Образ Украины это знаете похоже на что? Знаете, есть тип такой – провинциальной, очень симпатичной девушки из бедной семьи. Вот она плохо одета. Она стоит перед зеркалом и ненавидит себя, своих родителей, свою историю. Она хочет куда-нибудь свинтить. Она хочет найти мужа. Желательно на Западе. И никто её не берёт.

Карен Шахназаров
16.04.2019
Вечер с Владимиром Соловьёвым

Читатель, мой! Включите свою терпимость и читайте. – Мне, кажется, до чёртиков интересная мысль пришла в голову. И сейчас я буду её думать. А вы – следите.

Вы уже меня немного знаете, если читали раньше. Знаете, что у меня есть идея-фикс, что художественность – это общение подсознаний: автора и восприемника.

А ведь есть ещё и сознание у автора.

Тогда возникает возможность рассматривать произведение искусства в двойном свете: как произведение сознания и как произведение с вмешательством подсознания.

Вот возьмём Гомера. Возьмём «Илиаду». Смотрим, как она начинается:

Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына…

Тут гнев? Или восторг от гнева? Что ненавидит автор аж до степени восторга?

То было время, когда на ахейцев, у которых уже была цивилизация, города, рабовладельческий строй, богатство рабовладельцев, культура, с севера напали дорийцы, у которых был ещё первобытно-общинный строй, не имевший всего перечисленного. И оно было уничтожено. Ахейцы вернулись в первобытное состояние. Они вообще чуть не исчезли с лица планеты. И исчезли б, если б их творческий гений не нашёл способ, как взбодриться – воспеть свою, ахейцев, победу над каким-нибудь слабым соседним племенем, скажем, троянцев. И воспеть её так, будто это огого что. – Точнее, такой социальный заказ был дан творческим людям. – Гомер его воспринял и осуществил. Сознанием.

А подсознание его было настолько уязвлено… И извне происшедшим с его родным племенем, и с внутренним содержанием жизни самого его родного племени… Что ему, точнее, подсознательному идеалу, захотелось вообще туда, что через 3 (или сколько там?) тысячи лет назвали люди XIX века «над Добром и Злом». В метафизическое иномирие, принципиально недостижимое. Но… Куда можно всё-таки попасть в акте творчества. Взглянув на всё как бы извне. В миг творческого счастья.

Вот отчего взбесился Ахиллес?

От мгновенно охватившего его чувства гадливости по отношению к их, ахейцев, предводителю, Агамемнону. Тот, зверюга, не отдал Хрису-жрецу – за «блистательный выкуп» – захваченную ахейцами дочь этого Хриса. Прогнал его. Тот Хрис пожаловался Аполлону. Аполлон стал осыпать ахейцев стрелами из своего колчана – смертельными болезнями. И некто Калхас Фесторид, гадатель, объяснил причину эпидемии. – Было отчего взбеситься Ахиллесу?

А Гомеру-то Агамемнон как противен. А, может, и вообще эта людская манера состязаться с богами во вседозволенности… Да и с их манерой вообще чуть что – воевать… Украл троянец Парис Елену, жену одного из ахейских царей, — воевать… – Тьфу!

Вот от ненависти ко всему Этому плохому-преплохому миру Гомер и возгорается гневом заодно с Ахиллом, но на самом деле больше. Ещё и за то, что само воспевание им гнева он должен отдать проявлению в себе богини, а не себе.

Наверно, сознавать такую безбожность в себе Гомер не мог (верующий же был; если дано ему сочинять нечто с ритмом – думал он – это достоинство – от богини). Но есть же подсознание. Которое само можно понимать как извод той богини.

И вот с помощью ритма – гекзаметра – Гомер возносится над всей Этой мерзостью необходимости жить в мире причинности, где каждое движение – не свободно, а причинно обусловлено обстоятельствами жизни.

