Мне иногда кажется, что рассуждать о чем-то стало возможно, даже если вы это «что-то» не очень знаете, или даже не видели, по причине того, что установка пишущего ведь и, правда, стала не на «описать», похвалить, порассуждать, а высказать ту самую значимость «для себя», актуальность, которая, как мне кажется, очевидна по самому факту выхода фильма «Матильда».

Знаете, это ведь, как любовь, такое забитое-полуразбитое слово, много на эту тему сказано и написано, но ведь любовь это — божественный факт, божественное откровение: что-то происходит, и само по себе это происходящее — самоценно. А дается для чего? Для саморазвития, для движения, дли жизни, опять-таки. Вот и фильм этот, в любом случае — событие, некоторое откровение, – хороший он, или нет, глубокий, или нет, раскручен, или нет, переоценен, или нет. Так вот получилось, что вышел фильм почти в канун 100-летия Революции и был достаточно ярко освещен в прессе, так как, во-первых, режиссер очень известный, во-вторых, история привлекательная, в-третьих, фильм очень дорогостоящий, на роль актрисы претендовало человек триста, а запреты так совсем скрутили головы и интерес подогрели, тоже все об этом знают, пишут, сказали.

Хотелось написать, во-первых, о том, что фильм, красивый и красивый очень. А красота понятие, естественно, относительное, но эстетическая реальность такова, что на нормальную психику ложится именно прекрасное, его хочется, оно манит, как покой или манна небесная. Красота это хорошо! Это мир иллюзорности и сказки прекрасной, иногда своей эстетичной сонностью, иногда чем-то другим, но тоже манящим, сглаживающим все. Гармония прекрасна. Не было критика, который бы не отметил, что фильм безудержно и безумно красив, красочен, зрелищен. Отличные съемки. История? Банальная или нет, не очень можно судить. Красивая балерина, привлекательная в своей молодости, этакая Манон Леско, которая, как и Мерлин Монро, в любые времена была привлекательна, и не только этим, как говорится.

Есть только одно явное «но» этого фильма, безусловное, явное, и тоже очевидное. Некоторая ошибка в  глобальном понимании того, что такое любовь, что такое Николай Второй, что такое относиться с уважением и нежностью к своим героям. Чистота и муки, телесные или душевные, нередко вызывают у аудитории  отрицательную оценку. Почему? Потому что это за гранью принципа удовольствия. Удовольствие, обольщение нам свойственно от рождения, и это самая естественная, так сказать, языческая парадигма, свойственная человеку больше всего. Схема любви по языческой парадигме слишком древняя и слишком простая, ну по действиям Клеопатры ее можно проанализировать легко и просто, подсмотреть у Пушкина. «Но только утренней порфирой, Аврора нежная блеснет, клянусь под смертною секирой, глава счастливцев отпадет!» Так и правитель любой римский, должен прийти на смену предыдущему, без какого-то шанса на прощение или пощаду. Язычество – религия «стыда», стыдно не быть доблестным, смелым, ярким. Язычество — религия героев, и любовь этих героев подобна рыцарскому роману – цветы, блеск, стихи, поклонения, если что «нет так» – кровь, дуэль (в разные эпохи по-разному!), а главное в этой любви, да и в религии — конечность. Любовь в язычестве — конечна, она предельна. И часто очень красива, потому как полна восторга, необузданности, и так далее, и еще больше. Христианство, как известно, совершенно и качественно определяет любовь по-другому. Любовь в христианстве это жертвенность, не в смысле жертвоприношения (даже в Иудаизме отменено в 70-м году нашей эры), а в смысле отказа от собственных желаний, по возможности, подчинения, вручения своей жизни Богу. Забавно, но мифы вокруг христианства позволяют совершенно забыть,  за кого пошел Христос на муки. За друзей, разве? За врагов он пошел! Один из самых главных постулатов христианства возлюбить врагов своих. Почему? Потому что никто не знает, как эти враги по трансцендентной линии-то скажутся! В общем, получается, что часто лучше они и важнее, чем любой друг! Столь наивные рассуждения мои не так наивны, как может показаться, если общественного деятеля, царя, человека, который причислен к великомученикам фактически, радостно и всем скопом обвиняют (вернее демонстрируют) во всей его слабости, и наслаждаются, улюлюкают по поводу привлекательности одной тысячной доли его способности любить. Историки, поэты серебряного века (в частности, Зинаида Гиппиус, как известно, в «Живых лицах», вспоминает об Анне Вырубовой, спокойно, метко, едко пишет о том, каким слабым был Николай Второй). Пишут об этом многие очевидцы, пишут историки. Но, видите ли, оно-то все так … Но как насчет того, что этот человек претерпел? Серьезные историки в 70-е – 90-е годы вспоминают об этом все чаще. Выходят книги, монографии, научные труды. До мелочей воссоздаются подробности и детали. Например, как каждое утро семья вставала, как они работали каждый день, не покладая рук, как девочки спокойно выносили те унижения, которые охранники им предоставляли в полной мере (даже туалеты на щеколду нельзя было закрыть, не говоря о всех тех ужасах переездов, ожидания смерти, испытаний). Кошмар и трагедия происходившего. Известный человеческий, вернее, просто нечеловеческий подвиг семьи, как можно его игнорировать совершенно?

