Голубая поверхность заводи уже не расплывалась кругами от играющей рыбы. Видимо, дневная жара брала своё, и рыба ушла на глубину. Клевать перестало. Оводы одолевали. В желудке рыбака кроме кружки кваса с утра ничего не было. «Всё одно к одному», – решил Силантий и принялся сматывать леску на удочку.

Под ногами радостно закрутился заскучавший Шарик. Псу давно надоела и река, и рыбалка, и даже хозяин, замолчавший сразу, как только забросил в воду какую-то штучку с червяком. В деревне можно за кошками погоняться, с соседской собачонкой поиграть.

– Пошли, пошли, – улыбнулся рыбак, – вижу, устал ждать.

Возвращаясь в деревню, он посмеивался сквозь выгоревшие от табачного дыма усы: «Поворчит Силишна. Скажет: «Три окуня – не улов. Нечего и ходить было, время терять».

– Да, кто ж виноват, Шарик, что июльская жара рыбу утомила, – принялся оправдываться хозяин, словно искал поддержки у верного пса.

Перед самым заходом в деревню Силантий присел на травянистый бугорок, вынул из кармана кисет, насыпал в заготовленный на такой случай газетный клочок махорку и, поплевав на пальцы, принялся сворачивать самокрутку. Горло продрало, словно напильником. Прилёгший рядом пёс отвернул голову. Не спасло, чихнул. С укором взглянул на человека – надо ли так чадить! Усы Силантия расползлись в улыбке: «Терпи, друг». Оба они были рыжими – человек и собака, но усы хозяина давно выгорели от едкого дыма, превратившись из ярко рыжих в невесть что белёсое. Э, не волновало – красив, не красив. В молодости, конечно, выделялся и ростом, и цветом ярко рыжей копны волос, а что сейчас, в тридцать лет, об этом задумываться.

В деревне кукарекали петухи, кое-где по дворам лаяли собаки, в близком поле проревел телёнок. Пора к дому.

Не успели пройти по деревне и часть пути, как пёс повёл носом и стремглав бросился в лопухи, где тут же заорала кошка. Двор встретил хозяина молчанием. «Хорошо, если Силишна куда-то отправилась. Молчание – золото», – хотел порадоваться Силантий. Не успел. Огородная калитка скрипнула, и появилась хозяйка с хорошей охапкой свежей травы в руках. Видно, для кур нарвала.

Силишна искоса взглянула на мужа:

– Нашатался, рыбак… Рыбы, наверно, не меряно принёс?

– В тазик бросил. Почисти там или… кошке отдай. Сама решишь, – устало ответил мужик.

Он, и вправду, что-то притомился. Знал заранее все упрёки, почему и хотелось увильнуть от бабьих пересудов. Силишна посмотрела в тазик, стоявший на крыльце:

– И это улов? Три окуня. Нечего и ходить было, время терять.

Силантий отмахнулся:

– Слушай, не заводись ты с утра. Ну, дай в воскресенье продыху. Неужели раз в неделю не смею на берегу посидеть?

– А курятник мне кто обещал отремонтировать? Смотри, залезет лис через гнилые доски на крыше, останемся без кур, – досадовала Силишна. – Ты на неделе талдычил, что в выходной свежих досок на крышу настелешь. И где они? Рыбалка могла бы и подождать. Ради трёх окуней – полдня коту под хвост.

– Помолчи! Твою медь…

Уж лучше бы жена затихла. Но ей, как говорится, только дай разойтись. Не остановится, пока не выговорится.

Силантия ворчливость жены донимала, хуже некуда. Он опять махнул рукой и направился со двора.

– Куда тебя лешак понёс? – раздалось вслед.

– Куда, куда, на кудыкины горы, – сквозь зубы пробормотал в ответ. – Ить, – махнул рукой, – отцепись…

Отправился прямиком к соседу Федоту Еремееву.

Федот сидел на завалинке возле избы. У его ног в траве стоял кувшин и лежал ковш. Увидев Силантия, приветственно махнул рукой:

– Присоседивайся. Брагу пить станешь?

– Стану.

Присев рядом с Федотом, неудачливый рыбак продолжил вздыхать: «Вот, разворчалась!» Он понимал, что жена уход его не простит, как не простит и то, что не выслушал все её упрёки. Устали оба. Восемь лет вместе прожили, двоих детишек родили, сами не состарились, а такое чувство, будто сто лет рядом провели.

