— Всё! – радостно-возбуждённо сказал Степан Иванович Горбунков и культурно облизал ложку, которой только что кушал прямо из банки клубничное варенье. – Через пару месяцев всей матушке Земле наступит полный аллес гутен морген! Наконец-то! Давно пора.

Была суббота, был выходной, он с супругой Надеждой Сергеевной (по-домашнему – Нюсей) сидел перед телевизором и пил чай. По телевизору показывали передачу о скором конце света. В последнее время, особенно после землетрясения в Японии, такие передачи появлялись на ТВ довольно часто, и очень нравились Степану Ивановичу своей покорной обречённостью, сопровождавшейся предсмертным нытьём и наивным удивлением, переходящим в совершенно непонятное бодрячество. Дескать, ну как же так, горестно и одновременно удивлённо вопрошали телеведущие, столько веков все мы жили, развивались, смердели и пахли – и вот нате вам, получите вдоль всей вашей, то есть, нашей общей физиономии! Это несправедливо, и вообще, не хочется! А если не хочется, то никакого конца нам и задаром не надо! И вообще!

— Так что, Нюся, последние месяцы доживаем! – радостно добавил он и хлопнул супругу по эротично выглядывающей из-под халата аппетитной круглой коленке.

— Тогда надо в выходные на участок съездить, — предложила Нюся и зевнула, показав белоснежные зубы (сколько она на них «Блендамету» извела – с ума сойти!).

— Зайцы теперь наверняка яблони погрызли, — продолжила она, захлопывая свой очаровательный ротик.  — Или не погрызли? А Степаныч говорил, что парашютисты и сейчас прыгают. И как им только охота по такому холоду! – и она зябко передёрнулась мощными плечами. —  Летом, что ли, не успевают напрыгаться?

Парашютисты были экзотической особенностью тех мест, где располагалось их садово-огородное товарищество с непритязательным названием «Дружба». Дело в том, что рядом с товариществом, прямо через дорогу, располагался спортивный аэродром, на котором эти неугомонные парашютисты базировались и, соответственно, энергично тренировались, несмотря на любые погодные условия и времена года. К сожалению, некоторые из них, вероятно, самые неопытные, то ли из-за ветра, то ли из-за непредсказуемости воздушных потоков, а, скорее всего, из-за собственной неопытности, приземлялись прямо на садово-огородные участки, что вызывало яростные протестные реакции со стороны садоводов-огородников. В позапрошлом году дошло даже до открытой конфронтации, когда один такой воздухоплаватель был поколочен пожилой садоводщицей за то, что приземлился прямо на её персональный парник с росшими там огурцами и помидорами. И попутно затоптал несколько кустов клубники суперэлитного сорта, за саженцами которой эта энергичная старушка специально ездила в Москву, в бывший вэдээнховский павильон «Семена», где полдня простояла в изнурительной очереди таких же, как и она сама, бешеных садоводов-огородщиков.  Парашютист получил от возмущенной бабки несколько весьма болезненных ударов совковой лопатой по спине и голове, но никаких ответных защитных действий предпринять не мог, поскольку во время бабкиного нападения выпутывался из запутавшихся парашютных строп. Отведя душу с лопатой, бабка в качестве компенсации за уничтоженный будущий урожай отобрала у незадачливого воздухоплавателя парашют, который удалось вернуть лишь в обмен на бесплатную машину навоза, на которую пришлось потратиться аэродромному начальству.

— Ей про Фому, а она – про Ерёму… — раздражённо бросил Степан Иванович. – Какой участок! Конец света!

— Дерьма та… — хмыкнула Нюся. – Скажут ему всякую…, – и она беззлобно произнесла широко известное матерное слово, – а он и верит, как дурак какой. И-эх, а ещё взрослый человек…

— И всё-таки как это, интересно, произойдёт? – вытянув свои пухлые губы дудочкой, что должно было означать высокий уровень интеллектуальной задумчивости, вполголоса, спрашивая самого себя, изрёк он.

— Чего? – опять зевнула Нюся. Она была довольно крупной женщиной, и поэтому ей требовалось много времени на сон.

— Ты меня не слушаешь, что ли? Конец света! Гитлер капут!

— Хоть бы на пенсию побыстрей, — размечталась супруга. — Надоела эта работа хуже горькой редьки.

Нюся поднялась из кресла, подошла к окну, выглянула на улицу. На улице было свежо, пасмурно и по-ранневесеннему противно.

— А картошка на базаре, между прочим, уже сорок рублей, — сообщила она новость.

— И при чём тут картошка? – не понял Степан Иванович, приготовившись на всякий случай обидеться.

— А при том, что этого твоего конца ещё ждать и ждать, а картошка — вот она. И к майским наверняка до полтинника поднимется. Совсем эти базарные жулики всю наглость потеряли.

