Уважаемые читатели! Я всегда старался не нагружать вас собою, пытаясь у вас на виду добраться до понятности того недопонятного, что передо мною открывалось в произведении, предположительно, что искусства. Ну таким мне приятно себя считать: не упускающим из виду ваши интересы, сравнительно простецкие, на мой, может, необоснованный взгляд. (Все те сложности, какие я считаю необходимым вам знать, чтоб адекватно отнестись к произведению, к моей личности не относились никогда. Вы ж понимаете: наука требует жертв, жертв грузить себя, читателя, с моей подачи спецприборами для приобщения к искусству. В данном случае я имею в виду другую нагрузку – мою особенность не как искусствоведа, а вне искусства нечто.)

Это нечто – теория Поршнева о происхождении человечества. (Она хоть и объясняет происхождение искусства, но в данном случае дело не в этом.)

Данный случай – это роман Вишневецкой «Вечная жизнь Лизы К.» (2017; Журнал «Знамя»12, 2017).

В нём персонаж Лиза любит палеоантрополога Кана. А тот – противник, я понимаю, палеописхолога Поршнева.

Так я являюсь сторонником Поршнева (как я смею?! я ж не специалист! – смею: я несколько лет как собираю опровержения теории Поршнева – ей треть века, и вижу, что её ядро никак не может быть опровергнуто; причём объективность моей коллекции была отмечена на одном из форумов, где специалисты обсуждали теорию Поршнева).

А романный персонаж Кан (любовник Лизы) – противник Поршнева.

Так по воле Вишневецкой Кан, Ерохин (другой любовник Лизы) и сама Лиза – против крымнаш. А я – за.

И из философии Кана (и Лизы) такая политическая ориентация как-то вытекает. И мне это недопонятно.

А недопонятность, вообще-то, для меня-искусствоведа является признаком текстового следа подсознательного идеала, которым был движим автор при создании произведения. И, казалось бы, я зря вам грозил отвлечением в сторону от эстетики в первых строках статьи. Но я таки на самом деле не уверен, что не в сторону это.

В чём расхождения Поршнева и Кана?

По Поршневу человечество произошло от гоминидов (не обезьян, но и не людей) в Африке из-за некой мутации, и оттуда распространилось по всей планете.

По Кану – не только в Африке. (Эта теория в действительности очень нравится китайцам. А Кан в предках имеет корейца.)

Гоминиды и по теории Поршнева в самом деле из Африки распространились по Старому Свету до появления из них человека в Африке (только в Австралию и Америку дочеловеки не попали – плавать по океану не могли, а люди смогли – в Австралию и Океанию {в Америку перешли по льду, где Берингов пролив, чего гоминиды почему-то тоже не смогли, от холода, наверно}).

Казалось бы, теории друг другу не противоречат: одна и та же мутация (как у предкроманьонцев) могла случиться в разных местах, а не только в Африке. Т.е. у неандертальцев и денисовцев (денисовцы ещё раньше отщепились от общего с предкроманьонцами предка, чем неандертальцы).

Но Поршнев говорит, что мутация, в частности, подняла у кроманьонцев лоб. У неандертальцев же этого нет (у денисовцев, как более рано отщепившихся, наверно, тоже нет). А во лбу помещается то, что сделало будущих людей нечувствительными к неврозу от противоположных воздействий (от невроза же все нелюди гибнут). Очень грубо говоря подо лбом помещается ядро второй сигнальной системы. То, на что стали замыкаться противоположные сигналы первой сигнальной системы (без этого замыкания – невроз и смерть). (Ну и, надо отметить, что беда противоположных сигналов пришла только к гоминидам, потому что у них очень развилась имитативность – из-за изготовления каменных орудий неумеющим, глядя на уже умеющего. А мозг так устроен, что в нём есть центры движений и антидвижений. Например, еды и чесания. Можно делать только одну, а не обе деятельности. Если перед кушающим почесаться, он впадёт в ступор. При густоте стада случаев таких много, и они запоминаются. И появляется возможность одной особи влиять на другую. Густота же, наверно, больше в жарком климате, в Африке, а не в Европе и Азии. Мутация же заключалась в умении затормозить внушение ступора чем-то третьим. Им стало, в частности, произведение искусства.)

