды. А вот враг замаскированный, даже внешне благожелательный или под видом «заезжего Дантеса» гораздо опаснее. Он страшен уже тем, что убивает он одного человека, а целит в целую нацию.

Последнее стихотворение, которым заканчивается сборник «Избранной лирики» – «Желание», посвящённое Валентину Сорокину, и уже его первые строки заставляют пристальнее вглядеться в состояние нашего героя: «За какими делами захватит / Час последний в дороге меня? / Я б хотел умереть на закате / На руках догоревшего дня» [1, с. 109]. Печальные строки наводят на печальные размышления, но несмотря на невесёлый характер темы, нет в них ни упадочничества, ни разъедающего уныния, так как поэт осознавал и принимал своё будущее как неизбежность: «Впереди будет – тихая вечность, / Позади – голубеющий день…» [Там же]. В этом «голубеющем дне» он и остался…

Обратим внимание, что вновь звучит эпитет «голубеющий», а не «голубой». В этом слове есть некая незавершённость действия или, вернее, и действие и жизненная энергия. Мы можем сказать, что если «голубой» – это статика, то «голубеющий» – динамика и, стало быть, отражение динамики и напряжённости внутренней жизни поэта. Он словно давал надежду и себе, и своим читателям, что у этого дня есть будущее, потому что голубеющему дню ещё только предстоит стать голубым.

«Голосом зари и разнотравья…»

Индивидуальный художественный мир поэта

Почему же мы говорим о медоносной судьбе поэта? На этот вопрос ответить очень просто, так как творчество Вячеслава Богданова гармонично укладывается в русло русской поэзии, продолжая и развивая традиции. Кажется, у него не было периода, когда он входил в поэзию или врывался в неё, он как-то естественно и просто освоился в ней, заняв своё место и обустроив собственное лирическое пространство. Создаётся ощущение, что он только и делал, что собирал нектар слов, смыслов и их оттенков и перерабатывал их в живые стихотворные строчки – это была его земная суть и небесное ремесло.

Поднимаемые им темы также укладываются в рамки традиций русской лирики: деревенское детство («Возы», «Стог», «Корова»); родной дом («Родимый дом», «Дом», «Приеду в село…»); Россия («Стихи о России», «Русь», «На Бородинском поле…»); природа («Древняя степь», «Засуха», «Сентябрь», «Природа»); труд («Железо», «Юность», «Научитесь понимать…»); деревня и город: «Я привык к скоростям самолёта…», где он писал: «Отвыкаю от скрипа телег…» [2, с. 9]. Развивая и обогащая традиционные темы, вместе с тем поэт создавал свой неповторимый мир, окрашенный авторскими эпитетами и образами, где звучат полдневные свирели под полдневными небесами, где высятся скуластые горы и шелестят быстротечные листья, где стоит полынная тишина и вьётся родниковая тропа, а низины бывают то репейными, то ромашковыми. И мир – овсяный, залитый солнцем и светом, где полыхает «земляничное зарево полян» и живёт трудолюбивый народ – размашистые ребята.

У каждого поэта есть образы, которыми он запоминается читателю и привлекает внимание исследователей. В стихотворении «Отгуляет зима по Уралу…», где поэт ведёт речь об Уральском крае, есть строчки, буквально пересыпанные метафорами, вот, например, стих: «Где о наши / Скуластые горы / Точит молния / Саблю свою…» [2, c. 28]. Великолепие, художественная роскошь этой метафоры очевидна.

В стихотворении «Выплывают, дали серебря…» нарисована уникальная картина, где месяц «глядится старчески в реку, / Опершись на жёлтую клюку» [2, с. 33]. Согласитесь, месяц, опирающийся на клюку, тоже уникальный и в чём-то даже трогательный образ.

Порою кажется, что он словно разговаривал с читателями «голосом зари и разнотравья», и таким он и остался для нас – в своих стихах.

То ли правду говорят, что в имени – судьба. В фамилии Богданов однозначно прочитывается Богом данный. Конечно, скептик может возразить: каждый из нас – Богом данный, так-то оно так, да только не каждому дана «медоносная судьба».

Любовь Рыжкова-Гришина

Литература

1. Богданов В. А. Избранная лирика. – Челябинск: Южно-Уральское кн. изд-во, 1975. – 112 с.

2. Богданов В. А. Светунец: Стихи и поэма. – М.: Советский писатель, 1974. – 64 с.

3. Бродский И. А. Стихотворения. – Таллинн: «Ээсти раамат, «Александра», 1991. – 256 с.

4. Гумилев Н. С. Стихи; Письма о русской поэзии / Вступ. статья Вяч. Иванова; Сост., науч. подгот. текста, послесл. Н. Богомолова. – М. : Худож. лит., 1989. – 447 с.

5. Кедрин Д. Б. Чистый пламень: Книга стихов / Художник Н. Бисти. – М.: Современник, 1986. – 333 с.

6. Страницы современной лирики: Сборник стихотворений современных поэтов / Сост. В. Кожинов; Художник И. Гусева. 2-е изд., испр. и доп. – М.: Дет. литература. 1983 – 254 с.

7. Суздалев Г. М. Феникс: Стихотворения, поэмы, переводы, песни. – Смоленск: издательство «Смоленская городская типография», 2012. – 246 с.

[1] Поэтические сборники Вячеслава Богданова – «Светунец» и «Избранная лирика» любезно предоставлены поэтом Алексеем Селичкиным

[2] Рыжкова-Гришина Л. В. Сочинения в стихах и прозе в 2-х т. Том 1. Homo scribens. – Рязань: Ринфо, 1997. – 386 с.