Скажу сразу, что изначально этот текст задумывался как исследовательская статья и, соответственно, название предполагалось иное, более “серьёзное”, наукообразное; нечто вроде “ Лирический герой и образ автора в поэзии Евгения Ройзмана и Романа Тягунова”. Проштудировав немалое количество литературы по данному вопросу и, наконец, рискнув сесть за работу, я, с присущей мне долей здоровой самокритики, чётко осознала, что накопленные мною знания не достаточны, а родившиеся в связи с темой мысли крайне скромны в плане своей новизны, глубины и яркости, а, значит, я могу взяться за исследование лишь тогда, когда почувствую к этому готовность номер один.

Пока же решила представить что-то вроде не то литературно-критического, не то художественно-публицистического эссе, поскольку сей жанр, как известно, “не замахиваясь” на научную глубину изучения объекта, позволяет выразить автору мнение/ впечатление относительно него. Стиль эссе не просто допускает, а предполагает и требует образной подачи материала, разговорных интонаций, исповедальности (но — по поводу!). А вот что важно — и это удачно “ложится” на мою задумку — почти всякому эссе присуща антитетичность. И именно на фигуре антитезы (поэтика Ройзмана/ поэтика Тягунова) я попробую построить свой текст.

Сравнение — дело неблагодарное, особенно если оно касается творческих единиц, по моему убеждению, приблизительно равного уровня поэтического дарования. Более того, поэтов не просто одного поколения, но, как свидетельствуют источники, имевших между собою часто сложные, но, скорее, дружеские отношения. А потому, стараясь не нарушить границ этических норм, да и попросту любя горячо, однако по-своему, каждого из двух поэтов, буду более не сравнивать, а противопоставлять их; поэтические миры, ими созданные. Впрочем, заявленная тема поэтического ДИАЛОГА, а не спора подразумевает, что, невзирая на внешне очевидную разнополярность, в поэтике двух авторов можно обнаружить много общего.

Но поскольку эссе часто строится вопреки законам логики, позволю начать как раз с различного.

Даже не будучи литературоведчески и лингвистически безупречно подкованным, прочтя всего лишь несколько стихотворений Романа Тягунова (поняв/ не поняв, приняв/ не приняв), тем не менее чувствуешь, что это поэт “ВО ВЕСЬ ГОЛОС”. При всем трагическом изломе, боли, порой, — откровенном крике отчаяния, сквозящем из его строк,прочитывается, как мне кажется, некая врожденная театральность (в хорошем, “талантливом” понимании), нарочитая такая публичность… Вроде тебе и нестерпимо, и знаешь, что полностью, ДО ДОНЫШКА не поймёт НИКТО, но скоморошничаешь, разрываешь на себе всё в клочья и себя — в клочья! А вдруг чудо?..

***

По скользкой дорожке

Бежит без штанов

В СТИХАХ БЕЗ ОБЛОЖКИ:

Роман Тягунов.

На встречу с горной серной

Бежит от смерти верной.

Об этой его установке на публичность, важность всеобщего признания говорили и его друзья-знакомые.

Константин Патрушев:

“ — Он лучше всех поэтов, кого я только видел, читал свои стихи. Великолепно их подавал, был очень эпатажен, артистичен. Каждое его выступление было поэтическим мини-спектаклем…

<…> очень любил Маяковского “.

Друг Романа, поэт Дмитрий Рябоконь, вспоминая о Тягунове, называет его любимым поэтом Андрея Вознесенского. И в этом нет ничего удивительного, ведь Вознесенский, как и Маяковский, (вспоминается сразу забавный, а применительно конкретно к моему тексту — “постмодерновый” трюк: в фильме “Москва слезам не верит” поэт Вознесенский, играя поэта же Вознесенского, декламирует собственные стихи у памятника… Маяковскому!), так вот и именитый шестидесятник был тоже ориентирован на публичность, вся его поэтическая система, наполненная оригинальными, порой до дерзости, метафорами (что характерно, конечно, и для поэтики Тягунова), была принципиально открытой: как слушателю/ читателю, так и любым языковым экспериментам. Моё восприятие лирики Романа Тягунова как плача Петрушки (исповеди Белого Грустного клоуна) так бы и осталось моей личной интерпретацией… Но вот что говорит о поэте Евгений Касимов — журналист, поэт, человек, хорошо знавший Тягунова:

“ — Всё носило немножко скоморошеский, карнавальный вид. Его кидало из стороны в сторону. Он вел жизнь не очень упорядоченную, но по-настоящему напряженную и творческую“.

