Люди из давнего прошлого – часть его самого. А случись нежданная встреча с ними, так поневоле ностальгически впадаешь в «горькую усладу воспоминаний». Или – это реже, конечно, – в воспоминания без услады. Как вместо терпкого старого вина вдруг да выхлебнуть уксуса…

В Москву, на Казанский вокзал, мы с женой прибыли рано утром. Вечером предстояло ехать дальше – в Сергиев Посад, к родственникам. Пока же запрятали дорожную сумку «мечта оккупанта» в камеру хранения, прихватили остатки домашней еды, да и двинули просвещаться по вечно спешащей столице.

Решили посетить и Третьяковскую галерею. И вот, когда уже приобрели входные билеты и отошли от кассы, рядом кто-то загадочно произнес:

– Това-арищ старший лейтенант… Или кто вы там теперь, а?..

Я же вовсе майор; правда, с недавних пор – запаса: к сорока семи годам от роду двадцать пять «календарей» выслуги набежало. Тянуть дальше погонную лямку не захотел, и уже третий месяц, как пытался адаптироваться на «гражданке».

– Это вы мне? – удивлённо переспросил я, изучая лицо раздобревшего – хоть на мясо сдавай – мужчины лет тридцати пяти-сорока. Начесанные на уши и шею русые волосы, ниточка черных – крашеных? – усиков под острым носом. Светлая, с мягким фиолетовым отливом, сорочка еле сходится на выпирающем животе. Коричневые наглаженные брюки, в тон – им туфли с острыми носками. Солнцезащитные очки скрывают глаза, в пухлой ладони – изящная барсетка. Хм… Что-то знакомое явно проглядывало сквозь сытость фигуры.

– Ну так как, не признали? – расплылся мужчина в довольной улыбке. – А вот я – сразу.

– Сними очки, – полуприказал я.

 – Без проблем… – И он неспешно, с достоинством размаскировался, явив хитрый взгляд узких водянистых глаз. Несколько секунд я вглядывался в их щелочки – процесс узнавания шел трудно – и наконец победно воскликнул:

– Семыкин!

– Точно! – Мой бывший подчиненный горделиво усмехнулся. – Оно, конечно, столько лет откатило…

Уточним: целых двадцать. Призван был в ряды тогда еще Советской Армии, на срочную службу, гражданин Семыкин Виктор Борисович в апреле 1990-го.

К тому времени я успел окончить инженерный вуз и два года повкалывать на шинном заводе сменным мастером, а потом решительно проторил дорогу до военкомата: хочу стать офицером. Но скоро только сказка сказывается. Лишь еще через полгода наконец-то впрягся в хомут ваньки-взводного в Школе младших авиационных специалистов (ШМАС), готовившей лаборантов горюче-смазочных материалов и водителей спецмашин для аэродромных рот летных полков.

Процесс врастания в армейскую шкуру давался тяжко. Еще на первом месяце своего офицерства я – сам не нюхавший курсантской службы лейтенант-«пиджак» (так порой зло-иронично именуют надевших погоны выпускников гражданских вузов профессионалы-военные) – задал командиру роты философский вопрос. Представляет ли он город, где никогда не совершается противоправных поступков? И даже улицы все переходят только строго по правилам дорожного движения, а матерного слова ну просто не услышишь. Ротный поскреб затылок и честно признал: такое в нашей стране ныне и присно будет просто нереально. Тут-то я и ляпнул победно, что добиться идеальной дисциплины в любом отдельном взводе столь же нереально, поскольку это – лишь частный случай, «маленький переулочек» иллюзорного идеального города. И к его постройке можно разве только стремиться, как стремится к оси абсцисс, никогда ее не достигая, один из концов экспоненты.

На сей раз ротный затылка не скреб, а немедленно обложил меня смачной тирадой с активным вкраплением ненормативной лексики. Суть тирады сводилась к мысли, что «нехрен тут, понимаешь, дешевую демагогию разводить, когда во взводе срочно требуется уставной порядок наводить». Плюс отцовский совет на перспективу: перед старшими заморскими словами не козырять, поскольку «никогда лейтенанту не быть умнее майора».