– Хороша бражка, – крякнул Силантий и вытер тыльной стороной ладони усы.

– Как поживаешь? – поинтересовался Федот.

– На-ко, держи, – Силантий протянул соседу газетный клочок, затем вынул из кармана кисет.

Затянулись. Едкий дым окутал обоих почти с ног до головы.

– Как поживаю? Выживаю. Поедом Силишна ест. С утра на реку сходил, так сейчас устроила мне сражение.

– Значит, рыбы мало принёс, – рассмеялся Федот. – А может, воли ей много даёшь. Моя не шибко говорливая. Знает, чуть что наперекор, поленом по заду. И весь разговор.

Рассмеялись. Бражка успокоила грудь. Силантий принялся рассказывать про дела в бригаде. Федот внимательно слушал, кивая головой. До чего же сосед – задушевный человек! Мало того, что угостил от сердца, а и выслушал, и головой в согласии покивал. На прощание обнял Федота, и, чуть покачиваясь, побрёл к дому. Голод почти не донимал, брага заполнила желудок.

Во дворе, как будто никуда и не уходила, всё также возле огородной калитки стояла Силишна. Увидев мужа, подбоченила руки:

– Явился, пьяница! Ах ты, рожа ты, бессовестная! И кто мне обещал курятник в выходной перекрыть?! С Федотом, небось, снюхался…

– Помолчи… не видишь, муж вернулся. Покорми хоть, что ли, – проговорил, запинаясь, Силантий.

– Лезь на курятник! Потом поешь, – зло бросила жена, проходя мимо. – Навязался, окаянный, на мою шею!

И что нашло на мужика? Может, слова Федота про полено вспомнил. Рванул доску из крылечной оградки и с размаху приложился почерневшей плашкой к широкой спине Силишны. Она взвизгнула, бросилась к полуоткрытым воротам. Силантий изловчился и успел огреть жену ещё разок.

Надо же так было случиться, что мимо дома в тот момент проезжал на лошади председатель колхоза. Ехал, наверно, осматривать покосы.

– Ты, Силантий, не с ума ли сошёл? – спрыгнув с лошади, закричал председатель и бросился к Силишне, раскинув руки.

Баба заскочила за спину председателя и заголосила:

– Убить меня паразит вознамерился.

Председатель обернулся и обнял Силишну за плечи:

– Да, ну! Не боись, не с таких спесь сбивал!

В груди Силантия взыграла ревность:

– Ты ехал, Митрич, себе и ехал бы дальше! Не ровен час, и тебе перепадёт!

– Не грози. Завтра на трезвую голову объясню, как советский колхозник должен себя вести на работе и в быту.

Силантий бросился к председателю, замахиваясь всё той же доской:

– Счас увидишь колхозника в быту, за-араза!

Председатель ловко отпрыгнул в сторону и кинулся к лошади. Вскочив в седло, двинул лошадь прямо на Силантия:

– Но, пошла! Затопчу!

В ноги лошади кинулся невесть откуда взявшийся Шарик. Лошадь поднялась на дыбы, огласив округу звучным ржанием. Крики Силишны, председателя, испуганное ржание разнеслись по всему концу деревни. Сбежались люди, оттащили Силантия в сторону, усадили на траву. Пар вышел. Ругаться и спорить уже никому не хотелось. День закончился в тишине. Молчал Силантий, молчала и супруга. Спать легли по разным углам избы. Детей на летнюю пору давно отдали родителям Силантия в соседнюю деревню. Ладно, они не видели, не слышали отца и мать.

Утро не предвещало ничего особенного. Жена хмуро замешивала корм для скотины, а Силантий выпил стакан молока и тотчас отправился в бригаду. Шла пора заготовки сена, и колхозники по разнарядке с литовками на плечах потопали на отведённые покосы на Пронькины угоры.

В десять утра к поляне, где махал литовкой Силантий, подъехал верховой в форменной одежде. Спешился. Подошёл к одному косарю, к другому, пока не остановился возле Силантия. Оказалось, незнакомый милиционер из посёлка.

– Шестаков? – настороженно разглядывая, спросил служивый.

– Он самый, – ответил с усмешкой колхозник.

– Пошли за мной.

– Куда?

– Куда надо, – сдвинув брови, произнёс милиционер.

Передав литовку приятелю по бригаде, Силантий отправился вслед за верховым. Попросился, пока топал по деревне, зайти домой:

– Портянки посвежее бы намотать.