Почему мутация с высоким лбом не случилась у гоминид в Европе и Азии, не известно. Но факт в том, что раскопки предъявляют такой набор фактов, а не другой.

И мерой человечности стало нахождение рядом с костями произведений искусства.

Так вот такие, как Кан, обрадовались находке вместе с костями неандертальцев и денисовцев украшений.

А те, кто за Поршнева, каждый раз показывают, что эти украшения сделаны уже пришедшими сюда, к неандертальцам и денисовцам, людьми.

И у противников Поршнева в действительности наблюдается определённая, грубо говоря, подлость – в игнорировании такого довода. (Поршнев затёрт и мало кем признан.)

Среди признавших есть другой подлец – Диденко. Он довёл теорию Поршнева до извращения.

По Поршневу мутация заключалась в рождении детей недоношенными и в сохранении получившихся свойств во взрослом состоянии (бесшёрстность, иная гортань, высоколобость и внушаемость). Когда внушаемые стали удирать от ужасной действительности (вплоть до отымания детей на прокорм стаду, а без стада – жизни нет), стали удирать во что-то третье: сперва в искусство, а потом и вообще территориально удрали – они стали людьми (обладателями второй сигнальной системы). А внушатели остались и вымерли, так и не обретя вторую сигнальную систему.

Так по Диденко они не вымерли, а живут до сих пор. И среднее между ними тоже образовалось и есть до сих пор. И потому есть люди первого, второго и третьего сортов. – Фашизм. Нацизм.

Вот фашизм и нацизм молчаливо привешивают и теории Поршнева. А Каны-де – толерантны. И Поршнев был недогматическим марксистом. И ассоциируются марксизм – коммунизм – коммуно-фашизм. Россия же, как правоприемница СССР (вместе с того тоталитаризмом) при Путине стала-де страной фашистской. Потому – агрессивной. Потому напала на Украину. И Кан с Ерохиным – против. И – потому такой внутренний монолог Лизы, оказавшейся на Болотной площади в 2012-м по просьбе отца и потому склонившейся к либерализму антипутинскому. Внутренний монолог с Крымом такой:

«И было чудесно… и странно думать: а вот же, мои мужички меня не подвели».

Зачем Вишневецкая так с нею поступила? Чтоб отдать ей свои заветные мысли?

До этого времени весь строй повествования был выражением непереносимости для Лизы и других персонажей всепроникающего вранья в России. Правда, в конце первой части героиня попадает в благоустроенную Германию и этим тоже тяготится. Но, возможно, это не Германией, а мужем, Саней, за которого пришлось пойти замуж не по любви, а потому что залетела по пьянке раз от него (или не от него, а от Кана, но Саня-то её любит, а Кан… ну, вечная история).

Лиза и Кан очень тонки душевно. Вот – то ли статья Кана, то ли его, то ли читающей его Лизы внутренний монолог по поводу браслета, найденного там, где нашли кость денисовца (что и людей кости там есть – молчок):

«И в чем у нас не должно быть сомнений: гоминид, способный создать подобное чудо, не только ел, дышал и совокуплялся, он смотрел, как и мы, на звезды, утягивавшие его взгляд в бесконечность, знал, как и мы, что смертен и что любим… или смертен и нелюбим — и корпел над этим браслетом в надежде нелюбовь и смерть одолеть… А одолел наши представления о дискретности человечества».

То есть широко: надо быть очень чутким к людям, которые чем-то не такие, как большинство. – Типичная либеральная ценность – права меньшинств. Например, гомиков.

Политически – это горохизация мира ради власти одной из горошин: какого-то ограниченного числа семей сверхмиллиардеров англо-саксов и допущенных в порядке исключения нескольких иных. Хочет Каталония отложиться – пусть. Шотландия – пусть. Россия ни в коем случае не должна остаться таким колоссом, как сейчас.