Ритм – как тот идеал-Запад для сегодняшней Украины из эпиграфа, Украины с несчастной историей (уже и обрела страна, наконец, независимость чуть не 30 лет назад, так язык её, украинский, совершенно неконкурентоспособен по сравнению с русским, что и показали эти несколько десятилетий независимого существования страны; стала страна от злости Антироссией – опять незадача, пришлось переметнуться на Запад, совсем не идеальный – опустил он, если и не язык, то промышленность, чтоб не конкурировала, а людей – в гастарбайтеры).

Древнегреческий эпос считался обладающим признаком объективности (сравнительно с лирикой), некой безэмоциональности. – А что если это – поверхность? Хорошая мина рапсода, ненавидящего народ, для которого поёт и который за то рапсода кормит…

Я думал было, что подробность описания – признак любви автора к описываемому. А что если в случае с Гомером не так? А как с гиперреализмом недавним.

Иллюзорностью изображения выражался там ужас по отношению к вещизму. И, значит, порыв в какое-то вообще иномирие, прочь из Этого скучного-прескучного мира без Добра и соответствующей Духовности… Или. Может, ошибались те, кто – вопреки безэмоциональности эпоса – числили за древними греками жизнерадостность, выражавшуюся в подробности, способной отвлечь от повествования? Вон, мол, про Ахилла, надо ещё прибавить, что он сын Пелея… Выкуп Хриса – надо назвать гиперболически – «блистательный».

А на самом деле, может, Гомер всё-всё-всё Тут, на Этом свете, не-на-видит?! В подсознании. Что и прорывается странностью – отвлекаться от повествования на подробности.

Или в алогичности прорывается…

Смотрите:

Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына,

Гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам,

Много сильных душ героев пославший к Аиду [на тот свет],

Их же самих на съеденье отдавший добычею жадным

Птицам окрестным и псам.

Разве не запутался Гомер в гневах? Из-за своей ненависти…

Из дальнейшего текста поэмы ясно то, что я написал выше. Смерти ахейцам принёс гнев Аполлона, а не Ахилла, как получается пока у Гомера.

А всё потому, что Гомер кипит ненавистью на всё и вся. На то, что у героев-ахейцев души – сильные. На то, что птицы и псы – жадные. – Всё это суета сует. И жить – не сто`ит (настоящим людям, не обывателям). Что и проявляется, между прочим, в героизме героев. Они не задумываясь о смерти идут на битву.

Вспоминается рассказ Познера.

Его воспитательница (или кто она была, прятавшая его, еврея, от нацистов?) не велела ему смотреть в окно на нацистов. (Она, наверно, боялась, что те, специалисты по расовой чистоте, смогут через окно увидеть мальчика и понять по его облику, что он еврей.) Она ему сказала, что на нацистов можно смотреть только на мёртвых. И повела его к морю.

Там было какое-то опасное течение. О нём французы немцев, вообще-то, предупредили. Но те, нацисты, считали французов трусами. И нарочно брались плавать именно там. Ну и тонули. И их трупы то течение выносило куда-то. Куда тётенька и повела мальчика смотреть на мёртвых нацистов.

А живым нацистам хоть бы хны – они ж, сверхчеловеки, не боятся смерти. И они продолжали заплывы-игру-со-смертью.

Интересно, отчего слеп был Гомер? Может, из-за ранения какого-то в голову? Может, он тоже не боялся смерти?

Её, наверно, любят и украинские нацисты: не боятся её нести донечанам. Чужие же. Мало, что тоже люди. – Не понятно только, почему ж они военные поражения там многажды потерпели. Наверно, большинство были не нацисты, а простые заробитчане (надо ж как-то зарабатывать для семьи, а на войне – платят).

А можно ли ненавистью Гомера объяснить дальнейшие стихи в первой главе?

Ахилл – герой, то есть рождённый от брака человека и богини. Как герой он должен выполнять волю богов и вносить в жизнь людей порядок и справедливость. То есть лишать Этот мир свободы. То самое, что ненавистно подсознанию Гомера. И что сознание Гомера должно выставлять перед людьми, наоборот, как положительное.