Так я получил первый урок расхождения теории и практики укрепления воинской дисциплины и соблюдения важнейшей статьи Устава внутренней службы: «Все военнослужащие должны обращаться по вопросам службы друг к другу только на “вы”».

Вскоре мое «образование» продолжилось на экзамене по общевойсковым уставам, который по итогам обучения сдавал взвод. В учебный класс пожаловал комбат. Подполковник бесцеремонно спихнул меня со стула, на который тяжело взгромоздился сам, взять другую «сиделку» грубо не разрешил – молодой еще, не облезнешь, постоишь! – и, не дослушав ответа экзаменуемого солдата на вопрос «О воинской вежливости и поведении военнослужащих», причмокнул (была у него такая привычка) и заявил дословно:

– Але, боец, да ведь ты ж ни хрена не знаешь вопросов воинской вежливости трах твою мать!

Эдак постепенно вживался я в армейскую действительность.

Но кто-то из классиков выразился, что человек есть высокоорганизованная скотина, которая ко всему привыкает. Целиком согласен. И всего через три года, уже став старшим лейтенантом, я на многие изъяны службы смотрел куда как менее болезненно, а то и даже с долей сарказма.

Как раз к тому времени, в апреле 1990-го, выпустил я свой очередной учебный набор. И не успели вчерашние подчиненные после экзаменов разъехаться в боевые части, как комбат и ротный приняли краеугольное решение: впервые доверили мне подготовку так называемого нового караульного взвода. На хрена бы мне явились такие почести!

Для сведения людей сугубо гражданских: караульная служба в воинских частях – процесс непрерывно-круглогодичный. Уставы же разъясняют, что «караулом называется вооруженное подразделение, наряженное для охраны и обороны порученного ему объекта».

В нашем ШМАСе, в двух батальонах, имелось тридцать взводов. Ежесуточные караулы они несли, сменяя друг друга в нарядах поочередно. Но это только во время основного курса обучения продолжительностью четыре месяца, дважды за год. А на время очередных призывов в апреле-мае и октябре-ноябре весь отлаженный ритм несения боевых дежурств ломался.

Сначала каждый батальон загодя формировал из небольшой части своих выпускников, коих не спешили отправлять к новому месту службы – так называемый старый караульный взвод. Отобранные для них обоих солдаты сменяли друг друга в нарядах по выполнению боевой задачи на постах «через день на ремень» целый месяц. Тем временем из прибывших в часть первых ласточек молодого пополнения отбирались наиболее толковые парни. Из них-то и сколачивали новые караульные взвода – также по одному на батальон, – раньше прочих проходившие курс молодого солдата (КМС), принимавшие Военную присягу и далее – эстафету караульных-«старичков» на последующий месяц. Наряду с этим завершался КМС для всех остальных вновь сформированных взводов, и одновременно возвращалась проверенная практика несения боевых дежурств: один взвод – один караул в месяц.

В общем, без меня меня женили и – вперед, с песней, а главное – совершенно добровольно! Эх, и хлебнул же я горя со своими новыми подчиненными! Память-то у большинства оставляла желать много лучшего, а статьи Устава гарнизонной и караульной службы (УГ и КС) требовалось заучивать наизусть целыми абзацами. Да только общие обязанности часового занимали две трети книжной страницы!

Обучались солдаты под моим неусыпным оком нещадно. Ну а кто к концу дневных занятий не в состоянии оказывался без запинки отчеканить очередную статью УГ и КС, обречен был на дополнительную – вечернюю, за счет личного времени – зубрежку. Или же продолжал ее час-полтора после отбоя. Последнее действо официально запрещалось, однако практиковалось в любой роте. Проверяющие же на такое нарушение распорядка дня смотрели сквозь пальцы. Особенно если сверхштатными занятиями руководил сам командир взвода, в итоге попадавший к родному очагу за полночь.

Однажды, завершив очередной сеанс «послеотбойной» учебы, собрался я было восвояси. Тут-то ко мне и подошел Семыкин – тощий лопоухий солдат, на котором даже только что выглаженное обмундирование смотрелось мятым, – откозырял и попросил разрешения обратиться.

