Часть 1

Часть 2

Часть 3

Часть 4

Часть 5

— 20 –

Лето закончилось. Оно растворило свою жару в холодных осенних лужах. Люди, вернувшись из отпусков, забросили свои летние дела и начинали жить по-новому – по-осеннему. Они начинали свой сезон. А поэтому ему не жалко было расставаться с этим жарким летом. Летом, которое, отобрав немало сил и времени, подарило некоторый опыт в том непростом деле, за которое они с Галей взялись… и с Ангелом тоже…

Он почти ничего не написал за это лето. Он не мог писать, потому что каждый день, просыпаясь и заходя в свой кабинет, видел, как на него смотрели с укоризной его книги. Горы книг. Небоскребы книг. А он все никак не мог расстаться с ними. Осень заморозила свои холодные лужи в первом морозце, снегом запорошила город и улицы, и только его пестрая улица и его небоскребы стояли, подпирая потолок, не тронутые и никому не нужные. Пока не нужные никому… Ни один магазин не желал брать четыре книжки у автора, у частного лица, у какого-то Леонидова. Ни одна книготорговая компания не хотела работать с неизвестным писателем. Никто не изъявил желания даже прочитать их, поскольку книги теперь читать совсем не нужно. И только одно брезжило где-то вдалеке, в начале следующего лета, в день, когда состоится премьера фильма, и тогда,… только тогда,… может быть,… его книги захотят покупать и читать.

Но, неожиданно произошло событие, которое внезапно изменило их такую спокойную размеренную жизнь, и снова огонек затлел в их потухшем кострище, из которого они так хотели развести большой и веселый костер. И снова появилась надежда…

Как известно, все в этом мире делается только через знакомых. Ты рождаешься, и тебе помогают явиться на этот свет знакомые акушеры. Ты растешь, и еще не научился говорить, а через знакомых тебе уже подыскивают “правильную” школу. Через знакомых поступаешь в институт, потом через других знакомых находишь престижную работу. Уже сам обрастаешь знакомыми, и дальше идешь по жизни шаг за шагом, не сам по себе, а только с их помощью. Иногда кажется, что если бы не было знакомого акушера, ты бы просто не родился. А если бы и родился, то без следующего знакомого не вырос и не выучился… Да, просто не смог бы выжить…

По-видимому, при входе в этот мир следовало бы поставить ангела или кого-то еще, кто задавал бы один простой вопрос: — У ваших родителей есть знакомства?

И если окажется, что нет, то и не стоит такого сюда впускать – все равно скоро ни с чем вернется обратно. Без знакомых на этом свете делать просто нечего. И если уж ты явился сюда и имеешь хоть семь пядей во лбу, и чего-то очень захотел в этой жизни сам по себе, все обречено на провал. И никакой Ангел не поможет. Единственное, что будет тебе позволительно без чьей-либо помощи — покинуть этот мир навсегда…  Так устроена жизнь…

Галя последнее время, устав предпринимать какие-либо попытки, по-видимому, успокоилась. Ангел где-то пропадал по своим ангельским делам. Видимо, у него были еще какие-то подопечные-клиенты более сговорчивые и послушные, и теперь он появлялся редко. Проверял наличие книг под потолком,  что-то ворчал, советовал и удалялся восвояси. Но однажды он принес новость.

Гале позвонил один ее старый знакомый. А у него был еще один знакомый. И, наконец, у того тоже был знакомый… писатель. А у писателя был знакомый поэт и издатель. Очень уважаемый человек, которого знали в поэтическом мире и не только знали, но и печатали… Впрочем, печатал он себя сам. Издавал книги свои и чужие и выпускал собственный Литературный журнал. Словом, появился еще один шанс, который не использовать было нельзя. Галя позвонила ему и договорилась о встрече. Поэт-издатель сказал ей, что сначала должен прочитать книги Леонидова, и только тогда он даст ответ, станет ли помогать ему.

— Чем он сможет помочь? — спросила Галя у писателя – знакомого поэта-издателя, привезя ему книги Леонидова. Тот ответил просто, — если Тепанов возьмется – он СДЕЛАЕТ! Обязательно сделает! Его услуги будут стоить,… и он озвучил сумму затрат. Как ни странно, это были не миллионы и не миллиарды, а вполне соизмеримая с их возможностями цена, которую они могли заплатить за пиар и продвижение Леонидова на книжный рынок, за пропуск в этот новый для него мир.

— Это все, что у нас осталось, — возразил ей Леонидов.

— По странной случайности, это ровно столько, сколько у нас осталось, и мы заплатим эти деньги! – ликовала Галя. — Это же знакомый! Очень близкий знакомый знакомого моего знакомого, его знакомого писателя!

— Ты поняла, что сказала? – спросил ее Леонидов.

— Это наш шанс! – воскликнула она.

— Тепанов… А тебе не кажется, что в его имени чего-то не хватает? – спросил он ее.

— Да, пожалуй, чего-то не хватает, — задумалась она, но потом отмахнулась. – Это не важно. Главное, чтобы ему понравились твои книги, иначе он не возьмется…

Когда Леонидов услышал эту фразу, он понял, что это действительно его шанс! За эти два года,… за долгие два года ни один издатель не изъявил желания прочитать его книг. Ни один книготорговец не хотел даже взять их в руки, а тут… некто собрался их прочитать! И теперь они ждали его ответа. То были мучительные дни. От мнения этого человека сейчас зависело все. Ему были важны не фантики и обложки, а книги. Его книги! Его мысли! И это подкупало! Только профессионал мог так отнестись к его работе, и никакие знакомые здесь не нужны. Известный издатель и поэт, главный редактор Литературного журнала сейчас решал его судьбу – он читал его книги! А это было главное! И этот день наступил!

— Леонидов, собирайся! Он ждет тебя! Бери деньги и езжай! И доброго Ангела возьми с собой, он теперь снова с нами! И надень свой костюм…

— 21 —

Они долго шли по улице в центре старой Москвы, разыскивая нужный дом. Они, эти двое — он и его Ангел. Галю они не взяли с собой. В конце концов, она здесь была не нужна. Теперь это было его делом — познакомиться и подписать договор. Его и Ангела…

Так вдвоем они шли по замерзшей ледяной Москве, уверенно скользя по улице, вот только нужного дома никак не находили. Дом номер 17-Б таинственно скрывался от них. Это была какая-то игра. 17-А стоял, гордо выпячиваясь своим номером таблички, в глубине прятался 17-Г, а буква Б была пропущена в этой нумерации. Наконец, он не выдержал и позвонил поэту-издателю. Тот бодро отозвался и произнес:

— Вы видите перед собой Г?

— Да, видим.

— Видите рядом маленький В.

— Нет, не видим.

Улица казалась таинственной и скрывала от них свои дома.

— Посмотрите еще раз, — терпеливо продолжал издатель, — маленький В — он прямо перед вами.

Наконец, ангел показал ему на крошечную трансформаторную будку. На ней и светилась синим цветом табличка с номером 17-В.

— Нашли! — воскликнул он.

— А напротив и расположен мой Б! — произнес издатель… Он повесил трубку, и теперь наши двое огляделись по сторонам. 17-В был маленькой кирпичной будкой, и вывеска с номером занимала большую часть его стены. Но на этой улице он считался целым домом. Удивительная улица. Удивительные дома, но где же Б? Напротив лишь какая-то полукруглая стена и больше ничего… Они в последний раз обернулись на крошечный В-дом. Маленький сказочный заснеженный кубик с гордой вывеской 17-В, который мнил себя целым домом, и пошли вдоль округлой стены. Вывески на ней не было никакой. На ней, вообще, ничего не было. Ни дверей, ни окон, ни крыльца… Не было ничего… Он так хорошо знал Москву, а тут заблудился в трех соснах… В трех домах. Чудо-улица! Чудо-дом 17-Б! Его поистине ожидало чудо, поэтому и не давалось так просто и легко. Чудо нужно заслужить. И нечто приятным трепетом завибрировало, затрепетало в глубине его души. Дом пока скрывался от них, он был где-то рядом, и готовился внезапно появиться в своем таинственном сказочном великолепии, пригласить их туда, подарив новую жизнь и новую неизведанную сказку. Сердце учащенно билось…

— Стоять! — услышал он голос Ангела. — Дальше мы не пойдем. Посмотри, что это? — он в ужасе смотрел на эту округлую стену и дальше куда-то наверх. А там скрывалась макушка, ослепленная зимним заледеневшим солнцем. — Ты понял, что это? – продолжал свое исследование ангел.

— Нет! — прищурился Леонидов от яркого света.

— Это же Храм! — воскликнул ангел.