Волей Зевса было главенство гадёныша Агамемнона. Отсюда – раздвоенность Ахилла. Он должен не тихонько, а громко возмутиться против Агамемнона (что он и сделал, и даже чуть было не вытащил меч, чтоб убить неуёмного Агамемнона). Но это было б против благоволения Агамемнону Зевса. И явилась – никому, кроме Ахилла, невидимая – Афина и велела Ахиллу ограничиться ругнёй. – Деваться некуда. Он это выполнил. Но Агамемнон же, зная, что Зевс за него, даже и согласившись отдать дочь Хрису, послал гонцов вслед ушедшему к себе на корабль Ахиллу, чтоб забрали у него ту девушку, что досталась ему, Бриссеиду. А те ж слабее Ахилла, даже и двое. Робеют. Но Ахилл герой. Он должен поддерживать Порядок. И… он отдаёт Бриссеиду.

До людей должна дойти эта противоречивость как выражение Порядка. Но это до них доходит? (До меня не дошло. Я живу спустя несколько тысяч лет назад, я атеист. И лишь из Википедии узнал об обязанности героев.) Но это явно несчастная обязанность. И несчастность эта – тоже воля богов?

Вроде, да:

Горе мне, сын мой! Зачем для страданий тебя родила я?
. . . . . .
            Недолог твой век, и конец его близок!

Но зачем тогда Гомеру было устами Ахилла повторять всю историю своей матери, всеведущей богине?

«Знаешь сама. Для чего тебе, знающей все, говорить мне?»

Ответ – или-или. Или у Гомера словесный понос. И он не может не воспользоваться сюжетным случаем, чтоб не проталдычить уже знаемое нами. Или его подзуживает подсознательный идеал иномирия, для выражения которого надо (иное, чем должен для сознания и Порядка) внушать слушателям исподволь, насколько Тут всё плохо.

Ну а зачем ему матери-то рассказывать то, что она сама знает – как ей обязан Зевс?

Она-то знает. Но слушатели не знают. И вмешивается сознание с поучительной задачей: внушить людям, что всё идёт по воле богов. И это возмущает подсознательный идеал Гомера. И он доводит особо чутких до предвзрыва – талдычением уже раз рассказанного. Подробностями не по делу. Это всё – клокотание ненависти автора, отыгрывающегося на восприемнике нудой слушания.

Из которой один выход – КУДА-ТО, куда влечёт вон из жизни, с её обстоятельствами, — влечёт ритм, бесконечно разнообразный и, наоборот, неутомляющий. Ибо таков гекзаметр, «стих из пяти дактилей [/ − −] или спондеев [/ /], и одного спондея или хорея    [/ −] в последней стопе» (Википедия).

Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына,
/ ▄ −| / − −| / − −| / − −| / − −| / −|
Гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам,
/ ▄ −| / − −| / − −| / − −| / − −| / −|
Много сильных душ героев пославший к Аиду
/ −▄|/ −▄| / ▄ −| / − −| / − −|/ −|
Их же самих на съеденье отдавший добычею жадным
/ − −| / − −| / − −| / − −| / − −| / −|

(Чёрным квадратиком обозначают паузу, равнозначную безударному слогу.)

Подсознание людей это КУДА-ТО воспринимало. Переживание – исключительное. Из-за него Гомер приобрёл такую славу, что образованные люди (а может, и необразованные – слыша от образованных) спустя тысячи лет знают это имя – Гомер.

Но сознанием современники Гомера воспринимали обычное, воспитательное предназначение тогдашнего искусства. Учёные, не знающие о роли подсознательного идеала, называют тот тип литературы религиозно-риторическим. Всё – от богов. – Для того, собственно, Гомер и сочинил первую главу «Мор. Гнев». В ней предначертан ход осады Трои, который придумал Ахилл, чтоб отомстить Агамемнону, и попросил маму-богиню попросить Зевса, чтоб тот так вот всё устроил. – Всё – от богов. А рапсоду дано-де это прозреть в тонкостях. И сознание Гомера именно так всё и понимало.

Начинать нужно было со страшной беды, мора. Что соответствовало разрухе из-за нашествия дорийцев. Гомер так и начал. А его подсознательный идеал примешал сюда и свой негативизм к действительности. Начала всегда бывают самыми знаменательными.

