Люба, проститутка, она же Любовь Андреевна, выпускница философского факультета, бежит к “счастью” — невиданный доселе самый яркий художественный образ решимости.

Уже в прологе фильма сообщается, что фильм будет о духовном. Сначала Музыкант в храме произносит те главные слова русского человека, которые за 1000 летний период Святой Руси говорили и Сергий Радонежский, и Пушкин, и Достоевский, и Менделеев, и все миллионы людей России: “Господи, дай мне разум и душевный покой… Да, будет воля Твоя, а не моя. Аминь”. Потом рассказ Бандита Музыканту. Да, в жутком, извращенном виде духовности — убив четырёх человек, Бандит идёт в церковь и исповедуется. Но может быть, это чудовищное извращение лучше всего и раскрывает дух ХХI-ого века, как века извращения? Каменный век… железный век… ХХ-ый без натяжки смело можно назвать веком космонавтики, да, и веком атомной энергии… Ну, а ХХI-ый только – веком всеобщего извращения! Причём, извращением тотальным — какую бы сферу человеческой деятельности мы не взяли.

Какая же духовность в столь страшный век? — невольно возникнет вопрос. А вот, та единственная, которая заключена в словах православного исповедания — каждая душа христианка. О том, что каждая душа христианка, и фильм Алексея Балабанова “Я тоже хочу”. Душа каждого персонажа фильма ещё хочет соединиться со своим Творцом. Сами они этого не понимаю уже, но ещё чувствуют. А Музыкант ещё от всего сердца произносит молитву, которую 1000 лет творил русский народ.

— Что это значит, “ещё” и “ещё”? Если душа христианка, то, причем тут “ещё”? Что она может стать не христианкой, что ли?

В том то и дело, что может! Народ сей ослепил глаза свои и окаменел сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их (Исаия 6, 9) Это о разбойнике, распятом по левую сторону от Христа. Алексея Балабанова вдохновил на этот фильм благоразумный разбойник, распятый по правую, который первым из всего человечества оказался в раю. Не случайно главное действующее лицо фильма бандит. Но, именно, этот Бандит не только принял рассказ отца Рафаила о колокольне, забирающей людей туда, где счастье, но и полон решимости сам отправиться к ней.

Так что, Балабанов показывает нам не совсем погибшие души. Хотя это и бандит, и проститутка, и музыкант, извративший русскую песню до кошечьего воя, и Юра, с трудом расстающийся с бутылкой, есть ещё папа Юры, которого бы взяли, но он не дошел. И каждый из сих преподаёт нам решимость расставания с мiромъ во зле лежащемъ ради “счастья”.

Слово “счастье” в фильме Алексея Балабанова, конечно же, подразумевает Царство Небесное. Эти слова герои фильма, даже с философским образованием, не произносят, так как будучи детьми ХХI-ого века в своем лексиконе их, просто, не содержат. Душа же каждого из них грустит по небесам, заставляя бежать их от адского мрака современной жизни.

Итак, решимость героев при оставлении мiра — она вся в деталях. И Бандит, и Юра бросают без сожаления свои жилища, просто хлопнув дверью своих квартир. Решительность же Любы, сбрасывающей с себя одежду и голой бегущей по снежному полю — экранный образ, равного которому не знал мировой кинематограф, вылезающий ныне из кожи с помощью компьютерных эффектов, жаждущий заполучить зрителя.

Кто-то уже произнес: “Фильм “Я тоже хочу” о том, что надо думать о смерти”.

Да, этот фильм об этом. Но только для тех, для кого, как говорила мама Форреста Гампа: Смерть — это продолжение жизни. Кстати, “Форрест Гамп” — вершина американского кинематографа, тоже фильм о душе христианке. Но там утверждение вечной жизни дано лишь в малюсеньком эпизоде, когда Форрест рассказывает Джейн о их жизни с сыном у её могилы. А так, маладшенький Форрест любит папу… и здравствуй новая жизнь, и Оскар за блестящий фильм.

