Разностями житейскими очень разнообразна жизнь человеческая. Кто-то проживает свой век по совести, кто-то, напротив, без неё — этой самой совести. Судить кого бы то ни было сложно. Вот, на первый взгляд, рассмотрим хоть один случай из нашей многострадальной истории. Степан Разин, ушкуйник, тать, а народом любим остался. Потому как награбленное людям простым отдавал. Да и не случилось бы и этого восстания, потому как народ наш очень сердобольный. Перешли черту богатые люди, непомерно стали грабить честной народ, вот и случилось кровопролитие. Но беда в том, что из века в век сытый голодного не понимает. По сути дела, это происходит и поныне. Придут ли новые Разины и Пугачёвы — не ведомо. Справедливости ради надо сказать, что и среди нынешних богатеев есть те, которые помогают бедным, но такое в нашем обществе ещё не частое явление. Занесло меня не туда, ведь хотел написать о деревенском парне Игоре по прозвищу «Кепка». Да, пожалуй, и начну, какой из меня политик —  самый что ни на есть никудышный. Потому и начинаю новый свой рассказ…

Простая деревенька, коих в шестидесятых годах прошлого столетия было действительно ещё много. Бани, стоящие у речки, печной дым, говоривший всей округе, что, де, здесь живут деревенские люди. В каждом дому или избе непременно дух щей, пирогов, молока, пойло для коровы, свиней, овец. Разминает хозяйка пойло руками, а дух такой, что сам бы съел. Бывали, ох, бывали случаи, что молодёжь с гулянья придёт, да пойла-то и нахлебается. Утром матушка руками разводит:

— Это ж я корове спроворила!

Улыбнутся повзрослевшие дети этакому чуду, а где и посмеются от души. Скажут:

— А вкусно, маманя, было, и не поняли, что для коровы поило ели, чугунки-то, де, одинаковые — какой подвернулся ухвату, такой и выволокли из печи.

Неприхотливый наш народ, и кто знает, может именно от неприхотливости этой ему и перемогать вечные жизненные испытания полегче, кто знает?  То поколение, что в Великую Отечественную войну ходило пешком под стол, выросло. Отслужили, как и положено, в армии, и стали боевыми  соколиками. Такова и есть наша армия.

В этой деревне тех детей, у которых отцы и братья не возвернулись с войны, старики называли «сердешниками». Завидит уже почти весь высохший от жизни старик или старуха такого мальца-огольца, покличет, а тот подчас и без штанов подбежит. Сунет старик мальчонке али девочке сухарь, и бежит по деревенской улице младое племя, таким вот сухаричкам рады-радёшеньки. В такие вот моменты может так статься, что и потеребит старые морщины стариков еле заметная, но всё одно улыбка. Жива, стало быть, деревня их, раз голоштанная команда бегает да сухари грызёт. Зазевается такой малец от радости, раз — а сухарик его в грязь упал. Поднимет ручонками, оботрёт и снова в рот, и никакой тебе дизентерии не приключалось, потому как ежели и заболит брюхо у кого, так на то сухие черёмуховые ягоды имеются: заварил отвар — и вскорости нет поноса. Старик, заметив это дело, скажет примерно следующее: «Вот едриттвою», старуха же непременно всплеснёт руками, подзовёт мальчонку, фартуком оботрёт этот самый сухарик. Сунет снова в ручонки и не применёт сказать: «Держи крепше, милок, это ж хлебушек святой наш»…