Дальше в главе описывается (подробно-технологически), как готовится и происходит пир-примирение ахейцев с Аполлоном. И тут труднее, чем при гневе Ахилла, чуять ненависть к суете земной Гомера. Можно сказать, что негатив – моя натяжка. Так всё внешне выглядит радостным.

Все пировали, и не было в равном пиру обделенных.

После того, как питьем и едой утолили желанье,

Юноши, вливши в кратеры напиток до самого верху,

Всем по кубкам разлили, свершив перед тем возлиянье.

Пеньем весь день ублажали ахейские юноши бога.

В честь Аполлона пэан прекрасный они распевали,

Славя его, Дальновержца. И он веселился, внимая.

Простой народ уж точно в этом чувствовал свою исключительность, итоговую милость Зевса, и предвестие, тогда, благого близкого будущего. Которое теперь, вот, при слушании поэмы, явно наступает. – Лишь последние искры зла пробиваются в тексте.

Он же [стан ахейцев] враждою кипел, при судах оставаясь быстрых…

Дальше идёт сцена просьбы Фетиды, матери Ахилла, чтоб Зевс провернул план её сына. А дальше… сцена распри богов на Олимпе. Такое же там безобразие, как и на земле. И можно опять вспомнить о ненависти Гомера ко всему-всему-всему. Страшно представить Гомера не в пении, а на войне.

Такое настроение может объяснить и фантастическую жестокость украинских нацистов в ХХ веке. Вековой гнёт, когда считали украинцев людьми второго сорта и австро-венгры, и румыны, и поляки. А теперь вот мимо русского языка украинскому на Украине никак не пробиться к господству… Звери зверские. Вспомните, как они, отучившиеся в тайных спецлагерях, жгли на Майдане милиционеров, вооружённых лишь дубинками и просто не пропускавших пройти дальше (это видеть мог каждый, кто смотрел телевизор). Как передние брызгали аэрозолями, а задние били шестами в лица поднявшим забрала милиционерам, чтоб вдохнуть воздуха.

Гомеру легче – его злость была лишь в подсознании и изливалась песней, а сознанием он был равен обычным людям, богопослушным.

В тексте лишь, повторяю, искорки ненависти проскальзывают. Вот. Зевс с занёсшейся злюкой женой разругался, ей пригрозил, наконец. Та:

Молча сидела она, смирив свое милое сердце.

Но вот сын её, Гефест, её (и всех) успокоил и предложил пировать, забыв про людей. И вот они пируют, забыв всё, как дети. Исполняя третий завет Заратустры, данный Ницше несколько тысяч лет спустя сверхчеловекам: выносливость верблюда, вседозволенность льва и забывчивость ребёнка.

А мне подумалось, не от ненависти ль и к сверхчеловекам (те ж – в немецкой истории {долго в раздробленном состоянии была Германия} – такими стали от немилой к ним истории {как и к украинцам немилой}), — не от ненависти ль Ницше их такими гадкими свойствами  наградил? Если им, Ницше, тоже двигал подсознательный идеал в принципе недостижимого матафизического иномирия – то вполне возможно.

И вот счастливые олимпийцы пошли спать.

Так заканчивается песнь первая «Илиады».

Быть логичным не значит быть правым. Но вдруг в моей фантазии есть что-то от истины? Не зря ж написал Чаадаев:

«…для нас Гомер в современном мире остается все тем же Тифоном или Ариманом, каким он был в мире, им самим созданном. На наш взгляд, гибельный героизм страстей, грязный идеал красоты, необузданное пристрастие к земле – это все заимствовано нами у него. Заметьте, что ничего подобного никогда не наблюдалось в других цивилизованных обществах мира. Одни только греки решились таким образом идеализировать и обоготворять порок и преступление, так что поэзия зла существовала только у них и у народов, унаследовавших их цивилизацию»

(Источник)

До иномирия, правда, тут далеко. Но что-то брезжит: «гибельный».

Соломон Воложин