Любой и не критик скажет вам, что художественный фильм не имеет ничего общего с реальностью. Ничего общего. Сама об этом все время говорю. И себе тоже. Это вымысел художника и все. А, с другой стороны, нужно ли тогда брать столь известную фигуру как главного героя фильма? В надежде, что никто не подумает, что есть что-то общее? Взять его имя для того, чтобы рассказать историю о Ромео и Джульетте? У Шекспира, кстати, все точнее: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», а история-то не об известных людях, а о каждом из нас, каждом, кто замкнут в пространстве короткого замыкания с другим, любимым человеком. А еще на память напрашивается история с Антоном Чеховым, который описал в своем рассказе «Попрыгунья» Ольгу Ивановну, которую на самом деле звали Софьей Петровной Кувшинниковой, и чей портрет написал в реальной жизни художник Левитан. Если в герое Дымове можно было узнать известного врача (а образ удивительный!), то, вот, Ольга Петровна в жизни вовсе Попрыгунью не напоминала, между прочим, с ее ветреностью, что целиком было на совести Антона Павловича Чехова и его знаменитого рассказа. Когда пройдет сто лет, триста лет, не будет это так заметно, возможно, подобное несоответствие фильма о Николае Втором и его собственного жизненного пути. Об Александре Невском или о короле Артуре можно, безусловно, рассказывать, что угодно. Время прошло. Но Николай Второй слишком близок все же к нашему времени. Нет? Если вы пойдете в старые дома эмигрантов в Париже – почти в каждом доме (сейчас, может быть, мало, кто остался в живых, но лет десять назад, так оно и было!), можно было увидеть портреты Николай Второго. Его не просто чтили, или уважали, он был и оставался помазанником Божьим, его очень любили спустя столько лет. Любил и чтил каждый. Воспоминания императрицы Марии Федоровны полны достоинства, она почти ничего не пишет в своих дневниках о своем душевном состоянии, или настроении, она просто, день за днем, записывает, что делала каждый день, простые банальности пишет, за которыми колоссальная жизненная сила. Очаровательная Матильда Ксешинская — чаровница, божество воздуха (как и ее легкие воспоминания, изданные и переизданные!), но как сравнивать эту красивейшую историю о Нике со всем тем, что прошла и испытала вся царская семья? Все «но», все-таки, очевидны …

А фильм обольщает. Он очень ярок, и очень красив, нужны ли такие обольщения, нужна ли подобная фикция, очищает ли она, как истинное искусство, в этом сродни религиозным или мистическим практикам? Может ли обольщение очистить, подарить крылья, оживить душу? Да, если правильно расставлены акценты. (Или — да, если они совсем не расставлены!). Не перестаю удивляться привлекательной простоте чего-то народного.  Именно об этом писал и Г. Газданов, и А. Блок, и миллионы критиков и очевидцев, да и этим же совращал Распутин Царскую семью, между прочим! Народное – от души, от сердца, тут правила не действуют. Захват сердца! А когда нужен, подключен интеллект, когда продукт творческий на это претендует, то работа все-таки должна быть дотошная, доскональная. Разве, нет? Не перестаю восхищаться английской «Анной Карениной» драматурга Тома Штоппарда, с Кирой Найтли, потому как сделан фильм бесконечно красиво, и потому что акценты все верно расставлены. Нет ощущения радости от самой Анны Карениной, того восхищения, которое вызывал ее образ после просмотра версий с Самойловой, Вивьен Ли, Гретой Гарбо. Кира Найтли ее немного, совсем чуть-чуть сделала менее привлекательной, чем совершенно точно передала и настроение самого Толстого, мне кажется, его внутренний посыл. А еще, и это, может быть, главное, фильм не сделан как история о банальном адюльтере. Смешно даже думать, что образ Анны Карениной может быть «восстановлен» в наше время. Это не просто жалкий адюльтер, это рассказ о героине-демоне, героине с такой силой страсти, которая просто немыслима в современную эпоху, она в XIX веке бросилась под поезд, символ цивилизации, она и осталась там, в том далеком времени. Для нас этот образ как реликвия, как история характера, тяжеловесный под гнетом времени, за которое эту книгу читали  и перечитывали, делали экранизации, ставили в театре, сто раз сдавали на экзаменах в ВУЗы. Сложность произведения, его многогранность – совершенный гений Льва Николаевича Толстого, несводимый к простой истории об интрижке. Том Стоппард деликатен. Он не рассказывает историю жизни женщины, он рассказывает историю существования образа Анны Карениной, его театральных и кинематографических воплощений. В этом смысле, режиссер Алексей Учитель, мне кажется, приближается к созданию мифа о Ксешинской, или о Николае Втором, делая очень большой реверанс в сторону первой, и забывая, мягко говоря, игнорируя, значимость, мощь, силу духа второго.