Прошло время, поумирали те старики, которые подкармливали мальчишек да девчонок, лишь несколько старух долгожителей ещё теплило своим духом нашу Отчизну.  А время, как ему и положено, стремглав неслось, и дошло до того, что, как это и уготовано самой жизнью, отслужившие ребята женились. Кто брал с другой деревни себе жену, кто-то и из другого района привозил. Здесь же деревня была большая, двести с лишним домов, потому многие женились на своих же. Чего искать где-то, коли рядышком по сердцу девушка живёт. Не беда, что по малолетству и дразнили друг дружку, или ещё какая оказия выходила. Всё одно жизнь мудрее человека, и эта самая жизнь расставляла всё на свои места. Полюбил Миша Кованов Марию, свадьбу справили скромно — откуда взяться было богатству? Но никто из деревенских обижен не был. Столы стояли на улице, пили самогон, брагу, ели свинину, говядину в разных приготовлениях, которую колхоз родной выделил. Не жалеет в таких случаях человек наш ничего, всё, что из съестного — всё на стол. И, конешным делом, спроворят хозяюшки для эдакого дела всё, как и положено, по-деревенски, по-простому, но от души. Не умолкает гармонь всю свадьбу, ежели один гармонист выдохся, следом другой на выручку спешит, пот со лба бедного гармониста ручьём бежит, и уж, смотришь, какая-то девушка с другой деревни и вытирает этот самый пот платочком, потому как играющему на гармони али баяне некогда, тут между гармонистом и девушкой может возникнуть светлое чувство любви. И спляшут люди, — как не сплясать, когда умеешь. Да и после вечно надсадной деревенской работы нутро требует выплеск души показать себе и людям, так заведено было теми, кто уже давно на погосте лежал. Но самобытностью своей деревенской уклад жизнь определил. Не поехал Михаил на стройки, коих по стране была целая уйма. Остался в колхозе, держал много скота, и выстроил себе новый дом. Мария родила мужу троих детей. Старший, Игорь, родился в шестьдесят седьмом, младший, Володя, в семьдесят первом, ну, а сестра Маруся в семьдесят пятом. Почему девочку назвали, как мать, объяснялось просто. Михаил сказал, что любит свою Марию и хочет, чтобы дочка носила такое же имя. В их деревне это было не диво, так делали многие. И не от того, что мало имён на свете, шло это от уважения к родителям. Называли, конечно, детей в честь  дедушек, бабушек, но это было сильно распространено. Когда же деревенский люд массово стал покидать родные сердцу деревни, уезжая в города, то и от этих традиций почти отошли. Не хотели многие городские принцессы традиции стариков поддерживать, но да Бог с ними, отвлекся я снова.

На деревне у всех прозвища, вот и Михаила прозвали «Кепкой». В то время этот головной убор очень даже массово производили наши швейные фабрики. И носили кепки все мужики на деревне. Но вот прозвище «Кепка» прилипло только к Михаилу Сергеевичу Кованову. Он и не обижался за это ни на кого, потому как у всех без исключения были на деревне прозвища. Это же прозвище по наследству приросло и к старшенькому сыну Игорьку. С самого малолетства Михаил обучал сына всем премудростям деревенской жизни. Подвесит зарезанную свинью за крюк, даст сыну лампу, тот двумя руками держит, но опаливает, а отец показывает, как надо, чтобы не сжечь шкуру. Затем научил своего Игорька оскабливать ножом и обмывать тёплой водой тушу. Мясо продавалось, покупались разные вкусности, новая одежда, и Игорь совсем  как-то быстро стал очень сильно помогать отцу по хозяйству. Это была заготовка сена, которая шла почти всё лето, колол дрова, на радость матери был у него хороший аппетит — глиняный литровый горшок молока выпивал за раз, подумав немного, следом и второй, бывало, опоражнивал. И в скорости куча наколотых берёзовых дров уже лежала возле двора их дома. А Мария гладила своего сына по голове. Так росли все деревенские мальчишки. Никого не надо было заставлять делать ту или иную работу. Просто видя, как изматываются на работе и дома родители, дети сами понимали, что надобно помочь тяте с маманей. Запомнилось на всю жизнь Игорю, как в одно лето была страшная засуха, старухи брали внуков, вели их к разорённому храму, молились у стен его, просили дождика. Внуки да внучки опускались на свои коленочки и неумело по-детски крестились, как показывали им их бабушки. Вот тогда, глядя на такую безрадостную картину жизни, Михаил Сергеевич завёл трактор и, взяв сына, поехал в верховья родной речушки: там били ключи и там брала начало их не большая речка. Возле ключей по обочине и накосили они с сыном полный кузов свежей травы. Хотели ехать домой, да увидели ещё одну небольшую полянку травы. Отец велел сыну подправить косу, а сам взялся под своим весом утрамбовывать скошенную зелёнку и туго перетягивать верёвкой. В этот самый момент и услышал Михаил Сергеевич истошный крик сына. От сильно порезанной раны обильно бежала кровь, Сергеевич, сорвав с себя рубаху, живо разорвал её и сильно перетянул повыше раны руку сына. Выжимая из родного своего трактора, которого берёг как зеницу ока, всё, что можно, неслись они по направлению районной больницы двадцать  километров, скошенная трава, ещё совсем недавно радующая глаз отца и сына, так и оставшаяся не затянутой  верёвкой, по дороге наполовину вывалилась из прицепа. Глиняная дорога была высохшая от долгой засухи, именно по этой причине доехали до больницы быстрее. По дороге Михаил всё твердил побледневшему сыну:

— Ты потерпи, сынок, родненький мой, я тебе руку-то перетянул, нас, понимаешь, так в армии учили делать.

Оказалось, что руку Игорь поранил до кости, потому его сразу положили в больницу. Когда Михаил Сергеевич вернулся домой, Мария, встревоженная и вся заплаканная, выбежала на крыльцо. Заглушив трактор, муж обнял жену, только и сказав:

— Слава Богу, всё обошлось.

К вечеру зарядил дождь на целых три дня, старухи каждая в своём доме молились у икон, благодарили Господа. Вышедший на крыльцо поздним вечером Михаил, закуривая папиросу, устало вымолвил:

— Ну вот, не зазря молились старухи наши, теперь пойдёт травушка, накосим своим коровушкам.

Мария после вечерней дойки коровы Суботки, тоже вышла на крыльцо. Муж, глядя на осунувшееся лицо жены, накинул ей на плечи свой пиджак:

— Ничего, Марьюшка, ничего, саднит, конечно, душу, что спасу нет. Ты там ступай, помолись на иконки дедовы, а я ишо одну папироску покурю, сильно охота покурить…

От чего так происходит? Ведь, казалось бы, время не голодное настало, войну страшенную пережили. И всем родителям хочется, чтобы дитё их росло хорошим человеком. Но натуры людские все разные, и тут как раз ничего не поделаешь. Был Игорёк с детства характером буйный. В школе многие сверстники схватывались с ним. Игорь был сильным, потому одерживал верх. Случилось так, что на деревне стали нередки случаи воровства. Крали самогон, водку, куриц на закуску. Ночью жгли костры, жарили украденных птиц. Быстро выяснилось, да и как могло бы быть по-другому, что заправляет ребятами Игорь Кованов. После серьёзных разговоров дома, ковановская бригада воров убавилась с десяти до трёх. Михаил Сергеевич сначала разговаривал с сыном, тот не мигая глядел на отца, а батя втолковывал:

— Тебе, Игорь, чего не хватает? Живём, всё есть, хотел мотоцикл тебе купить. Людям в глаза стыдно глядеть.

Ничего не отвечал Игорь отцу, на заплаканную мать вообще не глядел. Считал, если плачет, значит слабая. После очередной кражи на деревне окончательно треснули нервы у Михаила, и он ударил сына по лицу. Тот, сплюнув кровь, ухмыльнулся и исчез из дома. После выяснилось, что Игорь поорудовал и в других близлежащих деревнях. Добравшись до районного центра, сразу ограбили они виноводочный магазин. Расположились в лесочке, пили водку, закусывали украденными консервами. Словом, вышел первый тюремный срок Игорю. Мария собирала и отправляла посылки сыну, Михаил Сергеевич в такие моменты уходил из дома, занимался по хозяйству. Всё же отдушина была у Михаила с Марией. Младший сын Володя учился в школе на одни пятёрки, помогал отцу во всём. Дочка Маруся любила родителей и, что особенно радовало Михаила, именно к его приходу домой Маруся намывала полы, когда же отец однажды спросил: «Почему ж, дочка, к приходу-то моему всегда поспеваешь?», ответ порадовал главу семейства всамделишно, ибо дочка сказала:

— Как же, тятя, тебе дышаться после трактора легче в дому будет.

