В лесу так много звуков,

И лишь один понятен мне −

Отсчёт кукушки…

Иногда, чтобы очнуться от рутинной, повседневной суеты, почувствовать биение жизни и запах счастья, нужно ненадолго погрузиться в другой мир, далекий от нас и в то же время такой близкий!.. Этот мир всегда существовал и будет продолжать свое бытие, независимо от нас. Два совершенно разных писателя, не похожих ни в творчестве, ни в жизни «кричат» об одном и том же полвека спустя…

Франц Кафка «Процесс» и Кен Кизи «Над кукушкиным гнездом» …

Абсурдность мира, глумление закона над человеком, безнаказанность, безнадёжность, беспомощность…ощущение, что мир превратился в один общий, огромный сумасшедший дом.

Происходит насильственное выдергивание людей из привычной жизни, навязывание им своих правил игры и поведения.

Героев лишают собственной воли, заставляют двигаться по выложенной кем-то из закона, вымощенной жестокостью, узкой тропе лабиринта под названием «Система». Люди бродят по нему, разбивают в кровь лбы о тупики, пытаются найти единственный выход, который для них предопределен уже «свыше»: в «Процессе» — это высокий суд, у Кизи − Комбинат.

Иллюстрация Преснякова М.А. «Премудрости политики»

Люди перестают верить себе и в себя. Их доводят до состояния полного отчаяния. Некоторые спасаются лишь в «тумане» полного отрешения. Легче смириться, навсегда замолчать, оглохнуть, раствориться, чем бороться с «Системой».

И в то же время люди в глубине души надеются на чудо, на то, что кто-то сильный, всемогущий придёт, победит зло и спасёт всех! К. вначале сам хотел вести свой процесс, но бессилие перед неизвестностью, страх непонимания заставляют его верить и доверять всем подряд. Это и прачка, и адвокат, горничная Лени, дядя, художник, фабрикант, коммерсант…

В больнице герой-спаситель заявляется сразу в единственном лице − Макмерфи! Он тут же становится центральной фигурой всех событий. Для больных − надеждой, для персонала − проблемой. И они не ошиблись − он действительно тот, кто смог разрушить абсурдный порядок, заведённый старшей сестрой. Ошибся сам Макмерфи − «Система» не прощает сильных и особенных!

Самое интересное, что герои, испытывая все муки, выпадающие на их долю, невольно сами становятся виновниками страданий других. Безобидная, как ему показалась, жалоба К. на стражников приводит к тому, что они попадают в руки к экзекутору. Палач с розгами наказывает этих людей.

«Ах, сударь! Нас сейчас высекут, потому что ты пожаловался на нас следователю!»

К. и сам не рад такому исходу дела, он пытается оправдать их перед палачом, предлагает ему деньги, но крики стражей заставляют его закрыть дверь…

Макмерфи дал надежду больным, в нем они почувствовали опору, «расправили крылья и полетели»…. Первым неудачно «приземлился» Чесвик. «Двое больших санитаров схватили его сзади за руки, а маленький накинул на него ремень. Он осел, будто его прокололи, и двое больших уволокли его в буйное; слышен был мокрый стук, когда его тащили вверх по ступенькам».

Чесвик не смог пережить это предательство…

Страх заставляет людей писать доносы друг на друга, официально получая поощрения за них. Человеческая порядочность забыта, выбита электрическими разрядами в шоковом шалмане. Выжить, пусть ценой других, но выжить!..

У писателей в их произведениях схожее отношение к женщинам.

Нет ни одного привычного образа-идеала… Наоборот, при всей своей притягательности, они отталкивают читателя. Легкомыслие, ненадёжность, ветреность − основные качества слабого пола. При всей женственной нежности и трогательности, с которыми дамы бросаются помогать и «утешать», неизменной остаётся жестокость и лёгкость, с которыми они предают.

Когда К. поддался чарам молоденькой прачки и готов был ей довериться, её подхватил на руки студент и понёс к следователю на чердак. Горничная Лени также прониклась историей К., но вскоре он застаёт с ней коммерсанта Блока. Адвокат так оправдывает свою горничную:

«…большинство обвиняемых кажутся Лени красавцами. Она ко всем привязывается, всех их любит, да и её как будто все любят…».

И даже, когда речь идет об Эльзе и фрейлейн Бюрстнер, поволока неопределенности и неоднозначности в их отношении так и стелется между строк.