— В каком-то смысле нам и нужен Храм, – обрадовался Леонидов такому совпадению. — Храм с номером 17-Б, — добавил он.

— Ты не понимаешь, Леонидов, — продолжал Ангел. — С этого Храма сбросили кресты! Теперь это не Храм, а только его стены.

— Ну, и что? – удивился тот.

— А ты не понимаешь?

— Нет, — воскликнул Леонидов.

— Храм без крестов, без икон!… Сто лет назад с него сбросили купол и колокола, разграбили и оставили на поругание!… А ты не понимаешь!!! – волновался его Ангел. Его добрый справедливый Ангел… Теперь он начинал понимать его волнение. Это было округлое здание, которое некогда было церковью. Но теперь лишь красная стена и вход, заделанный кирпичом.

— Ну, и что? – смеясь, воскликнул он.

— И ты говоришь – ну, и что? – трепетал Ангел, — сам не понимаешь? Храм без крестов! Если из него выносят иконы и оскверняют, что теперь там в этих стенах остается?

Он недоуменно молчал, и тогда Ангел продолжил:

 — Свято место пусто не бывает. Ты знаешь, кто теперь там мог поселиться?

Теперь Леонидов понял, что смущало Ангела. Он засмеялся и посмотрел на него, сказав: — Ну, нельзя же быть таким суеверным.

— И это ты говоришь мне? – уже заорал на него ангел. — Мы не пойдем дальше! Ты слышишь меня??? Мы не пойдем!!!

— Хорошо, пойду один, — согласился Леонидов, скрывая улыбку. — Помоги хотя бы найти вход!

— Нет! – вопил Ангел на всю улицу со странными домами и номерами и полукруглыми стенами. – НЕТ!!!

— Нет? — воскликнул Леонидов. — Удивительная способность все портить, — подумал он про себя, как будто Ангел его не мог услышать. Но было все равно — этот Ангел ему уже надоел.

— Не веришь мне, принеси сюда кошку. Посмотрим, как она отсюда рванет! – продолжал убеждать Ангел.

— Ты предлагаешь сейчас мне идти за кошкой? — воскликнул он, — где я возьму ее? Ты в своем уме?

— Не веришь мне, ступай за кошкой! — настаивал Ангел. — Даже та почует этот дух…

Но Леонидов уже не обращал внимания ни на Ангела, ни на его вопли. Теперь его неотвратимо потянуло в это загадочное здание. Он обошел его кругом еще раз. Потом еще… Входа не было! Его действительно не было… Только гладкая полукруглая стена! Разве такое возможно??? Такой большой дом без дверей и даже без окон??? И вдруг маленькие ступеньки возникли прямо перед его глазами, а внизу находились крошечный коридорчик и маленькая дверь! Они появились внезапно, приглашая войти, предлагая спуститься по ним, сделать шаг и открыть ту маленькую дверь…

— Не смей! — закричал ангел в последний раз.

Этих ступеней не было еще пару минут назад… Их не было, он это помнил точно! Он обошел этот дом несколько раз! И тут они появились,… возникли,… ниоткуда. Это был вход… куда-то вниз, и теперь он манил своей загадкой,… тайной.

— Интересно. Если так сложно было найти сюда вход, найдется ли выход? — мелькнуло напоследок в его голове. Но он уже спускался по этим ступеням, и солнце вместе с ангелом оставили его одного. Он открыл старенькую ветхую дверь и погрузился во мрак…

Пока глаза привыкали к темноте, стоял на месте. Потом начали возникать какие-то очертания, и он, почти на ощупь, пошел по кривым коридорам, а над головой висел низкий потолок.

— Может, вернуться к Ангелу? — промелькнуло в его сознании. Мелькнуло и погасло черной лампадкой.

— Здравствуйте! Господин Леонидов! – окликнул его дружелюбный голос. — Рад вас видеть. Пойдемте!

Перед ним стоял высокий худой человек, который приглашал его в какую-то комнату. Дверь скрипнула и закрылась за его спиной. Крошечное помещение, тусклый свет лампочки. Никаких окон и даже намеков на воспоминания о солнечном свете и ясном морозном дне. Он огляделся. Крошечная коморка, облезлые стены, низкий потолок,… пара стульев и стол… А на стенах этих висело множество картинок в деревянных рамках.

— Иконы, — подумал он, потом пригляделся… Нет, не иконы. Какие-то грамоты, наградные листы, фотографии с печатями. Целая стена с фотографиями и грамотами в рамках. Он начал про себя читать:

— …Поэту Тепанову литературная премия им. Достоевского!…

Литературная премия им. Чехова!…

Литературная премия им. Шолохова!…

Премия Э. Хемингуэя!…

Премия Х. Картасара!…

Грамота за вклад в литературную деятельность!…

Премия Союза Журналистов Подмосковья…

Премия Союза Писателей  21 века!…

Снова какие-то премии… премии…

Горький, Шолохов, Толстой, Тютчев, Пришвин… Все эти гениальные, его любимые писатели и поэты снизошли до этого издателя, поэта и деятеля, уделив ему своё благосклонное внимание и почтение на этой стене! Эта стена была, словно иконостас, а на нем признания, поздравления, премии… Много, очень много признательных бумаг, целая стена в деревянной оправе!…

— Вот настоящий Храм искусств! – подумал он. — Вот каким должен быть Храм! Наконец, он его нашел! Серые облезлые стены, низенький потолок, никаких дорогих офисов и секретарши у входа. Сидит здесь этот удивительный человек и творит. И помогает другим. Он беден. У него нет миллионов и миллиардов, и, видимо, ничего вообще нет, кроме этого подвального помещения и… его стихов. Поэтому все эти великие и собрались здесь, в этом подвале, чтобы его поддержать и почтить своим вниманием. Храм искусств, Храм поэзии, Храм книг!… Таким он и должен быть!…

Теперь его совсем не смущал это маленький обшарпанный офис. Наоборот! Он помнил из своей далекой юности, как  точно в таких же подвалах рождались маленькие театры в его старой любимой Москве. Собирались актеры и режиссеры, просто талантливые люди и превращали эти заброшенные помещения в настоящие театры, где по вечерам набивалось много народу, чтобы посмотреть спектакль. Это была целая эпоха, десять или двадцать лет сотни таких маленьких театров несли радость людям. И было все равно, какие там стены, какие им платят деньги. Главное Театр! А для кого-то главным было выходить каждый вечер на подмостки и творить!…

Потом все исчезло. Было стерто. Все было сметено временем… А время сдало эти подвалы в аренду под склады… А тут этот удивительный человек и его подвал! Он пришел по адресу!……

Голос этого человека спокойно и вкрадчиво что-то говорил, обволакивая, притягивая к себе. Этот голос внушал абсолютное доверие, и поэтому, когда Леонидов услышал слово ДОГОВОР, сразу же сказал: — Мне не нужно никакого договора, вполне достаточно, что вас рекомендовал писатель. — И он назвал имя неизвестного ему человека. Знакомого одного знакомого, знакомого его жены.

— Вы уверены? – спросил Тепанов.

— Ну, конечно! – ответил Леонидов. — Главное, что мои книги вам понравились, а ваш друг-писатель заверил, что если Тепанов возьмется, он СДЕЛАЕТ. Для меня этого вполне достаточно.

Тепанов внимательно на него посмотрел, подумал и произнес:

— И все-таки давайте подпишем с вами договор, — мягко настаивал он, — для порядка, так сказать.

— Удивительная порядочность, — подумал Леонидов, подписывая, не читая. – Он готов был выложить ему деньги под честное слово, а тот по собственной инициативе предлагает ему гарантии. Такое сегодня редко встретишь. Впрочем, если человек занимается творчеством, возможны лишь порядочные отношения и не иначе. Он его прекрасно понимал. Сам на его месте поступил бы точно так же.

Тепанов забрал свой экземпляр, отдав Леонидову другой, сказав, — на досуге ознакомьтесь, — и стал пересчитывать деньги. Денег было немного – всего-то несколько пачек тысячных купюр, не долларов, а рублей. Не миллионы!… Не доллары!… Но тот пунктуально выполнял эту работу. И на мгновение Леонидову показалось, что делает он это как-то стыдливо. – Не привык человек работать с деньгами, — подумал он, вспоминая свой опыт. Он продолжал смотреть на него и поневоле залюбовался. Его пальцы, которые так бережно и даже нежно перебирали эти презренные бумаги, сейчас напоминали пальцы скрипача – длинные и тонкие. Поэт,… издатель,… с руками музыканта,… — где сегодня такое увидишь? Робко считает эти бумажки. Потом все потратит на гонорары критикам, на рекламные статьи в платных газетах, новостных сайтах и ничего не оставит себе! Делает это для удовольствия! Просто из желания помочь! Вот удивительный человек, — подумал он, вспоминая тех людей, с которыми работал долгие годы. Все умели считать деньги, умели их зарабатывать и делали это уверенно и азартно, а этот считает несколько пачек этих купюр и чуть не краснеет.

