Хмурым сентябрьским днем в угрюмом настроении я возвращался домой после ремонта телевизора у давно знакомой пожилой клиентки. Единственный источник общения бабки тихо умер от старости.

– Денег на новый нет, ­– тихо всплакнула седая женщина, обреченно опустив голову.

Сквозь шорох осенних листьев и треск падающих каштанов в уши ворвалась живая мелодия украинской песни: «…сподобалась мэни, сподобалась мэни, тая дивчинонька…»

Я замер в недоумении, пытаясь понять – откуда в двух шагах от оживленного городского перекрестка звучит многоголосье народной песни?

Под навесом пиццерии за сдвинутыми столами пели семь женщин во главе с пожилой бабкой в цветастом, завязанным на деревенский манер, платке. Бабка размахивала маленьким прозрачным стаканчиком с каплей водки на донышке и громко тянула песни, широко открывая рот, утыканный железными зубами: «…як сонэчко зийдэ, як сонечко зийдэ кохання видийдэ…»

Пела не просто хорошо, а потрясающе хорошо, наслаждаясь собственным еще звонким красивым голосом.

Ей в унисон за столом вторили женщины всех возрастов, причесок и мастей.

Что-то царапнуло внутри и таинственный голос шепнул в ухо: «Не уходи, послушай. Они ведь для тебя поют».

Я присел на скамейку рядом с пиццерией. Из тостов и обрывков разговоров выяснилось, что у бабки в платочке сегодня юбилей – восемьдесят. Дети забрали ее из села и привезли умирать в город. Мать захотела отметить день рождения в кафе – за всю жизнь ни разу в ресторане не была. А детям только лучше.

—

Песни то лились рекой, то сужались в ручеек, но не прекращались ни на минуту. Пели о любви – главном жизненном компасе женщин.

О той любви, от которой только горе, но о которой мечтают многие девушки у цветущего тэрэна. Пели о казаке, ехавшем за Дунай и о его дивчине.

Пели о девушке, умоляющей мать отдать ее за того, кого она хочет.

Пели о тумане, за которым ничего не видно, о вышиванке Иванка с ямочкой на подбородке, о его тезке, вьющемся барвинком за красавицей Галей, и, конечно, о чорнявой Марусе, собирающей ягоду в саду.

Пели о чумаке, пропившем кормильцев-волов у лукавой шинкарки. И задавали извечный вопрос любимому: «Чом ты нэ прыйшов, як мисяць зийшов? Я тэбэ чекала…»

Ах, как они славно пели! Громко и слаженно – с первым и вторым голосом, даже завывание полицейской сирены на перекрестке не заглушило их голоса.

—

И как после таких песен не верить в любовь? Народ не может веками петь о том, чего нет.

Жаль только, что поем мы народные песни редко.  Мы перестали ходить друг к другу в гости. Сначала вынужденно – в 90-х я знал многих людей, сидящих на двухразовом питании – скудный обед и такой же ужин. Какие уж гости. А потом привыкли, и сейчас откупаемся столиками кафе. Ручейки общения обмелели или совсем пересохли. Телевизор и компьютер наступили на горло живой песне. А ведь она дана нам свыше. Ангелами.

Ни миллиарды зеленых, отстегнутых нам расчетливой рукой, ни полуметровый чернозем, ни даже красота наших женщин не сравнимы с главным подарком ангелов – украинской песней.  Они – лимфа наших душ; вытечет – и душа народа сморщится сухофруктом.

—

Через день мне позвонила бабушка – та самая клиентка с умершим телевизором: «У меня хорошие новости.  Внук подарил свой телевизор, а себе купил новый – какую-то плазу. Так я на радостях даже запела».

– И какую песню, Ивановна?

– «Розпрягайтэ хлопци конэй…»

Александр Пшеничный