Что касается моего личного восприятия, то я вижу некоторое творческое родство Романа Тягунова с Велимиром Хлебниковым. Начиная с “переклички” биографических фактов, продолжая стремлением всегда пребывать в ипостаси Первого и заканчивая страстью к языковым экспериментам. Значимость Числа в творчестве обоих авторов (например, “Очерк значения чисел…” у Хлебникова или, среди много другого, у Тягунова: “Зарифмовав секретную таблицу, Число и зло. У цифры есть предел”/ “ Россия — страна грозовая. В ней Имя опасней Числа”/ “Не сосредоточиться… Чувство… мысль… Число…”) вероятно, не случайна: Хлебников в 1903-м году поступает на физико-математический факультет Казанского университета, Тягунов учится на матмехе УрГУ. 19 апреля 1920 года Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф проводят “коронование” Хлебникова; отныне его титул — Председатель Земного Шара. По воспоминаниям ещё одного близкого друга Тягунова, поэта Олега Дозморова, “с восьмидесятых он (Роман — прим. Ж. Щ.) носил титул короля поэтов Свердловска”. И, наконец, языковые эксперименты. Будетлянин Хлебников известен своим словотворчеством; как и его коллеги он призывал “пользоваться разрубленными словами, полусловами и их причудливыми хитрыми сочетаниями”. И пользовался! Едва ли не самый яркий пример словотворчества — поэма-перевертень “Разин”:

“ Сетуй, утес!

Утро чорту!

Мы, низари, летели Разиным.

Течёт и нежен, нежен и течёт,

Волгу див несёт, тесен вид углов…”

Не тайна, что лексема “ПЕРЕВЕРТЕНЬ” — прямая калька с др.-греческого “ПАЛИНДРОМ”. А палиндромы, пожалуй, излюбленный поэтический ход и выход, шах и мат поэта Тягунова:

“чем побеждает меч

читай наоборот”/

“читая ТЕНИНЕТ

по кругу враГНЕВраг

НА ДНЕ читай НАД НЕ,

круг ДЕМОН круг НО МЕДЬ

Я БЕС СЕБЯ и мне

нельзя тебя иметь…”/

“НАМ БОГ ОБМАН —

Читай наоборот…”

И т.д.

В каждом лирическом произведении на первый план выходит либо автопсихологическое, либо описательное, либо повествовательное, либо ролевое начало (Е. И. Орлова).

В этом отношении, как представляется, автопсихологическое начало превалирует в большинстве стихотворений Романа Тягунова. Во многих из них происходит прямая самономинация.

Вот, помимо уже процитированного выше:

“Что ни любовь —

Любовь до гроба,

Что ни поэт, то Тягунов”/

***

“ Имя — часть одежды.

Внутренний карман.

У меня — Надежда,

У тебя — Роман”/

***

“Случаен зритель Тягунов”.

Разумеется, было бы в высшей степени наивным (и “субъективный” жанр эссе — здесь не оправдание) полностью отождествлять лирического героя поэзии Тягунова с самим автором. Но несомненно одно: даже без анализа (пусть самого поверхностного), а лишь в результате прочтения — очевидно: поэтический мир автора, оперирующего такими лингвистическими и экстралингвистическими средствами, — он принципиально распахнут. Для всего. Для всех. Навстречу. А потому крайне незащищён, раним… Но в этой мнимой беззащитности не слабость, а сила Романа Тягунова: и поэтическая, и человеческая. В каждой строке, им созданной, ахает от восхищения, охает от разочарования, ойкает от боли эстетически совершенно устроенное сердце гениального речетворца:

***

чтоб не нашли твой след

я имя поменял…

…

не оставляй следов

открытого огня

на донышке со льдом

не оставляй меня…

Лирика Евгения Ройзмана принципиально иная. Поскольку, анализируя творчество Романа Тягунова, рискнула предположить, что все его многочисленные литературные вариации вокруг Числа и Цифры обусловлены профессией математика, постольку уместной кажется гипотеза о том, что изобилие исторических аллюзий в стихах Ройзмана обусловлено его профессией историка:

***

В Империи развал. Шумят рабы.

Спартак в ударе. Просветлели лица.