Наконец, подсчет был окончен. Тепанов все-таки покраснел и спрятал их в какую-то коробку (сейфа здесь не было).

— Вы напрасно не стали читать договор, — сказал он, – я там прописал ряд мер, которые мы будем предпринимать для продвижения ваших книг, — произнес он.

— Мы можем просто поговорить об этом, пока я здесь, — сказал Леонидов. Поэт задумался и продолжил.

— Сначала мы напечатаем две ваши книги небольшими тиражами – по триста штук… Это входит в стоимость нашего договора.

— Я могу вам отдать свои, — возразил Леонидов, — у меня уже напечатан большой тираж.

— Нет, — мы напечатаем их сами, — спокойно возразил Тепанов. – Мы должны откорректировать, потом отредактировать, изменить дизайн обложек, напечатать и только потом распространять.

— Вы будете что-то менять? – нервно спросил Леонидов.

— Успокойтесь, — ответил тот, — я не собираюсь ничего портить, да, и менять там нечего. Книги написаны профессионально, но необходимую корректуру мы все же проведем. Даже Чехова редактировали, — произнес он и посмотрел на стену-иконостас с портретом классика.

Леонидов успокоился и еще раз убедился в том, что не ошибся адресом.

— Я семнадцать лет работаю в издательском деле и сделаю это профессионально, — добавил он. – А потом…

Леонидов замер. Сейчас ему поведают, как будет продвигаться этот новый бренд под названием Леонидов. Этот никому неизвестный автор…

— …потом мы будем писать с моими коллегами, известными критиками, рецензии и статьи, будем печатать их в разных газетах и размещать на литературных ресурсах в Интернете. Мы разместим ваше интервью в моём Литературном журнале, который выходит пятитысячным тиражом. Потом… вам дадут одну из премий, — и он посмотрел на стену с классиками. – Те, словно закивали ему оттуда, соглашаясь с таким решением, —  и, наконец!… он замолчал. Леонидов тоже молчал, боясь нарушить эту волнительную тишину каким-нибудь нелепым замечанием, — и, наконец, будем продавать! Я думаю, через четыре месяца мы выйдем на тиражи в пять тысяч экземпляров! Во всяком случае, обеспечим такой спрос! Мы будем работать с крупной книготорговой фирмой, которая держит добрую половину рынка страны. Вас будут читать! Ваши книги будут продаваться во всех крупных магазинах столицы и не только…

Леонидов был счастлив. Он не смел надеяться на такое. Всего четыре месяца, и тысячи его книг разойдутся по рукам читателей. Его будут покупать! Его будут читать! Он снова посмотрел на этого высокого худого человека-поэта-издателя. Тот был в стареньком пиджаке, под которым была какая-то серенькая водолазка, и ему стало неудобно за свой вид. Только сейчас он понял, как несуразно выглядел его костюм от великого Маэстро Кутюрье в этих стенах. Здесь не нужны были ни обложки, ни фантики, ни ленточки, ни прочие аксессуары, превращающие его книги в сувенирную продукцию. Здесь нужны были только рукописи его книг и он сам – такой, какой есть, без всяких изысков и костюмов…

Они попрощались, и он покинул это странное волшебное помещение, напоминающее келью монаха.

– Все-таки не всегда нужно слушать своего Ангела, особенно, если ты чего-нибудь да стоишь, — подумал он, выходя на улицу, где солнце нещадно резануло его по глазам своим ослепительным зимним светом.

— Выход из подземелья был найден! А он так волновался! — подумал Леонидов напоследок, обходя полукруглое здание-храм… Храм книг…

— 22 –

Пожилая женщина сидела перед телефонным аппаратом и заметно волновалась. На ней был какой-то несуразный праздничный костюм, необычная прическа и макияж, который совсем не скрывал ее морщин и возраста. Видимо, она куда-то собиралась или уже собралась. В место совсем необычное для нее и теперь чувствовала себя неловко и некомфортно. Она немного волновалась, сидела, смотрела по сторонам и думала, потом сняла трубку с телефонного аппарата и нервно набрала номер.

— Георгий?… Гоша?… Здравствуй! – тихо произнесла она.

На другом конце провода послышался какой-то шорох, а затем обрадованный голос приветствовал ее.

— Марина Сергеевна! Здравствуйте! Как давно вы не звонили.

Голос Гоши был восторженным и по-детски наивным. Он совсем не напоминал того уставшего изможденного человека, который так часто теперь снимал эту трубку и сразу же нервно клал ее на место. Он давно ни с кем не разговаривал по телефону, хотя ему звонили часто, звонили каждый день. Просто было не с кем поговорить. А тут этот звонок. Звонок из его далекого детства.

Женщина задумалась и спросила: — Как ты, Гоша, как твои дела? Как мама?

— Спасибо, Марина Сергеевна, — обрадовался он такому человеческому вопросу. – Я хорошо, мама тоже хорошо.

Он задумался и добавил: — Давно хотел вам позвонить, но все не решался. Вы все там же, в нашей школе? По-прежнему преподаете математику?

— Да, Гоша, все там же, все по-прежнему. Куда я от вас денусь, — устало ответила она.

— Я очень рад вас слышать. Вы не представляете, как я сейчас рад с вами поговорить! – воскликнул он.

— Я прочитала твою работу, — сказала она. – Гоша, я пока не совсем поняла, что ты имел ввиду… Но, ты молодец, ты умница, я всегда верила в тебя…

— Спасибо, Марина Сергеевна! Я готов объяснить вам! Честно говоря, за последние годы вы первая, кто спросил меня о моей работе… Там нет ничего сложного…

Марина Сергеевна поправила прическу, огляделась испуганно по сторонам и тихо произнесла: — Гоша, потом…, потом объяснишь…, не сейчас…, скажи, мне…

Она немного помолчала, покраснела, и даже толстый слой краски на ее лице не смог спрятать стыдливый румянец…

— Гоша, скажи мне… А почему ты не взял этот миллион?

— Как? – голос совершенно опешившего человека задал ей этот вопрос.

— Марина Сергеевна! И вы тоже? Зачем вам это? Почему вы спрашиваете?… Вы всегда учили, что мы просто должны делать хорошо свое дело. Делать его просто хорошо не ради чего-то, а ради науки!…

Женщина схватилась за голову, нечаянно сбив свою нелепую прическу, хотя сейчас ей было все равно.

— Гоша, так надо… Прости меня. Гоша, это интервью… Сейчас мы в прямом эфире… Мне заплатили…

И тут какая-то фигура в немыслимом наряде промелькнула рядом с ней. Это был фантастическим образом одетый человек… Или не человек вовсе. Он кинулся к ней и после ее последней фразы отгрыз половину трубки, которую та зажимала в своей руке. Судя по его зубам, это был вовсе не человек, хотя, кто его знает. Разговаривал он на настоящем человеческом языке, только в выражении его лица или мордочки, было что-то звериное.

— Стоп!!! – заорал он на все это огромное помещение, выплевывая кусок трубки из своей пасти. А помещение было огромным. Оно внезапно заполнилось ярким светом, и перед нашими глазами неожиданно возникла та самая студия, где свет софитов и прожекторов теперь нещадно слепил глаза…

— А вот и мы! – закричал немыслимый человек. – А вот и наше Шоу! Не ждали???  — и он дико захохотал. — Мы снова в прямом эфире и снова наша передача о человеке и его миллионе!!!…

— Миллионе… миллионе…, — вторили голоса сотен людей, уже заполнявших это огромное помещение. Они занимали свои места, Шоу начиналось.

— Итак, — продолжал ведущий, — мы продолжаем нашу передачу, и сегодня у нас в гостях многие-многие, знавшие ЕГО. Только что говорила его учительница математики, — и он подтолкнул ее небрежно с места у обгрызанного аппарата. По-видимому, она уже свое сказала… Или сказала не совсем то…

— Сейчас здесь находятся его друзья и коллеги, знакомые и враги… Ну, как бывает у всех людей – все его окружение. Нет здесь только его самого. Что же, продолжим без него!!!

И зал откликнулся приветливым рычанием и возгласами, —  продолжим…, миллион…, миллион…, миллион…

— Кто хочет выступить, кто хочет начать эту встречу друзей? С кого начнем? Гоша, ты с нами? – и он посмотрел в камеру. — Гоша, включай телевизор, включай наше Шоу и будь с нами… А мы будем с тобой!