– Тебе скоро без разницы будет, в каких ходить, – ответил милиционер.

– Объясните, куда ведёте, – поинтересовался Силантий.

– В отдел. Заявление на тебя от председателя поступило. Станем разбираться, враг ты народа или распоясавшийся пьяный дебошир, – сказал верховой.

– Любого спросите из деревни. Я – не враг и не пьяный дебошир. Маленько…

– Иди, помалкивай. Разберёмся.

Рядом пристроился Шарик, казалось, понимавший, что с хозяином стряслось что-то неладное.

– Давай, милый, домой! – махнул Силантий псу рукой. – Домой! Курятник там сторожи. Силишну оберегай.

На выделенной в правлении подводе колхозника увезли в посёлок в отдел милиции. В тот же вечер допросили в комнате следователя:

– Советскую власть клял? – спросил молодой сотрудник со знаками в петлицах, значение которых было задержанному не понятно.

– Нет, – ответил опешивший мужик.

– В заявлении написано, что ты грубо отзывался о председателе колхоза, а он представитель власти. Так, получается, что ты в его лице власть хаял?

– Пусть под руку не лезет. С женой у нас перебранка случилась, а тут он подвернулся. Нет, никогда я власти не ругал.

– А вот, посмотри-ка! Видишь, вторая бумага на тебя лежит у меня на столе. Счетовод Корытов тоже пишет, что ты – враг народа! – закричал следователь.

– Да Корытов-то – кум председательский. Разве не напишет он, что ему сродственник продиктует?! – тоже закричал Силантий.

Удар в лицо опрокинул его с табурета. Не помнил, когда бить перестали, как в камере оказался. Всё лицо было в кровоподтёках. Болело в боку.

Сокамерник в очках с одним уцелевшим в оправе стеклом оторвал рукав от своей рубахи, плеснул на обрывок из кружки воды:

– Оботрись, да знакомы будем. Зиновий Берёзка.

Шестаков протянул руку:

– Спасибо, Зиновий. Силантием меня зовут.

Помолчали.

– Слышь, Силантий, не бери на себя то, чего не делал. Бить будут, не бери грех на душу, – шепнул сокамерник, усаживая избитого на койку. – Не верь никому. Отсюда две дороги: одна – на кладбище, вторая – на лесоповал. Думай, прежде чем говорить.

«Твою медь… Как же это так случилось? Колхозника-передовика искатали по полу. И кто они после этого?» – удивлялся про себя Силантий.

Назавтра допросы продолжились. Продолжились они и послезавтра. Подозреваемый так и не признался в контрреволюционной деятельности. Следователю пришлось писать постановление о прекращении уголовного дела по статье 58 и оставить лишь статью об угрозах убийством колхознице Шестаковой Евдокие Романовне. Приговор огласили через три недели после задержания дебошира Шестакова: пять лет лагерей. Свидания с женой не разрешили, а сразу после приговора под стражей увезли осуждённого и ещё двоих в область на этап. Заканчивался июль сорокового года.

***

Война докатилась до Сталинграда и забуксовала. Семнадцатого июля 1942 года войска 62-й и 64-й армий Сталинградского фронта вступили в боевое столкновение с войсками 6-й немецкой армии. Колоссальные потери, понесённые обеими сторонами, заставляли каждую искать резервы.

К той поре Шестаков отбыл два года из пяти, назначенных по приговору. Валил лес на севере страны, помогая государству посильным трудовым участием. Перевоспитание лагерем никак не сказалось на характере заключённого Шестакова, он остался всё таким же покладистым, не вредным, не злобливым, «но подверженным тоске по дому». Холод, голод и переживания перекрасили не только усы заключённого, но и волосы. Поседел.

Второго августа Силантия вызвали к начальнику лагеря Сверчкову. Худой же этот был Сверчков, словно сам ёлки валил и не пил при этом и не ел последние полгода.

– Разрешите войти, гражданин начальник, – спросил разрешения Силантий.

– Входи. Слушай, тебе несказанно в жизни везёт. С политической статьи твоё дело переквалифицировали на бытовую. А ведь твои косточки могли бы уже сгнить. Ты, как видишь, жив, здоров. Говорят, нормы выработки хорошие даёшь. Да… везёт тебе, Шестаков. Родина предлагает искупить вину на фронте. Там порядки другие: повоюешь, заслужишь искупление вины, значит, досрочно с тебя снимут обвинение. Глядишь, и награду получишь. Вот, зачем я тебя вызвал. Выбирай – лес валить здесь ещё три года или на фронт отправляться в роту штрафников и через полгода, если не убьют, свободен.