– Пожалуйста.

– Това-арищ старший лейтенант, – заунывно затянул рядовой, уже доставший меня своей дырявой памятью и нежеланием хоть немного ее поднапрячь. – А давайте вы меня в караул не будете ста-авить – вы же видите, я ничего запомнить не могу-у-у. Лучше в кухонный наряд, в хлеборезочную-у…

Вместе с последним словом в безразличном взгляде рядового мелькнула искорка материальной заинтересованности.

– Не выйдет! – сразу отрезал я. – Губенки даже и не раскатывай.

– Ну почему-у-у?

– Потому что, товарищ рядовой, армия хитроделанных не любит! Это что же: пока вместо тебя кто-то на боевом посту должен караульную службу тащить, ты в тепле да уюте бутербродами с маслицем хочешь обжираться да сахарком загрызать? А задница не слипнется?

– Ну зачем вы та-ак, товарищ старший лейтена-ант? Я же все равно чего-нибудь в карауле забу-уду…

– А вот мы тебе загодя поможем. Сержант Бережной! – окликнул я своего замкомвзвода. – Этому «забывчивому», чтоб служба медом не казалась, еще полчасика дополнительных занятий! Запомни, Семыкин, в армии один закон: не можешь – научим, не хочешь – заставим! А если до тупой головы это не доходит, то допрет через руки и ужатие сна. Вперед, укреплять память!

Лопоухий проситель, сгорбившись, удалился походкой ведомого на плаху.

– Он и ко мне насчет хлеборезочной подкатывался, – сообщил Бережной.

– Что ж ты сразу не доложил? – слегка пожурил я зама.

– Да чего вас по пустякам беспокоить? – прояснил сержант. – Сам его уважил – он у меня два часа в поте лица унитазы драил. Думал, этот чмошник всё понял, а выходит, ошибся… Ладненько, это мы живо поправим…

– Только палку не перегни, – предупредил я и наконец поспешил домой.

…Дырявую память ушлого рядового мы с сержантом, по мере сил и возможностей, за последующие несколько суток подлатали. Хотя не более чем с удовлетворительными результатами. Впрочем, в состав второго внутреннего караула, несшего службу на автодроме, Семыкина все же включили. В воскресенье наш взвод в полном составе принял Военную присягу, и уже на следующие сутки подошло время заступления моих подчиненных на первое боевое дежурство.

В тот день, сразу после завтрака, взвод завершал теоретическую подготовку к наряду. Проверялись знание многочисленных статей УГ и КС, а также табелей постам, моделировались нештатные ситуации, кои могли бы возникнуть во время несения боевой службы. Свои наставления рьяно озвучили командир роты и замполит подразделения, и даже комбат в учебном классе ненадолго появился. Менторскую речугу толкнул, еще и с причмокиваниями.

Что ж, серьезных претензий к подготовке моих подчиненных у начальства не возникло. И в двенадцать тридцать отправился я домой, на короткий отдых. Дабы через три часа, переодетый в бриджи и хромовые сапоги, затянутый в портупею и с личным оружием в кобуре, прибыть в караульный городок, где перед нарядом солдаты обязаны были потренироваться в практических приемах с оружием.

 Тут-то меня и подстерег неприятный сюрприз. Да какой!

 – А ты знаешь, что у тебя во взводе ЧП? Самовольная отлучка! – огорошил меня дежурный по части, когда я через окошечко оружейки получал штатный пистолет Макарова и шестнадцать патронов к нему.

– Кто? – напряженно вопросил я.

– Какой-то Семыкин, – сообщил дежурный, сверившись с рабочей тетрадью.

– Понял… – тоскливо кивнул я и принялся сосредоточенно заряжать пистолетные магазины. Вот не было печали!

Еше на подступах к караульному городку меня отловил и в лобовую атаковал ротный.

– Ну ты и осюрпризил! – с кислой гримасой заявил он, рубанув ладонью воздух. И ткнул вытянутым указательным пальцем ввысь. – Надо же, так обговнять все подразделение!