Если присмотреться внимательней, можно было заметить, что сегодня в этой просторной студии находились по большей части люди. Настоящие люди, совсем неизвестные, незнакомые нам и поэтому неинтересные. Но, очень любопытно было послушать их, узнать, что они скажут про Него. А голос ведущего уже дрожал от нетерпения, и зрители, прильнув к экранам своих телевизоров, тоже испытывали отчаянный голод от нехватки информации, требуя пищи и зрелищ! Настоящего зрелища и настоящего Шоу…

— Итак, только что мы установили контакт с Гошей. И поскольку он всех вас хорошо знает и помнит, он не оторвется от экрана телевизора и будет смотреть на вас. Вы, так сказать, заложники положения, а он наш заложник и фигурант по делу о миллионе… Прошу, господа, – вам слово… Говорите всю правду, говорите, все, что вам вздумается, пусть он послушает нас… Слово предоставляется его недавнему коллеге по Математическому институту, в котором он совсем недавно изволил протирать штаны… Пардон, работать… Прошу вас… Прошу…

На сцену вышел маленький человечек, посмотрел в камеру. Потом смутился и не смог произнести ни слова. Его слепило со всех сторон. На него сейчас смотрели миллионы глаз, и он не знал, куда от них деться.

— Смелее, господин математик, смелее. Вы же хотели нам рассказать о вашем коллеге

— Да, да… хотел, — пробурчал тот, – и снова растерянно замолчал.

— Так, расскажите же нам, как господин Клейзмер отобрал у вас пальму первенства, не дал вам сделать открытие. Лишил вас всего…

— Да!!! – внезапно заговорил человечек. – Все было действительно так.

— Вот! Вот!!! – подбадривал его ведущий, словно по хорошо знакомой традиции, стравливая его с противником, как на собачьих боях, а делать это он умел хорошо. — СМЕЛЕЕ! Математик! Вы же великий математик! Вы могли им стать, если бы не Гоша! Расскажите всё! Пусть знают!!!

— Да, это так! Все было именно так! – завелся математик. – Я расскажу!… Я все расскажу!…

Он перевел дух и начал свой рассказ.

— Каждый день, приходя в институт, я ставил перед собой конкретную задачу, я должен был ее решать, но этот человек, этот Клейзмер…

— Что???

— Он просто не давал мне работать, он не позволял мне осуществлять мои планы. Он намеренно отвлекал меня от дел, вставляя палки в колеса,  специально создавая такую атмосферу в отделе, такой климат, где было просто невозможно собраться с мыслями и заниматься наукой!

— Так что же он делал? Чем вам мешал? Интриги? Козни? Кляузы начальству? Мышиная возня у вас за спиной?

— Если бы за спиной, — чуть не плакал математик. – Над головой!

— Над головой? – прошептал ведущий, — как интересно! Продолжайте!

И математик продолжал. Он уже задыхался от возмущения, и теперь яркие лампы прожекторов не мешали ему. Негодование и ярость захватили этого человека всецело.

— Каждый день, приходя на работу, этот человек…, этот Клейзмер, нагло вынимал из кармана свой теннисный мячик и бросал его в стенку. Ничерта сам не делал, тупо наблюдая за мячом. И так целый день… каждый день! А стенка была за моим столом!

— Мячик!!! Стенка!!! – зашипел зал.

— Да, стенка! – заорал математик. – Я был так близок к этому открытию, можно сказать, я был на пороге… в преддверии…, а тут этот мячик над моей головой, и так целый день, месяц… год за годом. Каждый день я приходил на работу и вынужден был уворачиваться от этого мяча, а он все бросал и бросал.

Математик был в ярости, слезы бессилия застилали его глаза и блестели в ярком свете прожекторов.

— Это мой миллион! – внезапно завопил он на весь зал.

— Он должен отдать его мне! Вот почему он его не берет – ему просто стыдно!!!

— Стыдно… стыдно…, — вторил зал.

— Это мой миллион!…, — продолжал кричать он.

— Миллион!… Миллион!… Миллион!… — эхом гудел разъяренный зал.

— Он должен отдать его мне!!! – не мог остановиться математик.

— Вот первое свидетельство нашего гостя! – нетерпеливо ворвался ведущий, — вот первый факт! Математик Гоша намеренно, изуистически, год за годом мешал нашему математику, методически вставляя палки в колеса, то есть, бросая теннисный мячик над его головой, и в итоге лишил его миллиона… Спасибо, спасибо, дорогой друг, не расстраивайтесь, садитесь на место… Садитесь,… садитесь же! – теперь он тщетно попытался столкнуть математика со сцены, но тот упирался и продолжал кричать…

— Сидеть! – неожиданно для всех заорал ведущий, и несчастный оратор замолчал, тупо уставился на него, приходя в себя.

— Дайте ему воды, — уже мягче добавил ведущий, — пусть полакает воды… Пусть успокоится… Так, кто еще?…

И он оглядел по-хозяйски зал, выбирая следующую жертву.

— Давайте вы, — и он ткнул своим пальцем в какого-то человечка. Тот, словно ожидая этого, подскочил на месте.

— Это сокурсник нашего Гоши, — представил ведущий, — еще один математик, только несостоявшийся. Прошу, вам слово.

— Гоша, ты помнишь меня? – зло начал человечек, — ты помнишь, как мы с тобой сидели за одним столом на лекциях, как мучились на семинарах. А потом… что ты сделал потом?

— Что он сделал? – зашипел зал.

— Он дал мне однажды списать, да так списать, что меня выгнали из института.

— Он был бездарным студентом, двоечником?

— Нет, сам он учился на отлично, но он подсунул мне такое решение одной задачки, которое не смог объяснить никто, даже преподаватель. А я тем более.

— Но ответ сошелся? – спросил ведущий.

— Ответ сошелся, — сказал человечек, — но этого решения объяснить я не мог, и никто не мог… Он намеренно издевался надо мной. Он все задачки решал в уме и потом выдавал ответы, а мне подсунул свое гениальное решение… Я не смог объяснить, и меня выгнали… Только спустя год, в нашем институте согласились с таким решением, но меня там уже не было… Это мой миллион! – внезапно прокричал он. — Если бы меня из-за него не выгнали, я бы закончил университет, потом сделал бы это открытие, и тогда я, а не этот Клейзмер, получал бы его.

Он осекся и, спокойно ухмыляясь, проговорил, — ну, и черт с ним, с этим жалким миллионом – одним меньше – одним больше… Нагениальничал, Гоша?

И он грозно посмотрел в камеру.

— А вот теперь посмотри на меня. Кто ты есть, а кто я? Ты получал зарплатку в 500 рублей в своем институтишке, а я стал депутатом, уважаемым человеком, а ты ютишься в своей каморке. Кто ты такой, Гоша? Ну, кто ты такой? А кто я?… Обгениальничался? То-то же… Задачку он решил, понимаешь… А я решаю судьбы тысяч людей! Я член собрания! Я член ассоциации! Я член…

— Член… член…, — повторял зал. Несостоявшийся математик поправил на себе правильный костюмчик и сел на свое место.

— Продолжаем, господа, не теряем темпа, у нас еще очень много фактов, много доказательств…

— А ты помнишь, Гоша, как тебе велели в нашем институте помочь мне с диссертацией? – продолжил новый докладчик. — Или ты уже забыл? Гениальный ты наш! Мне светила блестящая защита, блестящая карьера, а тебе, ничтожному аспиранту, просто нужно было написать мне диссертацию и все. Что же ответил ты? Не помнишь? “Это не честно!”… Ха-ха-ха! Детский лепет какой-то. С твоей-то фамилией говорить о честности? Тебе обещали продвижение по службе, тебе хотели добавить к зарплате… 20 рублей, а ты отказался… Гоша, если бы ты, салага, в армии такое сказал “старику”, тебя бы размазали по стенке… Да, где тебе знать про настоящую службу с твоей-то фамилией? Гениальный ты наш, честный!… А теперь сиди и слушай всю правду. Да, мне заплатили сегодня, но за правду нужно платить…

— Спокойно, спокойно, — перебил его ведущий, показав свои зубы, — сядьте на место… Кстати, о честности, — добавил он, — у нас есть еще одно любопытное свидетельство. Прошу вас.

Слово взял одноклассник Клейзмера.

— Гоша, я ничего не хочу сказать против тебя, просто мне з…

— Так, по существу, пожалуйста, — зарычал на него ведущий.

— По существу,… хорошо, по существу, — вздохнул одноклассник.