Но чучело Вождя в плену томится,

А из провинций всё текут гробы.

***

Недавно разрешили говорить.

О гласности указы огласили.

Плебеи и рабы заголосили.

…

Давно не пишут против Апиона.

И Апионов много развелось.

Загажен Рим. Загружен Пантеон.

Никто не пожелает потесниться…

В этих произведениях, которые в творчестве автора занимают место значительное, происходит удивительная, на мой взгляд, вещь: реминисценции, скрытые исторические намёки, не ограничиваются, как обычно, неявным указанием на то, что читателю нужно “прозреть” в тексте. Они, посредством аллюзии, отбрасывают в определенную историческую реальность, а из неё — назад — в современность. Этот “хронологический челнок”, непрерывно перемещая читательское сознание туда-сюда, “ткет ткань” вольных интерпретаций.

Как уже говорила, по моему глубокому убеждению, поэзия Ройзмана не криклива, не кичлива. Её голос, иногда напев, иногда шепот тих, спокоен, упрям и — могуч. Несгибаем в осознании своей правоты. Ему ни к чему что-то кому-то доказывать. Лирический герой Ройзмана всё давным-давно доказал. И себе, и другим. А между прочим, Евгений Ройзман тоже титулованный в 1987-м году король свердловских поэтов!

Что, в общем-то, подтверждает давно известное: для того, чтобы быть услышанным, не обязательно кричать:

***

Нелепа Жизнь.

Ещё нелепей Смерть.

Ещё нелепей, не боясь, не каясь,

Коснуться и вернуться, и не сметь

Всё вдаль идти, почти не прикасаясь

К тому, что, может быть, считал своим

И что позднее объявили общим,

Дойдя и не коснувшись. Мы стоим,

Коснувшись, не дойдя. Но мы не ропщем,

Не злобствуем. — Нам некого винить.

Всё то, что не нашли, мы потеряли.

И всё нелепо. И нелепо жить.

И медные солдатские медали.

Поэзия Ройзмана — поэзия стойкости, мужества и приятия Жизни во всех её, даже самых неприглядных проявлениях. Но важно, что это не пассивное приятие, а такое, которое позволяет мудро приняв и осознав недоброе, встать на борьбу со Злом:

***

Пойдём работать облаками

И будем где-нибудь висеть.

А не возьмут, так бурлаками

Пойдём работать на Исеть.

Пойдём работать кулаками

Идёт. Ударим по рукам.

А если нет, так батраками

Пойдём работать к кулакам.

Языковая игра также не чужда лирике Евгения Ройзмана. Однако, в отличие от дерзких лингвистических экзерсисов Романа Тягунова, его поэтические “шалости” более классичны, от них, как и от содержания самих стихотворений, исходит изысканность и благородство.

Анжамбеман и поэтические забавы с полной/ неполной омонимией — основные игровые приёмы в лирике Евгения Ройзмана:

***

На дворе скворец клевал

и крошил табак

на тарелочке лежал

грустный пастернак

Доносился ветра свист

веточки дрожали

и упал с берёзы лист

его ференц звали

А над речкою стоял

невеселый парк

по дороге там шагал

его звали марк

А скрипач играл играл

спрятавшись на крыше

и шагал себе шагал

выше

выше

выше

В одной из предыдущих работ посредством психолингвистического анализа пришла к выводу, что одним из ведущих концертов в картине мира лирического героя Ройзмана является концепт “отверженность”. Именно вокруг него строится вся поэтическая система автора:

***

Мы одни на целом свете

В этом мире мы одни

Только ветер ветер ветер

И огни огни огни

***

Хочешь, не хочешь — вокруг никого.

Да ты не понял — не здесь, а везде.

Кроме тебя. И тебя одного.

И твоего отраженья в воде.