– Это почему я-то? – Слабость собственной позиции осознавалась, но глупо ведь сразу кивать на любое обвинение начальства.

– А кто же еще? – возмутился ротный, брызнув слюной. – Солдат твой?

– Ну…

– Бздну! А ты понюхай! Твой, спрашиваю, или как?

– Мой, без или… – вынужденно согласился я.

– Так почему?..

– Что?

– Не придуряйся! То самое! Почему ты, командир, не предусмотрел, не предупредил, не предугадал? А был должен, обязан, ответственен, чтоб тебе до самой пенсии старлеем протрубить!

– Да каким еще было макаром? Разве черепок распилить на всякий пожарный? Чтобы крамольные мысли изыскать?

– Это уж как угодно действуй! Только по уставу и результативно! Иначе на хрена мне такой офицер, который не в курсе, чем его подчиненные дышат! Эхх! «Пиджак» был, «пиджаком» и остался! Марш к личному составу!

…Уже в подразделении накоротке выяснил, что испарился рядовой после того, как заступающие в караул солдаты улеглись в койки. На двухчасовой отдых – как и регламентировал УГ и КС. Семыкин тут почти сразу у дежурного по роте в туалет попросился, а отхожее место во дворе. Нет, конечно, в казарме сортир тоже есть, но сие привилегированное место – для офицеров и сержантов. В общем, не вернулся любитель хлеборезочной в казарму. Вероятнее всего, через забор, возле мусорных баков, махнул – такое в нашей практике уже бывало, там «слабое звено», и в бега. Первые поиски успехом не увенчались. Пришлось в срочном порядке с заменой в составе караула решать и табель постам полностью переписывать, уже с новой фамилией. Впрочем, это-то еще полбеды. Беда, что всю роту залихорадило, что отчасти сказалось и на несении моим взводом караульной службы. Хотя серьезных нарушений по ходу ее проверяющие не выявили. Ладно, пронесли боевой наряд без ЧП – значит, первый блин не комом. А вот Семыкин…

Когда через сутки с караула сменился, хитроделанного еще не нашли. Зато мне при сдаче личного оружия «подвезло» на комбата напороться.

– Ага, виновник торжества! Наконец-то обозначился! – критически причмокивая, заявил подполковник, словно я невесть где сутки пропадал, отлынивая от всеобщих поисков. – Ну и где твой самовольщик нынче обретается?

Я благоразумно смолчал, что Семыкин не только мой солдат, а вообще-то целой Советской Армии, стало быть, и комбатов отчасти тоже. Соображений насчет его нынешнего места пребывания у меня не имелось. Но, поскольку начальник сверлил меня требовательным взглядом, я проинформировал:

– Он сильно в караул идти не хотел. Всё упирал на память дырявую. УГ и КС он, значит, не воспринимает. В хлеборезочную вместо того лыжи навострял, на масло и сахар…

– Ну и?.. – живо заинтересовался комбат.

– Так мы с ним дополнительно занимались. И я лично, и сержант. Буквально за уши тянули. Считаю, для внутреннего караула в итоге вполне соответствовал. Только, предполагаю, испугался почему-то самого дежурства на посту. Может, с детства темноты боялся?

– Может, может… Лапшу мне тут, понимаешь, на уши! Детские сказки – и никакой конкретики! – выпучив глаза и яростно причмокнув, заорал подполковник. – А солдат твой! Твой, заруби себе на носу! Где он, хотя бы предположительно? Так и знал, что не в курсе! Тьфу! И наберут же, мать твою, умников с «гражданки»! Сам еще не сформировался как офицер, а туда же: караульным взводом командовать! Напросился!

– Так ведь это ж вы мне лично и приказали… – опрометчиво ляпнул я.

– Молчать! – рассвирепел комбат, зримо багровея, и глаза его чуть не выкатились из орбит. – Только препираться, на большее не способен! Бездельник! Очковтиратель! Шлангом гофрированным прикинулся! Значит, так: бегом марш в роту! Активно включиться в поиски самовольщика! Исполнять!