— Гоша был действительно очень честным мальчиком, — продолжил он. — Гоша, я ничего не хочу сказать, но ты помнишь, как мы с тобой ходили в бассейн? Мы с Гошей вместе ходили в один бассейн. А Гоша был очень послушным сыном. Гоша всегда слушался маму, выполняя все ее просьбы. Но как человек гениальный, мог что-то забыть. Да, он часто забывал завязывать шнурки на кедах. И тогда мама его попросила, чтобы он всегда был только в зашнурованных кедах. А если Гоша что обещал, обмануть не мог. И однажды я заметил, как он…

— Что? – подбодрил ведущий.

— Он плавает в бассейне в кедах.

— Ха-ха-ха, – засмеялся зал.

— В кедах, — повторил одноклассник. — Я спросил: — “Гоша, почему ты не снимешь кеды?” Тот ответил: — “Я не могу их снять, я не должен их развязывать, я обещал маме”… Вот таким Гоша был в детстве, — закончил он.

— А как же он снимал брюки, простите, — прошептал ведущий.

Одноклассник подумал, почесал затылок и произнес: — Никто так и не понял этого… Он делал это каким-то непостижимым способом. Он же математик,… геометрия была его коньком. Он делал какие-то немыслимые движения, и брюки оказывались в его шкафчике, а кеды оставались с завязанными шнурками. Он не мог их снять – он же обещал маме.

— Ммамме… ммамме…, — вторил зал.

— А ты помнишь, как мы ходили с тобой в детский сад, — поднялась с места полная блондинка. – Я ничего не хочу сказать, просто, мне…, — и она посмотрела на ведущего, потом осеклась и продолжила, — ты помнишь, как не хватало на всех… горшочков? — и она покраснела, — и тогда ты предлагал свой горшочек всякому, кто хотел пописать. А однажды ты не выдержал,… ну не утерпел, и пока я сидела на твоем горшке, ты…

— Что? – взвизгнул ведущий.

— Не скажу! – гордо ответила она.

— Вы должны это сказать, вы обязаны! Вам… Ну, просто произнесите это слово. Хотя бы по слогам… Ну, давайте же,… давайте вместе!… О-пи-сал…

— ся!!! – взвизгнула она и выбежала из зала. А зал уже заходился от хохота, стены ходили ходуном, люди раскачивались из стороны в сторону, повторяя по слогам это простое слово, а яркие прожектора освещали студию, в которой с таким трепетом, пунктуально, шаг за шагом расследовалось дело о миллионе…

— А ты помнишь, как мы с тобой ходили в ясельки?…

— А ты помнишь, как мы родились в одном роддоме?…

Клейзмер сидел у телевизора, не в силах оторваться от экрана. Он смотрел на этих людей, многих из которых когда-то знал. Некоторых видел впервые, но не это сейчас было главным. А важно было для него наблюдать за той пожилой женщиной, любимой учительницей, которая помогла ему стать настоящим математиком и так много познать. Это было его детство, он никогда не забывал его и ее тоже… Просто не решался позвонить. А поэтому сейчас с удовольствием сидел у экрана, глядя на нее и вспоминая.

Когда-то молодая и красивая женщина вошла в их класс и представилась. Теперь она будет преподавать главный для них предмет – математику. Она долго говорила, а он уже не слышал ее. Слушал и не слышал, только неотрывно смотрел и любовался. И все же одна фраза отложилась в его памяти навсегда:

— И запомните, дети, — «Человек, не знающий математики, не способен ни к каким другим наукам. Более того, он даже не способен оценить уровень своего невежества, а потому не ищет от него лекарства»… Это сказал один ученый семьсот лет назад. Звали его Роджер Бекон.

Помолчав, добавила: —  А поэтому просто бескорыстно любите ее, изучайте эту науку, и вы станете самыми счастливыми из людей на свете…

И сейчас он снова вспомнил эти слова, сидя перед экраном телевизора, наблюдая за своей любимой учительницей, вспоминая школу и детство.

— 23 –

Галя была в восторге, читая договор. Они сидели вдвоем в  его комнате, заставленной книгами, и она внимательно изучала текст соглашения, который он подписал в том низеньком тесном, удивительном подвале, подвале-Храме. Правда, теперь рядом с ними не было Ангела. Их сумасбродного, взбалмошного, любимого Ангела, к которому они так привыкли за последнее время. Но, тот, видимо, обиделся и носился где-то по своим делам… или просто прятался от них. — Ничего, одумается, сам придет, — успокаивал себя Леонидов, — нельзя же вечно следовать каким-то нелепым суевериям, когда берешься за большое дело! А дело это теперь по-настоящему начинало его занимать. Он вспоминал, как полгода назад Галя втянула его в это предприятие. Втянула помимо его воли, но теперь он сам понимал, как это интересно. Не сидеть же, согнувшись у компьютера и писать в “стол”, а печататься, издаваться, быть читаемым и даже для кого-то любимым писателем. Он входил во вкус, а сотрудничество с таким человеком, как Тепанов, не оставляло никаких сомнений.

– И все-таки чего-то не хватает в этом имени, Тепанов, — смеялся он про себя. Хотя понимал, что человек этот не хотел менять свою фамилию, оставаясь таким, какой есть. Он мог себе это позволить! Это был протест! Сложнее всего быть самим собой и не оборачиваться в фантики, приклеивая к  себе нелепые биографии и псевдонимы. Видимо, многие выдумывают подобное от комплекса неполноценности. Оборачиваются в “правильные” наряды и делают себе “правильную” жизнь. Жизнь под светом софитов. Но зачастую, под этой маской скрывается самое неприглядное лицо, а за душой у такой личности нет ничего. И лицо это – самая неприглядная физиономия, а пиар дутый и жизнь пуста. И сказать нечего людям, поэтому и прячутся за призрачные псевдонимы, рисуя себе жизнь и мнимый талант, которого вовсе нет. А этот – поэт, издатель, творец, человек с изящной поэтической душой и длинными пальцами музыканта, может себе позволить быть просто Тепановым. Таким, которого любят и ценят, и скрывать ему нечего и прятать тоже…

— Леонидов, почему ты никогда не читаешь договор? — спросила Галя. – Ты же упускаешь самое главное, ты не в курсе событий!

— Принципиально не читаю, — возразил он. – Мы не кирпичами торгуем и не колбасой. Это книги, искусство, и люди здесь другого склада ума. Здесь иные отношения. Без доверия не было бы искусства, — его задели, это была для него больная тема, он завелся и дальше темпераментно продолжал свою тираду: — Или я должен был усомниться в работе издателя и поэта и начать редактировать его договор?… Я не юрист и не бухгалтер… Мне это больше не интересно! Обман здесь невозможен, как ты не понимаешь? Человек не способен ничего написать талантливого, если он мошенник или воришка. Это закон, и мы, имея дело с такими людьми, абсолютно защищены… А ты говоришь, договор!!!

А договор действительно заслуживал того, чтобы его прочитали! Она была права! Тогда при встрече ему были обещаны рецензии и интервью, публикации в журналах и какая-то литературная премия. Были обещаны продажи его книг тысячными тиражами, и этого было вполне достаточно. Но то, что они видели сейчас, читая его и разглядывая литературные сайты Тепанова, не укладывалось в голове. Там, в низеньком подвале, он и не представлял себе масштабов деятельности этого человека! Видимо, тот по какой-то врожденной скромности не сумел тогда представиться должным образом, а, может, просто не хотел, и только те грамоты и награды в рамках немо говорили за него. Да и не умел он особенно говорить, видимо, потому что умел писать и делать свое дело хорошо!

“Если Тепанов возьмется – он СДЕЛАЕТ!” – вспомнил он слова писателя, рекомендовавшего его. И сейчас они, глядя на все это, понимали, что имели дело с настоящим издателем.

Этот человек создал целый мир. Литературный мир! Это был огромный город, и теперь они робко заходили туда и бродили по его улицам. Не верилось, что такое возможно! В наш 21 век! В век, когда все куда-то бегут, торопятся по своим нехитрым делам, спешат делать, добывать свои деньги, зарабатывать их или отбирать у кого-то, уважаемый поэт сидит в неприглядном темном подвале и работает…

Этот мир, который он создал, раздвигал все границы реального, мыслимого, он сверкал длинными светящимися улицами и проспектами, литературными площадями и поэтическими салонами… Люди стояли на балконах домов этого города и приветливо махали им руками. Они были в старинных нарядах, речь их была изыскана и трепетна, улыбки приветливы и радушны… Их в этом городе ждали, их встречали как старых знакомых!

Тепанов имел около двадцати литературных порталов, несколько Интернет-изданий и собственный Литературный журнал, который печатался пятитысячным тиражом. Там работали уважаемые критики и писатели, устраивались поэтические и литературные презентации и встречи. Любимые великие писатели прошлого оживали в этой стране, они ходили по улицам этого города, присуждали свои премии, учили писательскому ремеслу, словом, оставались и снова жили с нами. И они с Галей теперь робко бродили, оглядываясь по сторонам. Их принимали в этот Клуб. Клуб 21 века, Клуб писателей и поэтов! В страну литераторов!