Потом, засмущавшись, добавила:

— Ведь свежо же, папа.

После пяти лет тюрьмы вернулся в деревню Игорь. Шёл все пять километров с района пешком, по траве, не по дороге. Не хотел, чтобы кто увидел, особенно земляков всем нутром не желал видеть. И не прошлое его стыдило — сидя в тюрьме, силы он не растерял, удержался и там, нашёл контакт с людьми. Что-то покинуло его душу, на всё, что бы не происходило вокруг, глядел со злой усмешкой. Вернувшегося из мест не столь отдалённых, земляки всё одно встретили Игоря довольно миролюбиво, есть такое в нашем народе. Выучился на шофёра, стал работать в колхозе. Женился на своей же деревенской Анне, и вскоре, после стольких родительских мук, у Михаила и Марии родилась внучка, назвали Настей. Жили молодожёны в дому жены, с ними жила старенькая мать Анны Пелагея Прокопьевна. Дети её  разъехались, а вот Анна осталась с матерью, жалела её. Игорь после работы почти всегда выпивал, но на работу ходил исправно. В родительский дом почти не показывался, а вот невестка Анна часто бывала в доме Михаила, глядел на внучку Настеньку Михаил Сергеевич, и нет-нет, да скупая мужская слеза стекала с его грустных глаз. А девчушка, хоть и два годика всего было, враз поняла, как вкусненькое себе выпросить, для этого она просто запрыгивала деду на колени, и очередной гостинец был в её крошечных ручонках. А дед с бабушкой тут же и целовали эти самые ручонки. Видели Михаил с Марией, что нелегко Анне с Игорем, жалели её. Так прошло ещё три года. В районе вышел из тюрьмы Володька по прозвищу «Кнут», Игорь тут же собрался в район. Анна упала на колени:

— Не ходи, Игорь, прошу тебя, дочку, родителей пожалей.

В ответ злая усмешка, и новый срок уже на семь лет. Михаил Сергеевич, сильно не злоупотреблявший спиртным, стал выпивать, думалось отцу, где он мог упустить сына, и ничего не приходило в голову. Все мальчишки, деревенские сверстники его, повыросли, нормальными мужиками стали. От этих мыслей ещё горше становилось на душе, и после работы чекушка водки стала привычным делом. Даже деревенская продавщица Дуся раздосадованным голосом не раз говорила Михаилу:

— Ну чего ты, Миша, у тебя вон Володька с Маруськой какие хорошие растут.

Михаил же на это молчал, просто брал чекушку водки, и уходил, но однажды на очередной упрёк продавщицы ответил так:

— Понимаешь, Дуся, непутёвое дитя ещё жальше, а почему так — не знаю, что мы, люди, знаем? Всё ж растили мы его, сына-то.

Быстро отвернувшись от продавщицы, Михаил выходил из магазина, унося в своей старенькой телогрейке оттопыренную из кармана чекушку. Грустно вздыхала Дуся, чуя, что мужик отвернулся, чтобы спрятать навернувшиеся слёзы. Деревенские, стоявшие в очереди. тоже все горестно вздыхали, ибо не было ни одного дома на деревне, кому бы Михаил не помог чем-либо. Незаметно для себя стал выпивать Сергеевич и во время работы. В один из дождливых дней ехал Михаил на тракторе, сильно выпивши, перевернулся и погиб.

Дошла весточка печальная и до тюрьмы, но на этот раз не было злой усмешки на Игоревом лице, выступили наружу слёзы: увидеть бы, обнять батю, как в детстве, когда сено с ним косили…

Анатолий Казаков