– На фронт.

– Ступай. Завтра отравишься с командой, – улыбнулся начальник лагеря.

Как же не быть довольным, – получив согласие лагерного заключённого Шестакова, полностью укомплектовалась по спущенному сверху нормативу группа для отправки на фронт.

***

Разрыв мины заставил Силантия прыгнуть в ближнюю воронку. Бежал к полуразрушенному дому, где только что обосновались свои ребята из второй штрафной роты 117 стрелкового полка. Бежал, да не добежал. В утренней атаке не отстал, а вот при полуденной перегруппировке, замешкался, пока бинт перематывал на своей голове. Оглох ещё неделю назад, а тут бинт этот… Не расслышал приказа. Только увидев проскочившего мимо приятеля Зиновия, понял, что ребята с места снялись. По мелькнувшему белому вещмешку Берёзки заметил, в который дом они забежали.

Свалившись в воронку, сначала вздохнул облегчённо: «Всё же не зацепило. До своих обязательно добраться надо, а коли ранят в руку-ногу, то – беда. Сам Господь Бог не подсобит». Похлопал себя по бокам, вроде бы, болью нигде не отозвалось. Повернул голову – вот угораздило попасть! Из земли рядышком торчало хвостатое оперение мины. Неразорвавшейся. И не выпрыгнешь из воронки. Рядом ложились такие же плюхи, только те взрывались, а эта решила в земле отдохнуть. «Твою медь!»

Силантий, кося глазами на «соседку», решил не испытывать судьбу и пополз вверх. Кажется, там поутихло. Не успел добраться до края воронки, как услышал скрежет гусеницы. Выглянув, обомлел – на удалении десяти метров от воронки стоял немецкий танк. Без прикрытия пехоты. Башня танка повернулась, и сразу прогремело звонкое «гах!». Танк стрелял в сторону дома, куда всего минуту назад спешил Силантий.

– По нашим лупит, – прошептал вслух.

От дома полетели обломки.

– Твою медь! – кинул страдальчески. – Ни гранаты, ни пэтээра.

Ствол танка качнулся от второго выстрела. В клубах пыли от стен дома отвалился угол и на глазах Силантия начал рассыпаться по земле. Там, в полуразрушенной кирпичной коробке, оставались ещё те, кто выжил после атаки: Зиновий Берёзка, Лёвка Шепулов, Сёмка Кайгородов, майор-штрафник Горелин, заместитель его – Брусков.

Взгляд Силантия застыл на мине, торчавшей на дне воронки:

– Оп!

Отбросив винтовку, он подполз к «соседке» и осторожно дотронулся до поблескивающих металлом боков. Сверху раздалось знакомое уже танковое «гах!» Руки принялись отгребать землю от мины, пока та не обнажилась почти полностью. Жадно схватив боеприпас, пробормотал: «Сгодится». Оставалось добросить до танка.

Вытолкнув мину на край воронки, Силантий приготовился бросить орудие возмездия, но понял, что не докинет. Далековато, сил не хватит. Что делать? До крови закусил нижнюю губу – придётся тащить в руках, а там… Там, как повернётся. Ребят надо спасать. Вскочил, что теперь было ёжиться-то, бережно прижав мину к боку, побежал эти десять метров. Коснулся чужой танковой брони, наметил срез основания башни. Мелькнуло перед глазами лицо Силишны: «Не обессудь, родная!»

От раздавшегося взрыва танк вздрогнул всем корпусом так, что башню сдёрнуло с места…

***

Возле раскуроченного немецкого танка остановились двое – командир второй штрафной роты, разжалованный до лейтенанта, майор Горелин и его заместитель – младший лейтенант Брусков.

– Младший лейтенант, пиши представление на Шестакова. На Красную Звезду пиши. И доложи, что погиб, как герой. Судимость снимут.

– Я считаю, командир, не заслуживает Шестаков награды. Он должником был перед Родиной, и ему дали возможность искупить вину. Штрафник её искупил. Судимость снимут, этого достаточно. Ничего особенного он не сделал.

– Он отдал всё, что у него было. Благодаря ему, ты сейчас живым стоишь. Пиши представление, не пререкайся. Я хоть и лейтенант, но моё настоящее звание ты знаешь. И характер тоже… Разговор окончен.

Алексей Дубровин

г. Пермь