Стали они брошенными людьми, деревенский дом и городская дача, кто из них дольше продержится на белом свете зелёного полотна нашей земли-Матушки?

Много, неизмеримо много по России стоит брошенных, обихоженных когда-то человеком, участков земли. И уж смотришь — на многих таких огородах вырос молодой лес. Кроме чувств тревоги и тоски, на душе становиться как-то одиноко, будто лично тебя бросили, страшное это чувство… Отчего же побросал их человек? Рухнул Советский Союз, великая держава. В городах, сёлах, деревнях люди враз оказались без работы. Средств к существованию не оказалось у подавляющего большинства людей, и в эту трагедию неминуемо впряглись войны.

Досталось, как и во все времена, с лихвой милой нашему нутру провинции. Жаль, очень жаль было покидать родные сёла и деревни, отрываться с насиженных прадедами мест. Но если в больших городах жизнь всё же как-то зиждилась, то деревенский люд и вовсе списали подчистую. И в Советское время именно с сёл и деревень шла молодёжь в города, и росли эти города неминуемо быстро, а как рухнуло всё, поток этот стал полноводной рекой. Даже колхозы-миллионеры пришли в полнейший упадок, что уж говорить о других. В девяностые годы крепко выручили наш народ дачные участки, натуральные овощи в прямом смысле во многом спасли наш народ от голода. С городов потянулись в сёла, деревни выросшие, создавшие давно семьи, дети к своим родителям. Там и коровушка внучатам молочка даст, да ведь и всегда такое вот движение наблюдалось. Вот такой вот вечный круговорот нашей жизни, но всё же в России он особенный. Выручил, как и во все времена, спаситель лес — грибочками, ягодкой. Бандиты по всей нашей Отчизне грабительски вырубают красавец лес, но всё одно: там, где он ещё остался, по-прежнему даёт человеку свои гостинцы наш дорогой, многовековой лес. Спасла и рыбка — слава Богу, рек, озёр в России хватает. Но это всё есть выживание, катастрофически стали пустеть дома в деревнях и дачи в небольших городах. Кто помоложе — все рвались в город, кто постарше — оставались доживать в родных деревнях. И вот уже отъехали родные дети в столицы в поисках элементарного выживания, а вслед за ними местное начальство повсеместно стало отменять рейсовые автобусы в сёла и деревни, закрывать школы, детские сады. Кругом властвовала трагедия деревенского человека. Сколько написано об этом Великими русскими писателями Василием Беловым, Валентином Распутиным, Василием Шукшиным, Виктором Астафьевым, Фёдором Абрамовым, но уничтожение деревни продолжается по сей день.

Деревенский дом с городской дачей — кто больше простоит без человеческого догляду…

Деревенскому дому всё чаще снилось, как хозяйка, встав в четыре утра, затепливает лампадку, помолившись на образа, затапливает русскую печь, провожает коровушку с овцами на ежедневный выгул. Пастух бьёт кнутом оземь, ловко создаёт громкий щелчок кнутовищем. Коровы, овцы, козы, словно солдаты, идут неровным строем по деревенской улице. И вот уже затих многочисленный громкий коровий рёв. Улица опустела, а у деревенских хозяек во всю в дому кипит работа. В русской печи томится в чугунках суп, каша, поспевают пироги с грибами, яблоками, пойло для коровы. И вот уж поднялся хозяин, отведав деревенского ёдова, спешит в колхозную контору с утра председатель, даёт всем задание. Деревенский мужик идёт по родному селу уверенной походкой, машину свою грузовую он отремонтировал, и все эти дни, возя зерно на элеватор, разглядывал родные места, вспоминал своё босоногое детство. Немного погодя думал о любимой жене, детях, но главное — в душе крепла уверенность в завтрашнем дне. Тем временем его жена с радостью наблюдала, как пробуждаются её два сына, которые, едва протерев глаза и съев по горячему пирогу, выпив железную кружку молока, уже бегут с удочками на речку. С вечера они наказали матери испечь пироги из пойманной давеча щуки, теперь молодые добытчики вновь спешили удить рыбку, по дороге мечтая после утрешней рыбалки слазить на высокую гору, и на её отвесности, держась за деревья, нарвать растущих там лесных орехов, и, заранее зная, как обрадуется мама, радовались и сами. Младшие братик и две сестрёнки ещё спали, потому как было-то всего шесть утра. Так вот трудятся на деревне. Всё это снилось деревенскому дому. Его давно обступили вокруг деревья, и в летнее время он уже был почти не виден с узкой тропочки, бывшей когда-то деревенской дорогой. Давно встали на ноги детки, выросшие в нём, убегли в город, там и живут, родители их лежат на погосте, до самой смерти не предав деревеньки своей. О, как же они, сердешные, ухаживали друг за дружкой до самой смертушки. В дому по-прежнему стоит русская печь, в углу стоят покрытые толстым слоем пыли образа. Всё вокруг отсырело и пахнет нежитью. Только дом сопротивляется, не покосился, потому как крыша была сделана мастеровитыми мужиками и по сей день не протекала. Низ дома за давностью лет подгнил, но ещё крепился и не сдавал свои позиции. К дому было проведено электричество, так простоял он лет двадцать, потом электрики во избежание пожара обрезали провода. Только несколько человек теперь ходило по узкой тропочке, и дом, уже не надеясь ни на что, разглядывал их, а они — его: непостижимо печальны были их взгляды. В кондовом дому на широкой лавочке остался лежать выцветший от времени листок, на котором было напечатано стихотворение Л. А. Марченко. Старики, когда ещё были живы, бережно хранили этот листок, осилит, бывало, дед чекушку, похлебает деревянной ложкой суп прямо из чугунка, почитает строки, заплачет. Старуха его успокаивать примется, да потом вдруг и скажет:

— Плесни и мне глоток, уж больно тяжко нутру.

Дед глянет на состарившуюся жену, нальёт ей полрюмки водки. Затем раздвинет меха гармони и сыграет для любимой «Хасбулата удалого», чтоб прогнать от жены — да и себя — тоску неминучую. И хоть листок был выцветшим, дом помнил кажинную строчку, и теперь шептал их:

«Мы из детства родом – это верно.

Но души не трогают слова.

Ведь верней, мы – родом из деревни.

А родительница мать едва жива.

Сгорбились натруженные плечи

Деревенских брошенных домов.

Здесь не слышно смеха, песен, речи,

Ждёт безгневно смерти чей–то кров.

В обожжённом почерневшем срубе

Вдвое выше верхнего венца

Выросла берёзка в скорбной шубе

И дрожит в предчувствии конца.

Словно тени, древние старушки

По тропе нетоптаной идут.

В пояс в землю вросшие избушки

Городских гостей, не веря, ждут.

Выше окон – лебеда с полынью –

Горькая отрава и дурман.

На замшелых крышах – плесень синью,

И трясёт лохмотьями бурьян.

И глухие травы запустенья

Среди сердцу милой старины,

И острей в цветении сирени

Чувство нескончаемой вины».

Такие сны снились деревенскому дому. Сколько же таких домов по Матушке–Руси? Нет, ни одна вычислительная техника не сочтёт…

Что же снилось брошенной городской даче, о чём она думала? Мысли их, как нетрудно догадаться, были схожими. Только дача по своему строению не шла ни в какое сравнение с деревенским домом, ибо была построена, как летний домик. Жили в ней только летом, да и то набегами, выросшие дети того деревенского дома. Эти самые два брата, ловившие когда-то в родном селе щуку. Давно сбежали в стоящий неподалёку, по сибирским меркам, городишко. Дачу построили на две семьи, жили меж собой очень дружно. Не было на даче привычной для их детства коровы, молоко и сливки покупали они для своих детей в магазине, молочную продукцию привозили в город с их родного села, качество было отменное, их сыновья и дочки росли здоровыми детьми. Здесь не было рядом речки, но был совсем близко лес, и дети постоянно упрашивали родителей сводить их туда — пособирать грибочки и ягодки. В жару необыкновенным спросом пользовался смородиновый морс. Работали братья на заводе, и каждый имел по автомобилю «Москвич». Когда всё обрушилось, и на их родном заводе перестали платить зарплату, братья, не долго думая, уехали в столицу нашей Родины, потом перетащили свои семьи, жили в подмосковье. Когда умерли один за одним родители, то им и приехать–то некогда было. Во всяком случае, так они сообщили по телефону звонившей им младшей их сестре, которая работала медсестрой в сибирском городишке, она и похоронила родителей, залезла при этом в долги, но бюджетным организациям платили, потому, живя в проголодь, с долгами сестра рассчиталась за полгода. Выходило так, что стоял брошенный дом, стояла брошенной дача, и получалась такая картина, что не продашь их. Дом — потому как деревня почти пуста, да и подгнил, дача — хоть ещё не успела подгнить, никому не нужна, ибо надо до неё добираться с городишка тридцать километров на рейсовом автобусе, который часто ломается, а у кого были свои машины — тоже многие побросали, ведь дороги не грейдировались со времён развала страны. Посчитав затраты на бензин, поубивав свои машины на ухабах, собрав все маты на родное начальство, в итоге множество горожан позабросили свои дачи. Справедливости ради надо сказать, что подавляющее большинство людей в нашей стране, пока есть хоть мало–мальское здоровье, трудятся на дачах. В памяти деревенские дома, в памяти городские дачи, всё отображается в памяти людской, пока жив человек, и тут уж как говориться, тут уж…

Анатолий Казаков