– Есть… – нехотя откозырял я. Это после суток-то боевой службы! Увы, приказ есть приказ: вперед и без разговоров, а обжаловать имеешь право только после его исполнения.

…Семыкина тогда всей ротой искали до полуночи. А толку?..

На следующий день учебные занятия уплотнили (читай – частью пожертвовали), и личный состав полка после обеда чуть ли не полностью был брошен на прочесывание обширных дачных участков за городом. Кроме меня: тут статья нежданно оказалась особая…

– Почему именно я – понятно. А вот почему за личный счет – совершенно нет! – к тому времени отбивался я в кабинете комбата сразу от трех старших офицеров: хозяина помещения, ротного и начальника политотдела. Активнее всех наседал именно он.

– Вот! Сразу видно: военного училища не заканчивал! Как результат – незрел во всех аспектах! Не понимает главного: это его солдат! Которому командир взвода отца и мать должен заменять! А из него какой родитель, если рядовой в самоволку подался?! Вопрос: почему? Обидели? Кто? Чем? Когда? А взводный отгородился от личного состава и даже и не заметил? – втолковывал начпо комбату и ротному, намеренно ведя речь обо мне в третьем лице. – Плюс и сейчас делает вид, будто ни при чем!

– Ремешком прикидывается! С темы съезжает! Ух, моя бы воля! – чмокнув, танком наехал и комбат и даже погрозил мне пухлым кулаком.

– Да пойми ты, дурья твоя голова! – наконец подключился к разговору и ротный. – Ну нет у начфина такой расходной статьи: на командировки в гости к совершившим самовольную отлучку. В смысле к их родителям. Скажи спасибо, командир части липовое командировочное удостоверение подписать согласился. Как вернешься, сразу порвешь. И заказ на билет «с кровью» из брони выцарапывали. Лететь край надо! Да, за личный счет. Но солдат-то ведь твой!

– Ну а если бы он не из Симферополя, а с Сахалина призывался? – предположил я. – Туда-оттуда мне на билеты надо было бы год трубить!

– Опять с темы съезжаете? – переквалифицировался и начпо на лексикон комбата.

А тот чмокнул и выразился еще резче:

– Если бы у бабушки был хрен, она была бы дедушкой! Короче, тебе приказывают немедленно вылететь к родителям Семыкина! Вот и изволь исполнять. Если же нет – пойдешь у меня на суд офицерской чести!

«Чтоб это тебя до рядового разжаловали – и на «гражданку» пинком без пенсии! – подумал я. – Чмоки-чмоки хренов… Сам-то даже и рубля из кармана не собираешься выкладывать! Равно как остальные господа-товарищи – все за мой счет норовят проскочить! Да еще и не факт, что из этой командировки хоть какой-то толк будет. И-эхх, где она, социальная справедливость?»

Но вслух произнес лишь:

– Понял. Есть. Лечу.

– Политически созревает… – расплылся в довольной улыбке начпо.

…Инициатива направить меня к родителям Семыкина, чтобы на родине самовольщика поглубже вникнуть в обстановку, в которой он рос, принадлежала как раз ему. Подполковнику, видите ли, взбрело в голову побеседовать с капитаном Тюлькиным из соседней роты, ездившим «купцом» за призывниками в Симферополь. Ну, тут интересные факты и выяснились. Семыкин-то, оказывается, дважды из военкомата и однажды уже с поезда деру дать пытался. Да всякий раз ловили. Отсюда и «блестящая» «политическая» идея с командировкой за мой счет. Правда, отец солдата, с которым еще в первый день, как сынок пятки салом намазал, по телефону связались, категорически отрицал наличие беглеца в родных пенатах, и не очень-то было и ясно, чего там в итоге выяснять. Тем не менее через два часа меня скоропалительно забросили на борт лайнера.

И кто бы мог предугадать, что еще минут через сорок, в ходе дачных поисков, беглец, уже переодетый в какую-то рванину, будет опознан одним из сержантов нашей роты и под усиленным конвоем препровожден на ковер к руководству полка, а оттуда белым лебедем на гарнизонную гауптвахту. Сроком на десять суток: максимально, что мог объявить командир части.