Предпоследние стихи

… плотнее туман, не пробьюсь и никто не услышит

Давно ухожу, не заметили, тише и выше…

Важно, что человеку, с низким уровнем языковой компетенции лирику Ройзмана понять невозможно. Сказала и — осеклась! Удивительное свойство поэзии Евгения — её шаманство; она полна чар. Она не кричит о себе (кстати, именно О СЕБЕ разговора в ней почти нет), она тихо и рассудительно, оберегая свою душевную боль для своего же душевного роста, проникновенно начинает говорить о Всеобщем. Фоническая организация этих стихотворений — это суггестия; в том смысле, что понимающие, очаровавшись, порефлексируют, а непонимающие… Напевность, тихая, сильная, нежная проникновенность этих стихов (некоторых из них), уверена, могла бы стать не только объектом исследований или интеллектуальных упражнений, но и способом, вместо колыбельной, нежно и ласково укачать малютку в кроватке:

***

Шепотом упала шаль

Штора шёлком прошуршала

Но ни шорохом печаль

Тишины не нарушала…

***

Как медленны вы, реки Вавилона

считаю дни, дни медленные плена

что медленней, чем реки Вавилона

ленивее, чем Волга, Дон и Лена

Но всё-таки, несмотря на кажущееся несовпадение поэтических миров Тягунова и Ройзмана, у них много общих тем, а иногда создаётся устойчивое впечатление, что между ними на протяжении всего творчества, идёт своеобразный поэтический диалог.

Евгений Ройзман, вспоминая Романа Тягунова, говорил:

“ — Мы тогда легко писали стихи, у нас есть много ОБЩИХ текстов, которых никто не знает, а я их никогда не дам публиковать”.

Впрочем, и без чтения тех неведомых текстов, обладая лишь наличным, внимательный читатель обнаружит многократное “соприкосновение” этих поэтических миров:

тема Бога, Смысла, Вины и Прощения (близость вплоть до схожести используемых образов):

Роман Тягунов

***

Виноградники Господа Бога

И в конце, и в начале Пути.

И в конце, и в начале Дорога

К Виноградарю может прийти.

Путь-дорога от Слова до Слова

Избежит телеграфной сети:

В сердце Плотника — кровь Рыболова

И в конце, и в начале Пути.

Евгений Ройзман

***

Мы — виноград у Господа в горсти

Я виноват, и, Господи, прости

Меня. Когда-нибудь случится

Меж пальцев просочиться

Роман Тягунов

***

Господи, Господи, Господи,

Где же твоя Доброта?

Евгений Ройзман

***

Услышь узнай и помоги мне Бог

Вот до души объяли меня воды

Влекут в глубины и водовороты

Скользит Земля уходит из-под ног

От вопля моего я изнемог

2) тема Слова, Речи (Языка):

Роман Тягунов

***

В смоле и северном пуху

Валяя Ваньку, феньку, дыню —

Я предан русскому стиху,

Огню и дыму…

Евгений Ройзман

***

Но как оставить русский мой язык.

Боюсь уйти. Они его растащат.

А вот два стихотворения, сюжетно, на первый взгляд, друг с другом не связанных, но где одно — словно эхо другому. Но какое какому?

Роман Тягунов

***

Я не уверен, но надеюсь,

Что если вдруг случится Вдруг, —

Ни за идею, ни за деньги

Ты не предашь меня, мой друг.

…

Молчи! Молчи! Пусть зверь лопочет,

Пусть дети плачут на печи,

Впадая в сон… Впадаю в ересь.

Клубочек катится из рук…

Я НЕ УВЕРЕН. НО НАДЕЮСЬ.

Что не предам тебя, мой друг.

Евгений Ройзман

***

Когда я прав ну хоть на треть

На четверть, сколько-нибудь! — душу

Сломаю, расколю, разрушу

Но я не дам ей умереть

Ночь. Небо. Ненависть. Плывёт

В словах любви лениво греясь

Я НЕ УВЕРЕН, НО НАДЕЮСЬ

Она меня переживёт

Так, два поэта, единовременно запечатленные в одной пространственно-временной точке, близко друг друга знавшие, но, казалось бы, с диаметрально противоположным эстетическим (и человеческим?) восприятием сущего, совпали в своей поэтической заинтересованности рядом тем, завели (осознанно/ нет ли?) однажды свой диалог, а чью сторону принять, — это теперь только наш выбор. Да и нужно ли в этом случае выбирать?

Жанна Щукина

Литература:

Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности. INfOLIO. Электронная библиотека.

Бройтман С. Н. Лирический субъект// Введение в литературоведение. М., 1999.

ЖЗ “Урал”. “Вспоминая Романа Тягунова“, 2012.

Корман Б. О. Лирика Н. А. Некрасова. Воронеж, 1964.

Орлова Е. И. Образ автора в литературном произведении. М., 2008.

Хлебников В. Творения. Поэма. Палиндром. М., 1986.