 В беседе с К. священник, который представился капелланом тюрьмы, говорит ему:

«Ты слишком много ищешь помощи у других, … особенно у женщин. Неужели ты не замечаешь, что помощь эта ненастоящая?»

У Кена Кизи образ двух девушек Кэнди и Сэнди более воздушный. Они — это легкий ветерок, глоток жизни, радуга после дождя… Для больных эти девушки − воплощение надежд и напоминание о мире за стенами больницы. Но суть остаётся та же… Это особенно чувствуется в сцене, когда на причале Кэнди звали в свою компанию местные лодыри:

«У края причала она обернулась, посмотрела на него, потом на нас, и видно было, что она обдумывает его предложение…».

Шаткость её благосклонности проявляется и дальше, когда она спрашивает у Макмерфи, можно ли ей навестить Билли Биббита. Но все эти колебания оправдываются профессией девушек… Говорят, самое страшное − когда женщина теряет стыд, но страшнее всего − когда у неё отсутствует материнский инстинкт, всепокрывающая любовь матери, которая хранит весь мир! Старшая сестра и мать Билли Биббита − воплощение этой душевной, сердечной пустыни. У них нет ни жалости, ни сострадания, все женское выжжено в них, разъедено «Системой» изнутри.

Большой акцент сделан на самом воздухе, пропитанном в этих местах непосильным грузом человеческих страданий и отчаяния.

К. ощутил в коридоре канцелярии что-то вроде морской болезни. Стены и пол то поднимались, то опускались, голоса доносились как однотонный, высокий звук сирены. А вот два чиновника канцелярии, провожавшие его до выхода, чувствовали себя в своей стихии…

«…они оба, привыкшие к канцелярскому воздуху, плохо переносили сравнительно свежий воздух лестничного пролета. Они еле отвечали, и девушка, наверно, упала бы, если бы К. с невероятной поспешностью не захлопнул дверь». (Процесс)

«…здесь пахло дезинфекцией, цинковой мазью, присыпкой для ног, мочой, старческим калом, молочной смесью и глазными примочками, лежалыми носками и трусами, затхлыми даже после прачечной, жестким крахмальным бельем, прокисшими за ночь ртами, банановым запахом машинного масла, а порой и паленым волосом…». (Над кукушкиным гнездом)

В то же время авторы говорят о неизбежности случившегося. Все с самого начала шло к одному концу. Комбинат, высокий суд, как мощная костоломная машина, сминают всё на своём пути. Дело в силе духа, закалённости характера, которые и решают, сколько продержится человек, пока его не сомнут и не сотрут с лица земли, как Личность.

«…вовсе не надо все принимать за правду, надо только осознать необходимость всего». (Процесс)

«Я много думал о том, что произошло после, и, наверно, это должно было произойти так или иначе, раньше или позже…». (Над гнездом кукушки)

У обоих авторов в минуты наивысшего отчаяния, переломного момента истории взгляд обращён к луне, как к некоему спасительному кругу.

«Луна висела низко над пастбищем; лицо у нее было ободрано, поцарапано − она только что вырвалась из чащи мелкорослых дубов и земляничных деревьев на горизонте». (Над гнездом кукушки)

«На всем лежало лунное сияние в том естественном спокойствии, какое ни одному другому свету не присуще». (Процесс)

Приближаясь к развязке, мы видим уже совсем не тех героев, что в начале повествования. Постепенно, незаметно, но их силы истощились. Они ещё держатся, им хочется жить, но герои уже побеждены, хотя осознание этого, пока не пришло, есть лишь грустное предчувствие…

«…стащил на нос шапочку, чтобы свет не резал воспаленные глаза, и все время облизывался − язык у него словно отлакировали микстурой от кашля. Вид у него был больной и страшно усталый, он все время зевал и сжимал ладонями виски…». (Над гнездом кукушки)

«…К. сидел в своем кабинете, до предела усталый, несмотря на ранний час».

Черта жизни у героев подведена карательной рукой − оба приняли насильственную смерть. «Но уже на его горло легли руки первого господина, а второй вонзил ему нож глубоко в сердце и повернул дважды». (Процесс)

Макмерфи умер не в тот момент, когда Вождь Швабра задушил его, а после лоботомии. Комбинат смял его, превратил в овощ, не простил!

Страшный, беспощадный мир, отрезвляющий нас, находящихся в сонном, сытом, довольном оцепенении. И пусть каждый из нас откроет его для себя лишь на страницах этих книг, хотя как знать, не являемся ли и мы сейчас частью этой Системы?…

Марина Челик