…Все это мне прямо в аэропорту Симферополя сообщил отец убегуна – худосочный и тоже лопоухий, как и сын, мужчина в возрасте под шестьдесят (самовольщик, оказывается, последышем был).

Из квартиры Семыкина-старшего связался по межгороду с ротным.

– Подробно выясни, как он себя зарекомендовал в школе и ПТУ, – будто заезженная пластинка, повторял он. – В милицию зайди: состоял ли на учете. Про военкомат не забудь. Да везде чтоб, если какие «подвиги», пусть на бумаге зафиксируют. И завтра к исходу суток – назад! Ясно?

– Как с билетом будет. На самолет навряд ли удастся экстренно вписаться.

– Черт с ним, езжай поездом! Но не позднее завтрашнего вечера!

…А портрет беглеца из справок ПТУ и районного отделения милиции вырисовался следующий.

Начиная с восьмого класса несовершеннолетний Семыкин дважды в год стабильно устраивал себе дополнительные каникулы – с уходом из дома. И не с пустыми руками: непременно прихватывал что-либо из бытовой аппаратуры, принадлежащей старшему – на двенадцать лет – брату. Тот давно в торговом флоте подвизался, а проживал вместе с родителями. Младшенький сопрет фирменный музыкальный центр или фотоаппарат «Никон», быстренько фарцовщикам за четверть цены толкнет (а в конце восьмидесятых большого наплыва первоклассной импортной техники, хоть и в Крыму, но все одно не было) – и с песней гулять по всему Черноморскому побережью. Прокутит денежки, сам в местную милицию заявляется: вот он я, пропащий! Навеселился всласть, домой хочу!

– Это, знаете, редкостный был пакостник. И еще бездельник, каких свет не видывал! – охарактеризовал своего бывшего «клиента» капитан милиции из службы по предупреждению правонарушений среди несовершеннолетних. – Надеялись, хоть в армии за ум возьмется! Ага, конечно! Опять за старое! Да еще и нам за его «подвиги» прошлые отписывайся! Делать будто нечего! Сволота!

– Права так обзывать не имеете! – встрял было Семыкин-старший, сопровождавший меня в визитах по учебным и силовым инстанциям.

– Вполне имею! – обрезал капитан милиции. – Это еще даже мягко сказано – в отношении дезертира!

– Он всего лишь совершил самовольную отлучку, – доказывал оппонент. – Ведь меньше двух дней отсутствовал. Уже вчера в часть возвратился.

– Да какая разница – что в лоб, что по лбу, – остался при своем мнении капитан. – Тем более, не возвратился, а возвратили его, насилком. Эх, случись такое в особый период… – мечтательно протянул он. – Тогда бы разговор короткий: к стенке и – пиф-паф!

Папаша сморщился, будто лимон целиком разжевал…

– Кто? Семыкин?.. Ну, был у нас такой. Сплошная головная боль, вечный прогульщик, – сообщил директор ПТУ. – Какой там из него плиточник – одно название… Мы ему даже диплом выдавать не хотели – так вот этот гражданин… –кивок в сторону отца самовольщика, – шум до небес поднял…

– Да! И поднял! И права сына отстоял! – рванулся в бой Семыкин-старший.

– Так теперь-то вы от нас чего хотите?

Я коротко пояснил ситуацию.

– Характеристику? Это пожалуйста, – и директор ПТУ потянулся к внутреннему телефону…

Побывал я потом и в школе, и в военкомате. Тоже характеристики на Семыкина добыл – и везде ни единой положительной фразы. Разумеется, родители его досадовали на мои визиты «по местам боевых подвигов» их сына.