У Балабанова жажды жизни в этой адской тьме нет. Хочется вглядываться и вглядываться, как герои фильма без малейшего сожаления оставляют свои квартиры, просто хлопнув дверью, не вспоминая ни о каком замке, как Люба, готова даже на оставление любимой матери, ради которой она и пошла на панель. Сонечка Мармеладова ХХI-ого века, теперь оставляет все ради… ради Царства Небесного, которое для неё всего лишь спасение от адской тьмы, спустившейся на землю.

В далёкие годы советского атеизма (теперь уже, можно так сказать) снимался документальный фильм об одном НИИ. И кроме рассказа об серьёзных исследованиях, совершаемых там, съёмочная группа обратила внимание на то, что сотрудники института много свободного времени уделяют уходу за могилами своих усопших коллег, благо кладбище было сразу за оградой институтского участка. И директор рассказал, что люди это очень ценят, и что если жизненные обстоятельства забрасывали кого-то из сотрудников института в другие места, то те, когда приходила их старость, завещали похоронить их на кладбище их бывшего института. Об этом был снят эпизод к фильму. Когда же пришло время приёмки фильма на худсовете, присутствовавший там крупный чиновник искренно спросил: — Что мы будем призывать: думайте о смерти? Эпизод вырезали.

Настало время либерального атеизма со звоном колоколов, с крестными ходами из самого Кремля, когда население РФ добровольно, а не как в советское время из под палки, массово приняло атеизм. И никому теперь и в голову не придёт помешать призыву думать о смерти. Ежели последует такой призыв, то он будет встречен громким хохотом почти всего населения, потому что тогда лишь чиновник радел об атеизме, ныне же каждый житель сам спросит: — И чегой то они, трёхнулись что ли? Ешь, пей, веселись — завтра умрёшь, не понятно, что ли?

А фильм Алексея Балабанова “Я тоже хочу” — призыв думать о смерти. Он напомнил, что не каждого “берут” и что очень многих “не взяли”.

Какой кинофестиваль удостоил этот фильм своим показом? А ведь это кинематографический шедевр! Чего же удалось Алексею Балабанову в фильме “Я тоже хочу” такого, чего не удалось ни одному кинорежиссеру в мире? Ему удалось осуществить цель идеолога итальянского неореализма Джузеппе Дзаватини, мечтавшего выразить силу кинематографа величайшей простотой. “Мы добились того, — говорил он, — что можем показать только летящий самолёт и этот кадр вызывает эмоции. А надо, чтобы летит самолёт, летит самолёт бесконечно, а на глазах зрителя слёзы”. Но кинематографисты пошли противоположным путём, они стали биться за экшен. И всевозможные “Звёздные войны” и “Гарри Потеры” сделали все, чтобы душа человека была забыта.

И вот, прорыв Балабанова. Ни малейшего конфликта между героями, необходимого для любой, даже самой низкопробной драматургии. И ни одной хотя бы секундной затянутости. Потому что каждый кадр его фильма сам по себе законченное произведение искусства. Потому что в фильме конфликт души и времени. А на экране? Ходит и ходит Музыкант. Семенит и семенит своей неповторимой походочкой Бандит. Бежит и бежит Люба. А более половины фильма его герои едут в машине в молчании. А когда вспоминают вдруг свои единственные яркие для них события своей жизни, то убожество их гордости и раскрывает их души, не могущие больше терпеть выход за грань человеческого. Перед нами уже сам дух нашего времени. Напряжение от первого кадра до последнего – некогда моргнуть.

Почему же ни Канны, ни ММФ не отметили фильм “Я тоже хочу”? Почему не заметили его ни “Золотой орел”, ни “Ника”? Или хотя бы какой-нибудь “тавр”?

— Такая решимость нам не нужна, — как бы дружно говорят устроители всех фестивалей, хорошо знающие, что надо делать, чтобы шагать в ногу со временем.

Сам Алексей Балабанов, сыгравший в фильме себя, смиренно и кротко, а вовсе не для того, чтобы выпендриться, причислил себя к тем, которых не взяли. Сам и объяснил почему: — В каждом моем фильме есть убийство, — то есть, сам считал себя недостойным быть взятым. А мы надеемся, что, именно, за это Господь взял его в Царство Небесное тем способом, которым берутся туда все праведники.

__________________________________________

Вадим Виноградов