Но где до этого додуматься массе российских либералов.

Впрочем, я отвлёкся от романа.

А противостоящие либералам персонажи в романе – грубы. Член ЛДПР, единокровный, но не единоутробный брат Лизы, Тимур – прям и резок. Что-то приближённое к гитлеровским штурмовикам. Организует доставку добровольцев на Донбасс воевать против атошников Украины (там, мол, не гражданская война украинских и русских националистов, а справедливая Антитеррористическая Операция власти Украины).

Если это не голос автора, то голос Лизы – в том, что трудно это: быть толерантным, и затрудняющийся принимать денисовцев за людей мозг Лизы назван «ватный». И выделен косым шрифтом. Честно намекая, что ватниками называют украинские националисты восставших донбассцев (прорусских, а что прорусское, то не прозападное, значит – отсталое, ватное).

Не хочет ли Вишневецкая сказать, что негоден весь Этот мир с его суетой сует? И не потому ли Абсолют проник в название романа?

И правда. Смотрите. Лиза подколола Кана в Живом Журнале, раз, мол, денисовцы такие няши, то не потому ли сапиенсам осталось плохое, и потому… ««Я имею в виду и нынешню-ю братоубийственную-ю войну?!». Однако на коммент немедленно набежали тролли с воплями: укрофашисты тебе братья!» – В смысле (понимай): все хороши… раз не смей – по-нашему – равнять наших с ихними… (Как резкий Поршнев: люди – только сапиенсы, остальные – нет.)

Всё это очень скучно, как бы говорит Вишневецкая образно:

«…поезда к рельсам, реки к берегам, планеты к истертой до дыр орбите».

Так пишут авторы-ницшеанцы. И голос Вишневецкой в голосе Лизы чуется явно.

Невыносимости продолжаются. Только в первой части были муки офисного планктона и безмужней женщины, теперь, во второй части, муки – на политической почве. Лиза – против Новороссии и России. И вынуждена терпеть Россию. Людей, которые за неё. И вселожь продолжилась.

Нет. Какая-то мне Вишневецкая чужая. Не за антирусскость Лизы. А за то, то автор всё-таки не ницшеанка (у тех жуткая метафизика чувствуется в идеале, и я балдею). Она недоницшеанка. Из-за сексизма её Лизы. Много сексуального удовольствия у её героини. Это достижительность, а не ницшеанская недостижимость метафизическая.

У Ахматовой метафизику чуешь, и мороз по коже бежит.

Ты свободен, я свободна, Завтра лучше, чем вчера,- Над Невою темноводной, Под улыбкою холодной Императора Петра.

«Завтра», «вчера», Пётр, не только бронзовый, но и живой мерещится, 200-летней давности, – вневременьем веет.

А у Вишневецкой – нет. (Или это у Лизы?)

«Хельмут Ньютон, знаменитый фотограф, великий — ты не знал? и практически вся экспозиция оказалась про его черно-белый взгляд на женское тело, и это было так круто! и никакого сексизма, всем своим видом: бесстрастностью, деловитостью, осанкой — его модели излучают самодостаточность, голые, но не босые, они все у него на шпильках, они живут собственной жизнью, и от этого кажется, что это твой взгляд их раздел догола — они-то вышли из дома по делу, и на подиум тоже по делу, и уж тем более по делу присели на унитаз, все остальное — это твои вуайеристские проблемы… их нагота была их открытостью, а открытость — их силой, они шли на меня, нет, они перли, и их свобода индуцировала мою. И я подумала, что должна научиться жить не про счастье, а про что-то другое — про свободу и храбрость?».

Может, мне что-то не дано, но свобода – это слабее, чем метафизика.

И потом «в лоб» называние: «про свободу и храбрость», — как-то девальвирует пафос и Лизы, и автора. – Может, это просто авторский прокол? – Не скрою, мне хочется упрекнуть автора не только в отсутствии художественности (которую я понимаю, как след подсознательного идеала). Эту от ума интенцию и вовсе тянет проверить.