Чем дальше они шли, тем шире становились улицы этого города, превращаясь в целые проспекты. Дома ярко светились вывесками:

Литературное кафе, литературная курилка, литературный Клуб, издательство Литературного журнала, магазин Современной литературы, Литературный читальный зал, Литературный форум… Еще несколько газет и журналов с диковинными названиями своими вывесками приглашали войти и чувствовать себя, как дома.

Все здесь было “литературным”, “книжным”, “читательским”. Читатели питались исключительно духовной пищей, жили литературной жизнью, общались на книжные темы…

Они продолжали читать этот договор, переходя с сайта на сайт, бродить по улицам этого уютного, сверкающего ярким светом города. Наконец, оказались на какой-то площади. По-видимому, здесь было сердце этой литературной страны, а площадь эта была центральной.

Леонидов на мгновение остановился перед какой-то вывеской: — “Союз писателей третьего тысячелетия”. Швейцар у ворот этого старинного особняка поклонился им, приосанился и пригласил войти, не требуя никакого пригласительного билета или пропуска. И вообще, все двери этого города были гостеприимно открыты.

— Черт, я же в домашней одежде, да, и Галя тоже, — подумал он, глядя, как мимо проходят парочки нарядных людей. Они были в старинных костюмах, на руках у них были надеты белые перчатки. Он посмотрел на Галю и обомлел. Он не узнавал ее. Галя! Его Галя! Которая только что рядом с ним сидела в домашнем халатике и шлепанцах, теперь была одета, как на прием во дворец. И на руках у нее тоже были надеты тонкие, изящные белые перчатки,… и на его руках тоже!!! Он сошел с ума! Он увидел их отражение в огромной стеклянной двери. На него оттуда смотрели две фигуры, словно сошедшие из времен двухсотлетней давности, из самого настоящего 19 века. И в век 21! В третье тысячелетие. Это были они – он и его Галя. Восхитительная, молодая, с удивительной прической в невероятном платье, а он в каком-то камзоле. Он глядел на нее, не отрываясь, забыв обо всем. Можно ли так смотреть на женщину, которую знаешь почти два десятка лет? Нельзя! Конечно же нельзя!… Можно! И оторваться от нее он уже не мог. Это было совсем другое ощущение, нежели в Храме великого мага Кутюрье Медильяне. Это было возвышенное, божественное чувство. Только теперь он понял, что только так можно смотреть на Музу, так делали это великие художники во времена их великой эпохи. И сейчас он испытывал немыслимое волнение, возбуждение и восторг при виде ее. Видимо, поэтому сегодня ничего не написано и не создано подобного тому, что было когда-то. Не осталось таких Муз?… А, может быть, просто разучились смотреть на них так?

Люди все подъезжали и подъезжали. Кто-то в дорогом лимузине, кто-то в карете. Многие шли пешком, но по их виду нельзя было сказать, что они добирались сюда на метро или в трамвае. Да, и трамваев здесь не было! Только улицы, заполненные пестрой, праздничной толпой, шум дорогих красивых лимузинов и стук копыт…

Вдруг какая-то открытая повозка остановилась у входа, и из нее вышел человек. Это был Тепанов. Он не был одет во фрак или в костюм Великого Кутюрье, на нем не было белых перчаток и, если бы его не знали в толпе, то пропустили бы мимо этого скромного человека в стареньком пиджаке и сером свитере. Но его знали и ждали. И шумные приветствия раздались со всех сторон. Тепанов скромно поклонился, а завидев их с Галей, подошел, пожал руки, приглашая в этот дом…

Они вошли, с интересом оглядываясь по сторонам. Это был огромный зал, который занимал, по-видимому, большую часть особняка. Здесь не было колонн, а высокий потолок накрывал собою все пространство. И непонятно было, как и на чем держался этот огромный свод. Стены просторного помещения находились на достаточном расстоянии друг от друга, и какая магическая сила удерживала массивную крышу, не давая ей упасть, было непонятно. Это было непостижимо, впрочем, как и все в этом городе и на его улицах. Все было массивным монументальным, внушало уважение и доверие. Город и его дома были построены руками мастеров. В зале было очень светло, повсюду были развешены большие люстры, а в них тысячами свечей мерцал яркий волшебный свет. Пахло воском и книгами.

Люди продолжали заходить, заполняя помещение. Нет, тесно не было. По мере того, как людей становилось  больше, стены словно раздвигались. По-видимому, это помещение могло вместить сколько угодно народу. Здесь не было кресел, а по периметру стояли большие столы, за которыми что-то происходило. Они пошли по залу, осматриваясь по сторонам. Стеллажи книг, ряды столов с разными Литературными газетами и журналами. Здесь же стояли огромные станки, из которых появлялись все эти издания, аккуратно укладываясь на столах перед собравшимися. Книги тоже печатались на глазах у публики. За соседними столами сидели какие-то люди и что-то писали. Оказалось, это были известные критики, которые брали интервью у писателей и поэтов, тут же сочиняя рецензии. Тут же читали их книги, с невероятной скоростью оценивая их. Все происходило в режиме реального времени. (Хотя, бывает ли время нереальным?… Но, раз так говорят — вполне может быть). Потому что все здесь было нереальным и даже отблеск мерцающих в вышине зала ярких свечей…

Вдруг небольшое оживление пронеслось по залу, и затем снова тишина… У одной стены возникла маленькая трибуна, и за ней появился президиум. Какие-то люди начали заходить и занимать свои места. Он внимательно присмотрелся и обомлел. За этой длинной кафедрой сидели и смотрели на него настоящие… Достоевский и Толстой, Чехов и Тютчев. Вот появился Лермонтов и уселся рядом с юным, кудрявым, великим, тоже настоящим и таким живым Пушкиным. Еще несколько великих мира того появились и заняли свои места. Зал взорвался аплодисментами. Собравшиеся ликовали, высокий свод потолка отражал их аплодисменты, овации становились все громче, люстры раскачивались в призрачной вышине, издавая терпкий забытый запах восковых свечей. Великие классики закивали в ответ, начали снимать свои котелки и махать приветливо руками.

На трибуну поднялся Тепанов.

Зал умолк.

— Сегодня мы собрались в этом Доме Литературы для того, чтобы отметить знаменательное событие, — тихо и скромно заговорил он. Его длинные тонкие пальцы теребили оборку пиджака, и было видно, как он волнуется.

— Сегодня наши любимые кумиры пришли к нам, чтобы снизойти своим вниманием до нашего скромного собрания и благословить, – и он кивнул на классиков, сидящих за его спиной.

— Собрание, посвященное созданию Союза писателей третьего тысячелетия, считаю открытым!!!

И зал снова взорвался овациями и аплодисментами…

Далее были зачитаны программа и устав новой организации, потом выступали писатели и поэты. Леонидов не знал их, но и его тоже еще никто не знал и не читал, а поэтому он был рад с ними познакомиться и внимательно слушал. И Галя тоже была рада. Потом несколько слов произнесли великие классики и пожали Тепанову руку. Так был создан новый Союз писателей. Леонидов чувствовал себя на какой-то немыслимой высоте, на Олимпе, где собрались литературные Боги и просто начинающие писатели. Он чувствовал себя крошечной частицей этого собрания, частью этого круга талантливых, гениальных людей, и от осознания этого у него кружилась голова. Он на мгновение начал сомневаться, достоин ли такой чести, ловя на себе взгляды любимых классиков, и порой хотелось спрятаться, забиться в дальний угол… Но углов здесь не было… Потом снова речи, снова овации, а потом… Когда все улеглось и люди снова начали разбредаться по залу, разговаривать, читать газеты, случилось невероятное.

– Это же твоя книга! — воскликнула Галя, — Он тоже посмотрел на один из длинных столов и увидел знакомую обложку, а рядом лежали газеты,… вернее, тот самый Литературный журнал, с титульной страницы которого на него смотрела его фотография. Великий Достоевский взял ее в руки, пробежав глазами статью, посмотрел на Леонидова. Он ничего не стал говорить, просто пожал ему руку, и тепло от этого рукопожатия сквозь столетия передалось ему…

— Пойдемте, господин Леонидов, пойдемте, — сказал какой-то человек и подвел его к столу. Он долго давал какое-то интервью, рассказывая о своих книгах, а из печатного станка одновременно выскакивали газеты и журналы и там под его портретом уже появлялись эти слова. Все происходило в реальном времени, как нереально все это могло показаться…

— Жалко, нет рядом Ангела, — подумал он, — тот сумел бы оценить по достоинству, а не обижаться где-то там, вдалеке от него. Какой-то несуразный он у него. Повезло же…

Зато Галя была рядом и неотступно следовала за ним. От стола к столу, от интервью к новой рецензии, и дальше, к печатному станку, откуда продолжали появляться его книги. А напечатанные Литературные журналы уже заполняли огромный стол, росли, чудовищной пачкой поднимались к самому потолку, и с каждой обложки смотрели фотографии Леонидова. И казалось, что эта глянцевая кипа пятитысячным тиражом не устоит на месте, рухнет, нет… поднимется в воздух и полетит, расправив свои крылья-страницы, и все эти люди внизу увидят его портрет, и не только эти. — Вот, что такое пиар! — подумал он. – Если Тепанов возьмется – обязательно СДЕЛАЕТ.