Фильм о Марине Цветаевой «Зеркала», кстати, имел ту же проблему, невозможность передачи того, что помимо бесконечных любовных историй, Марина Ивановна была одним из величайших поэтесс двадцатого века! При этом, главная актриса, все же сумела донести эту информацию просто своим каким-то образом, выражением лица, душевным переживанием, как мне кажется, как когда-то могла делать только Вивьен Ли. В этом, и было некоторое непредсказуемое чудо фильма. В сценарии подобная глубина образа поэтессы не очень наблюдалась.

А еще нам не совсем и не всегда понятен масштаб этих людей, чьи тени предстают на экране фильма «Матильда». Их проблемы, их трудности. Недавно услышала оценку двадцатилетней девушки в адрес Мерлин Монро, что-то о слабости актрисы. (Время чуть позже, но тоже не всегда понятно!) Подумала, что сегодня даже не представить себе, какой силой обладала эта женщина, создав такие очаровательные, легкие, удивительные образы, и проявив такую силу воли, сохранив нежные чувства к мужчинам, актерам, окружающим, поклонникам до конца своих дней, как и нежность, как и чувство юмора. Сегодня, когда люди стали так легко доступны, в частности, благодаря общению по интернету, даже не представить себе, что такое было оказаться в Голливуде тогда. Можно ли себе представить, что такое было быть императором в то время?

Смотрю на интервью Метрополита Волоколамского Илариона с Алексеем Учителем: «Мне кажется, что в фильме важен не только сюжет и игра актеров, но в конечном итоге и то, какими люди выходят из кинозала: опустошенными или наполненными, натолкнул ли их фильм на какие-то мысли. Конечно, Вы правильно отмечаете в своих выступлениях, даже если фильм трагический, тяжелый, о войне, о страданиях людей, в нем должна оставаться надежда. Я думаю, что люди, когда идут в кинотеатр, хотят увидеть, с одной стороны, интересное, может быть, трагическое (если это драма) или смешное (если это комедия) кино, но в любом случае, зрители хотят, чтобы фильм всегда дарил им луч надежды». Таким лучом надежды звучат эти слова, почему? Да, не знаю, почему – звучат и все! А далее в этом же интервью Метрополит Волоколамский говорит о том, как ему понравился «Титаник». Да, тот самый «Титаник», на который обычно интеллектуальная элита нападает со страшной силой. Как там все банально, боже мой! Как предсказуемо и по-голливудски!  «Мне кажется», — пишет Иларион – «если фильм рассказывает о событиях такого масштаба, показывает, как люди ведут себя в трагических обстоятельствах, но при этом все-таки дарит луч надежды, а зрители после просмотра делают для себя какие-то выводы, имеют пищу для размышления — ради этого, наверное, и должно существовать кино. Оно должно и отражать действительность, и в каком-то смысле ее формировать, дарить светлые образы, влияя на людей, на их умы и, конечно, давая людям тот нравственный посыл, который необходим, чтобы наша жизнь становилась лучше». Как же это точно! И разве для этого обязательно нужны великие исторические фигуры?  Скажем так, необязательно! Или, «ну, почти!»

А само событие все-таки состоялась, о чем не могла умолчать, о чем говорила с друзьями и коллегами,  обсуждали, предполагали. Для меня событие это, пожалуй, обсуждение фильма – общее становление важного. Не знаю, как для других…

Нина Щербак