Много вы тут найдёте свободы у женщин? – Нет, я, конечно, выбрал самую противоречащую цитате. Но…

У меня есть техническая трудность. Вот у меня – такая свобода и храбрость, что я не стесняюсь плодить определения, не принятые в науке об искусстве. И, введя категории коллективизм и индивидуализм для групп ценностей, из которых набирается тот или иной тип идеала, я не остановился перед различением индивидуализмов. Импрессионистам я отдал воспевание абы какой жизни, а недоницшеанству – воинствующий, но всё ещё земной (не метафизический) ранг – воинствующий индивидуализм. Носитель его презирает мещан и тем похож на ницшеанца. Но до того ему, как до неба.

Воинствующим Вишневецкая наделила свою Лизу.

Но не приняты наукой ни метафизичность ницшеанства, ни «абы какая жизнь» импрессионизма, ни гонор недоницшеанства.

Однако это я не считаю, читатель, что гружу вас собой. Это – искусствоведческие инструменты, мной изобретённые.

Вот что – грузить собой. Посмотрите по адресу http://art-otkrytie.narod.ru/porshnev.htm экспонат номер СXLIII. И сравните с текстом Вишневецкой (слова Кана):

«…рисунок, представь, обнаружен первый наскальный рисунок, нанесенный рукой неандертальца, в пещере на юге Испании, рисунок бесхитростный — восемь линий образуют решетку, завтра вывешу пост, но что это было — календарь, карта местности? мой самый безнадежный студент гениально и антинаучно предположил, что это неандертальская таблица умножения, японские дети в младших классах умножают похожим образом… Коллеги предполагают влияние кроманьонцев, те жили уже по соседству, но что это объясняет? ничего… безответочка ты моя!..».

Тонкость любовника Лизы, Кана, автору нужно продемонстрировать. Надо ж воспевать воинствующий индивидуализм…

Или это я всё же вынырнул из себя к вам, читатель?

Чехов был прав, что писал короткие рассказы. Он же нудил. Доводил читателя до предвзрыва (который должен был снести весь Этот мир, такой скучный). Но всё-таки Чехов знал меру. А Вишневецкая не знает. Да и недоницшеанка она, а не, как Чехов, ницшеанец. Ей бы не стоило столько нудить со своим бессюжетным романом.

Или не знаю… Впечатление бессмысленности всего – сильное.

«Крышесносно» — слово из четвёртой от конца строчки.

Достижительность исключительного – пароль автора.

Или всё же нет? За 8 строк до конца есть такое:

«…земля ударяет в ноги — резкая, незнакомая, словно другая планета».

Чем не образ иномирия. Как у Чехова:

«Из-за облаков выходит широкий зеленый луч и протягивается до самой средины неба».

Ницшеанец, — даже самый-самый художник, у которого ни в жисть не найдёшь изъявления себя в тексте произведения (только его персонажи, а не он там), свой иномирный идеал нет-нет да и показывает почти «в лоб» – образом.

Может всё же недоницшеанка только Лиза, а Вишневецкая – ницшеанка?

Тогда произведение сразу превращается из иллюстрации того, как навязывают счастье: и Лиза – первому мужу, Моте, и русские – украинским националистам, и украинские – русским националистам, и Кан – Лизе (когда описана сцена чуть не изнасилования её им), и Кан – неандертальцам и денисовцам (с сознанием-де те, когда элементарная логика – и Вишневецкая её, наверно же, знает – говорит, что сознания {и искусства} у тех не было), и, наконец, нежданно навязанный Саней Лизе финальный в романе полёт на пороплане («А если не разобьется, этого тоже нельзя исключить, как только они вернутся в Берлин, Лиза подаст на развод. Потому что она не плюшевая игрушка, чтобы ее прицепить к воздушному шарику и отправить неизвестно куда»)… – Тогда произведение сразу становится с нецитируемым смыслом (за идеал иномирия, мол). Который так удобно (из-за непризнанности наукой иномирия ницшеанского), — который так удобно счесть подсознательным идеалом автора! И идеал тот тогда только одним словом, «вечная», наследил в тексте и названии…

Соломон Воложин