— Пойдемте к нам, господин Леонидов, — услышал он за спиной голос Тепанова. Тот стоял рядом, приглашая его за собой. Они отошли от печатного станка и вернулись к месту, где находились классики. Галя шла следом.

Пушкин с удовольствием на нее посмотрел, и тогда он понял, что когда-то не ошибся в выборе. У Пушкина, говорят, был хороший вкус. Она тоже смотрела на Пушкина, и не могла оторвать от него своего взгляда. Краснела, стояла и молчала, и Пушкин тоже молчал, лукаво подмигивая ей. Он взял ее руку в белой перчатке и… поцеловал. Потом снова поцеловал, уже выше у локтя и снова заглянул ей в глаза…

– Однако, наглец! – возмутился про себя Леонидов. — Если бы он не был Пушкиным, уже давно получил бы по шее, — подумал он, продолжая следить за классиком, а тот все улыбался, нахально и откровенно глазея на нее.

– А может, наплевать на все регалии и звания?…

Голос Тепанова отвлек его от этих ужасных мыслей.

— Господин, Леонидов, — спокойно произнес он, — по нашему договору мы обещали дать вам премию.

— Да-да, премию, — не оставляя своих намерений, — повторил Леонидов.

— Уважаемый классик, наш замечательный, всеми любимый господин Толстой, готов вам дать ее от своего имени и со своим автографом.

И тут неожиданно вмешалась Галя: — А нельзя ли господину Пушкину тоже дать нам премию? Она стояла рядом с Пушкиным, и тот не выпускал ее руки из своей.

Такого он от нее не ожидал! Леонидов удивленно взглянул на нее, потом перевел взгляд на Пушкина. Тот засмеялся и снова пронзительным взглядом на нее уставился.

— Но, по договору вам дается только одна премия, — возразил ей Тепанов, – потом повернулся к Пушкину и спросил, — хотя…, ну что, брат Пушкин?

— Ничего страшного, — произнес тот, галантно глядя на Галю, — мы уступим-с, — прищурился, и глаза его засверкали дьявольским огнем. Он снова впился губами в ее руку…

— Еще мгновение, — подумал Леонидов, — и он за себя не ручается.

— Вот, снова пялится, да как нагло!!! Съездить ему по этой поэтической физиономии, чтобы и честь знал? Однако, нельзя. Полагается вызывать на дуэль. А если тот выберет шпагу? Сумеет ли он с ней управляться? А пистолет?… Сумеет ли собственными руками убить самого Пушкина, тем более во второй раз???…

И тут Пушкин произнес удивительную, потрясающую фразу, от которой у Леонидова округлились глаза: — Покажите ему наш прайс-лист, — громко сказал великий поэт.

Галя опешила, и теперь как-то внимательно на него смотрела, и Леонидов тоже уставился, не понимая.

— Ну, что же вы, господин Тепанов, где наш прайс? Давайте-ка его сюда и корочки давайте-с, — засуетился классик, оторвавшись от ее руки.

Они совсем опешили и смотрели на Поэта, который теперь ползал и искал что-то под столом. Потом он достал картонную коробку и высыпал из нее содержимое. Коробка была удивительным образом похожа на ту, куда Тепанов когда-то положил его деньги. По столу рассыпались новенькие свеженапечатанные удостоверения о принадлежности к той или иной литературной премии. Внутри каждого из них уже стояли печати и автографы классиков, оставалось только вписать имя.

– А вот и этот чертов прайс! — воскликнул Пушкин. — Вот же он, посмотрите сюда! — и он начал зачитывать цены.

— Толстой входит в стоимость договора, — начал он, — а если он не устраивает…

Толстой хотел что-то возразить, но тот перебил его, — молчите, батюшка, молчите, не время  сейчас, потом посчитаемся… Если не Толстой, а Лермонтов, извольте добавить пять тысяч рубчиков-с, если Тютчев, скинем сотенку-с,… ну, а коли Пушкин… Кладите двадцать тысяч и берите мою премию! Забирайте!!! – широко махнув своей маленькой рукой, добавил он, — не жалко!

Леонидов вдруг спросил: — А разве премии дают, а не присуждают?

Классики переглянулись, помолчали.

— Это раньше их присуждали, а теперь дают-с, — засмеялся Тепанов.

— Вот так-то-с, — добавил Пушкин, — ну, так что, господа?… И еще мой автограф в придачу.

— А платить обыкновенными рублями? – спросила Галя.

Тут классики дружно закивали, загудели и произнесли почти хором, — ну, конечно же, рублями, конечно! Самыми настоящими рублями третьего тысячелетия.

— Ну, так что? – снова задал свой вопрос Пушкин…

Тут в зале произошло какое-то замешательство, свечи начали мерцать, люстры раскачиваться. Люди непонимающе посмотрели наверх и замерли. Откуда-то с высоты явилось огромное белое чудовище, видение, белый призрак. Оно, стремглав облетев весь зал, издавало жуткие нечеловеческие звуки, которые леденили кровь в жилах. Все замерли в оцепенении, не в силах тронуться с места. Чудовище, сделав пару витков под самым потолком, членораздельно заорало: — А ну-ка, кыш отсюда, нечистая сила!… Изыди!!! Вон, я кому сказал! … Пошли отсюда!!!… Вон!!!

Свечи продолжали гаснуть, они мертвенным блеском светили в темноте и шипели. Чудовище продолжало летать, как под куполом цирка и орать. Классики, сидевшие рядом, начали куда-то исчезать. Каким-то невероятным образом из этих старинных камзолов выскакивали маленькие черные существа и с диким визгом разбегались во все стороны. Их наряды теперь оставались совсем пустыми, как чемоданы, продолжая восседать на своих стульях. Вдруг один черный комок вернулся на мгновение, схватил коробку с премиями и снова исчез, утащив ее за собой. Люди за столами, бравшие интервью и писавшие рецензии, тоже испарились, станки перестали стучать, а на столе, где совсем недавно небоскребами поднимались высокие пачки журналов, осталась лишь тоненькая стопка. Стены заходили ходуном. В здании не было ни единого окна, и когда все свечи потухли, наступила кромешная темнота. И только вопли людей повсюду. Белое привидение светилось в темноте, теперь Леонидов узнал его. – Это же Ангел! Его Ангел!

Он никогда еще не видел его таким разъяренным. А тот все продолжал свои безумные вращения, и потолок уже готов был низвергнуться со своей высоты на головы людей. И только тут он, осознав положение, схватил Галю за руку, и в обезумевшей толпе и давке потащил ее по памяти к выходу. А стены продолжали угрожающе раскачиваться. Людей было много! Очень много! Все они толкались, шли по головам и метались в полной темноте…

Люди, едва успев покинуть это огромное помещение, как крыша, которую уже не поддерживало ничего, рухнула вниз. Ударной волной из бывшего огромного особняка выносило остатки газет и книг, огарки свечей,… костюмы “классиков”… Ударной волной разрывало, разметаd все вокруг, — дома с вывесками и книжными магазинами, клубами и литературными салонами, с читальными залами и литературными курилками, и весь город сложился, как карточный домик. Видимо, его строили плохие мастера. Вокруг летали остатки горелых газет, обрывки страниц, разорванных книг. Они с Галей стояли посреди этого хаоса, с ужасом наблюдая за происходящим, а над развалинами все продолжал летать, безумно размахивая крыльями, Ангел. Их добрый, справедливый Ангел… Их маленький, обезумевший идиот…

— Удивительная способность все портить! – подумал Леонидов, отрываясь от экрана. Галя тоже была недовольна, хотя еще не пришла в себя от всего пережитого и не знала, что думать. Что-то случилось с компьютером, литературные сайты исчезли с экрана, на ее руках были все те же белые перчатки, а на столе лежал обугленный огарок свечи, продолжая дымиться…

— Внимательно тебя слушаем! – наконец, строго произнесла она, глядя на Ангела. Тот был взъерошен, костюм на нем обгорел по краям и зиял огромными прорехами. Он совсем не стыдился своего вида, для большей убедительности бравируя им.