Какая же она всё-таки непроходимая дура, утомлённо прикрыв глаза, подумал Степан Иванович. И я живу с ней уже…. Сколько я с ней живу-то?  Да, пятнадцать лет… Целых пятнадцать! Это же с ума сойти… Зачем живу? И в квартиру свою прописал… Какой же я всё-таки недальновидный человек! Это, потому что добрый. Мне так и мама говорила: никого не прописывай! Ну как же? Любовь! Вот теперь и слушай эту…

— Картошка… — фыркнул он. – Вот ещё мировая проблема! Макароны будем лопать! Да и некогда уже их лопать-то! Аллес гутен морген!

— Угу! – иронично «угукнула» супруга. – Больно-то ты их лопаешь! И говядина на базаре уже за двести целковых! Вот это и есть этот самый конец!

— Как же я устал… — томно вздохнул Степан Иванович и хотел обессилено откинуться на спинку кресла, но вовремя вспомнил, что спинка опасно шатается, и если на неё откинуться именно томно, якобы без сил, то она запросто может не выдержать и отвалиться. В результате чего он, Степан, так же запросто может оказаться на полу, в унизительно-беспомощной позе.

— С чего это, интересно, ты устал? – продолжила не понимать его тонкой души Нюся (нет, это совершенно невозможная женщина! И зачем надо было на ней жениться, зачем прописывать? На таких не женятся! С такими только периодически существуют!).

— По магазинам не ходишь, ведро вынести – тебя не допросишься.  Ты ведь весь и всегда в этих как их, чёрт…глобальных масштабах! А жрать любишь! И чтоб вкусно было!

Развестись, подумал Степан Иванович. Квартира у меня есть, работа есть. А что? Запросто проживу! Без этой … совершенно бездуховной женщины.

— Эх, всё я, всё я…  — Нюся вздохнула и пошла одеваться, чтобы идти в магазин. Надо было купить хотя бы макарон, пока и они не подорожали.

— Пива-то купить, что ли? – крикнула она уже с порога.

— Купи, — выдавил из себя Степан Иванович. Ему не хотелось с ней разговаривать, но желание пива пересилило это нежелание. – Побалуюсь напоследок.

— «Жигулёвскую»?

— Лучше «Охоту».

Раздался звук закрываемой двери, и в коридоре стало тихо. Степан Иванович ещё некоторое время посидел в кресле, совершенно по-детски поболтал в воздухе своими короткими толстыми ножками, потом сыто икнул, поднялся из кресла и, несмотря на омерзительность погоды, мужественно вышел на балкон. Дождь тяжёлыми, совершенно не весенними каплями, лениво, но неотвратимо колотил по забранными нержавейкой подоконниками, и этот звук чем-то напомнил Степану Ивановичу звук огромных японских барабанов, которые эта интересная нация использует вовремя особо торжественных церемоний. Степан Иванович поёжился, шумно втянул волосатыми ноздрями воздух и, чуть перевесившись через перила, так же отчаянно-шумно высморкался вниз, на их улицу имени Джавахарлала Неру, тщетно надеясь, что его сопли попадут кому-нибудь на голову.  Но улица была уныла и пустынна, поэтому скандального события, увы, не произошло. Степан Иванович ехидно-огорчённо хмыкнул, вернулся в комнату, сходил на кухню, где сделал себе толстый бутерброд с колбасой и сыром, вернулся к телевизору и усилил звук.

— Немецкий экстрасенс Гуго Шниперсон предсказывает, что конец света наступит в середине следующего месяца…  — радостно сообщил телеведущий. Щёки у него были настолько румяны, а улыбка настолько фальшива, что хотелось верить и ему, и этому немецкому прощелыге с еврейской фамилией.

Степан Иванович сцепил руки на груди и прикрыл глаза. Хорошо! Уютно! Если бы не идти на давно и прочно надоевшую работу, то вот так и сидеть бы до самого конца, который, как утверждают все эти барбосы, уже совсем не за горами…

Когда через сорок минут Нюся, тяжело пыхтя и сгибаясь под тяжестью сумок, вернулась из магазина, Степан Иванович полулежал в кресле, шумно храпя и пуская изо рта большие, лопающиеся прямо у него на губах, жизнерадостные пузыри, свидетельствующие о его отменном здоровье, которому совершенно не страшны никакие концы света и прочие гутен моргены. Нюся, мельком взглянув на него, прошла на кухню, где начала разгружать сумки. Потом что-то в её мозге перещёлкнуло, она суетливо вбежала в комнату, ойкнула, безрезультатно потормошила за плечо мужа и поспешно схватилась за телефонную трубку…

Алексей Курганов