— А я вам говорил, — начал он со своей любимой фразы.

— Что именно? – спросил его Леонидов.

— А вы не знаете? – воскликнул он, — хорошо, начнем эту историю с самого начала.

Он помолчал немного, вынул из кармана смятую газету, бросил ее на пол и плюнул огарком свечи.

— Я тебе говорил, Леонидов, про кошку? – гневно начал он.

— Какую кошку? – удивилась Галя.

— Он знает! – воскликнул Ангел. — Ты знаешь? Ты помнишь или уже забыл?

Леонидов тупо посмотрел на него, — чего ты хочешь? — произнес он.

Ангел поправил обрывок галстука на своей дырявой рубашке и продолжил.

— Пока вы там шлялись неизвестно где, я провел некоторое маркетинговое исследование, так сказать, расследование, — начал он, — и теперь рад поделиться новостями.

Он снова победно на них посмотрел и добавил:

— Готов вам сообщить некоторые подробности, так сказать, детали, которые следуют из вашего договора.

— Не тяни, — подозрительно произнесла Галя.

— Начнем-с, господа, начнем-с…

Он уселся в большое старое кресло, закинул ногу на ногу и закурил сигарету…, нет, сигару. Какое-то время молчал, курил и нагло на них поглядывал, понапрасну тратя время. Потом сжалился и заговорил:

— Вам была обещана широкая рекламная компания в газетах, журналах и на сайтах издательства известного вам поэта господина Тепанова? Так?… Так! – ответил он за этих двоих.

— Рецензии известных критиков, а также интервью журналистов? Было обещано напечатать книги тиражом 300 экземпляров каждую, продавать их через некую книготорговую компанию, которая держит добрую половину книжного рынка в стране? И, наконец, — через четыре месяца обеспечить спрос на ваши книги тиражом в 5 тысяч экземпляров каждой? Так? – спросил он. — Так, — ответил он самому себе. – Что ж, подведем итоги.

Он затянулся сигарой и выпустил облако сизого дыма.

— Маленькая история, я бы сказал, сказка, — продолжил он.

— Живет в подвале одного дома паучок и играется в поэта и издателя. Он совсем один, у него нет никого в помощь, он не знает ни единого критика или журналиста, не знаком ни с одним книжным магазинам, у него есть только одно — компьютер и огромное желание стать большим издателем и поэтом. И еще он на двухнедельных курсах научился делать сайты для Интернета. Паучок долго играется в своем темном углу и, наконец, в огромной паутине-интернете создает свой маленький липкий уголок – свой первый сайт. Но, теперь хочется чего-то еще! А чего не хватает пауку? – МУХИ! – заорал Ангел, — ЖЕРТВЫ! И тогда Паучок с помощью одного своего друга-писателя находит дураков, которые готовы на все, чтобы их издавали и читали. Он приглашает их в эту паутинку и берет с них деньги за рекламные услуги. Одна муха, другая, третья… Те несут ему эти деньги, а он размещает их в своем липком темном уголке. Но деньги маленькие и совсем не интересные. И тогда паучок решает стать ПАУКОМ. Теперь он делает десять… потом двадцать сайтов, придумывает названия новых газет, новых поэтических порталов, и сеть его становится больше. Он печатает бланки разных литературных премий и уже готов их вручать новым писателям, предварительно вручив их самому себе, закатав те в деревянные рамки. Клиент пошел крупнее и чаще. Тогда он начинает оказывать новую услугу — пишет рецензии, статьи, берет интервью от имени несуществующих критиков и журналистов, и, наконец,… когда он уже набил руку на мелочах, к нему залетает МУХА! Она не несет миллионов и миллиардов, но готова заплатить довольно значительную сумму за его работу,… за его пиар-компанию, сумму, доселе небывалую для него…

— Ты врешь! — вскричала Галя, — ты видел информацию о Леонидове на всех этих сайтах? Он делает настоящую работу!

— Да! Но об этих уголках его паутинки не знает никто, кроме него. На каждом сайте есть счетчики посещений, на них одни нули и единички. А если туда никто не приходит, то и о Леонидове не узнает никто! Виртуальный офис! Мифический пиар! Не верите – посмотрите сами! – орал Ангел.

Они кинулись к компьютеру, уже находя маленькие квадратики внизу каждой страницы “поэта”. Нули, единички, всего несколько человек каждый день посещали эти сайты, – видимо, его предыдущие жертвы, которые еще надеялись на что-то.

— Каким, интересно, образом можно будет продать тысячи книг, когда о Леонидове не узнает никто? — спросил Ангел, — никаким!!!

— Ты все равно врешь, — произнес Леонидов, — у него есть газета, отпечатанная пятитысячным тиражом, и там мое интервью.

Ангел засмеялся, потом безжалостно произнес: — Я тебе говорил про кошку?… Позвони в типографию этой газетенки, — и он поднял с пола смятую страницу, которую принес с собой, — здесь телефон, позвони и спроси, какой тираж они печатают…

Галя бросилась к телефону.

Трубку снял совершенно пьяный мужичок, дыхнул немыслимым перегаром и рыгнул. (Была пятница, к тому же конец рабочего дня). Несмотря на это, она задала свой вопрос: — Вы печатаете Литературный журнал господина Тепанова?

— Ну…, — только и ответили ей.

Я хочу купить у вас четыре тысячи экземпляров! Это возможно?

— Двести, — тупо ответили ей.

— А остальное уже забрал Тепанов? – спросила она.

— Двести напечатал, двести и забрал.

— Всего двести напечатали? – переспросила она.

— Ну, — коротко ответил голос, потом добавил, — а на кой черт вам нужен этот журнал? Спросите Тепанова, если разрешит, так я напечатаю хоть миллион, только он своих придурков там печатает, и им же потом газетенку свою отдает. А больше она не нужна никому…

— Это вам сам Тепанов сказал? – возмущенно спросила она.

— Ну, — коротко ответил голос, рыгнул напоследок и повесил трубку.

Ангел подошел к окну и открыл его настежь, чтобы проветрить. Да, проветриться этим двоим сейчас не мешало бы. Ему жалко было на них смотреть, но он должен был закончить, чтобы в следующий раз неповадно было.

— Так что забирай, Леонидов, оттуда свои книги, которые и десятой доли того не стоили, что ты заплатил. Правда, он отредактировал их, и теперь в них попадаются грамматические ошибки – “поэт” оказался безграмотным. Зато, слава Богу,  обложки изменить не смог – пока не научился. Кроме того, у него нет договора ни с одним магазином в Москве, и продать он не сможет не то, что 5 тысяч книг… И десятка не продаст. А его знакомая книготорговая компания, которая “держит добрую половину рынка в стране”, –такой же паучок, как и он сам. Ставит книжки в Интернет-магазины, где их никто не покупает. Забирай их оттуда, пока он не выкинул книги на помойку.

— Выкинуть? Книги? – спросил Леонидов, — это невозможно!

— У такого, как он, —  возможно! – Покажет их тебе, потом скажет, что продал, вернет тебе за них деньги-копейки, а их на помойку…

— На кой черт он предложил мне тот договор? – спросил Леонидов. Ангел ответил, — потому что он прописал там фразу… фразочку:

“Договор обратной силы не имеет”. То есть, если ты захочешь передумать и вернуть свои деньги…

— Понятно, — перебил его Леонидов и замолчал.

— И последнее его изобретение, — безжалостно заканчивал свое исследование Ангел, – это Союз писателей 3 тысячелетия! За членство будьте любезны по три тысячи рубчиков! Вроде бы немного? Зато, теперь можно подтянуть сотни дурачков…, прошу прощения, писателей. Корочки продавать будем. Полиграфическая промышленность в стране работает нормально – напечатаем все. Премии, корочки, членство, грамоты — все что угодно. Напечатаем за три копейки – продадим за тысячи…

Они сидели и молчали… Говорить ни хотелось… Говорить было не о чем…

А на полу лежал листок глянцевой газеты, на которой крупным шрифтом в черной благородной рамке было выбито:

—————————————————————————————

Издательский центр Тепанова – это многоуровневая консалтинговая структура, лидер по продвижению книг на рынок!

Мы обеспечим продажи ваших книг в Москве, России и по всему миру!

Издадим ваши книги и сделаем их автора популярным и известным!

Наши авторы получают эксклюзивные возможности для PR-сопровождения!

Путь от рукописи до признания в мире будет для вас самым коротким только с нами!

—————————————————————————————

Ангел положил лист бумаги в пепельницу, придавил окурком сигары, чиркнул зажигалкой, и зеленый ядовитый дым распространился по всей комнате.

— Какой смрад, — произнес он.