– Ну да, было: чего не случается по глупости да по малолетству, – усиленно втолковывал мне Семыкин-старший, оказавшийся начинающим пенсионером. Про свою трудовую деятельность он лишь вскользь сообщил: мол, на разных участках доводилось трудиться. Но обставлена была трехкомнатная квартира достойно. – Ну, наидиотничал и у вас по первости. Уверен: в дальнейшем служба у него пойдет нормально. Я ему тут письмо большое написал, уж будьте добры, передайте…

 – И вот еще сигареты и конфеты его любимые… – вклинилась в разговор мать самовольщика, протягивая мне весьма объемистый пакет. – Пусть мальчик сладенького покушает, а то у вас перловка одна… – и брезгливо поморщилась.

…Конфеты брать отказался категорически, что вызвало бурное недовольство мамы и сдержанное – папы «мальчика». Сам же подчиненный, которого я по возвращении посетил на «губе», прямо огорошил своим нахальством.

– Вам что-о-о, жалко было пару кило моих любимых «Мишек» довезти-и-и? Тяжело, да-а-а? И почему это на гауптвахте курить совсем нельзя-а-а? У меня без курева голова кру-ужится-а… Ну хоть одну пачечку, поговорите, вам не отка-а-жут… – ныл и ныл он.

– Ах, конфетки, ах, сигаретки… Ты бы лучше об ином задумался, –назидательно произнес тогда я. – Сколько людей из-за тебя, вместо сна и отдыха, розысками занимались! За это совсем вины не чувствуешь?

– Ну это же все давно прошло-о-о…

– Хм. Не столь уж и давно. Ладно, а за форму свою, которую неизвестно где выбросил, рассчитываться как думаешь? Это же утрата госимущества. Я уж не говорю про мой проезд к месту жительства твоих родителей…

– А они вам про это что сказали-и?

– Промолчали скромно.

– Ну а я что-о-о? У меня вообще денег не-е-ет… Ну хоть одну сигаретку, а-а-а? Ну, пожа-алуйста-а…

– Да ты, я вижу, только в направлении «подайте мне» умствуешь. Понятно. Потому-то финчасть соответствующий начет за утрату формы на тебя оформит – и в личное дело. Уволишься, в военкомате на учет станешь, работать на благо общества начнешь – тогда из первой же получки и вычтут. Вот только мне, что к тебе домой попусту слетал-скатал, никто не компенсирует.

– Ну я же тут совершенно ни при че-о-ом…

Поговори-ка с эдаким кадром. Кстати, пока мой взвод целый месяц «тащил» караульную службу, Семыкин по выходе с гауптвахты обречен был летать из наряда в наряд дневальным по роте. А куда его еще прикажете деть? Тем более, ротный приказал: чтоб двадцать четыре часа в сутки чепешник на виду! Вот и следили. В несколько пар глаз. Потом, правда, начались занятия основного курса обучения и наблюдение за неблагополучным рядовым несколько притупилось…

Да, совсем забыл. За семыкинскую самовольную отлучку дежурный по роте сержантскую лычку потерял, до ефрейтора разжаловали. Мне, как непосредственному начальнику убегуна, объявили выговор, а ротному и замполиту – «строго указали» за потерю бдительности и слабое воспитание личного состава. И попробуй я только рот раскрыть: мол, когда Семыкин «ноги делал», меня в подразделении вообще не было. «Но солдат-то твой? Твой… Значит – “заполучи, фашист, гранату!” И сиди тихо, радуйся, что до строгача или, тем паче, неполного служебного соответствия не дошло». Так-то оно. Виновных в армии назначают.

…В ШМАСе, в середине периода обучения, всякий день похож на другой. Так что с момента семыкинской «самоволки» быстро минуло полтора месяца. И тут меня прямо с занятий вдруг выдернул в свой кабинет комбат, у которого уже находились мои ротный и замполит.

– В адрес части выделено энное количество боеприпасов и артвооружения, – предварительно чмокнув, сообщил подполковник. – И для их доставки в полк по железной дороге решено назначить тебя начальником караула по сопровождению воинских грузов. Значит, завтра с утра следует убыть в город Ростов-на-Дону, в штаб округа. С собой возьмешь трех бойцов: лучших отобрать! Командир роты, замполит – лично проконтролировать! Это вам не абы что, а оружие! Пусть и в опломбированном вагоне. И сами тоже с оружием. А то еще додумаетесь… – и комбат скорчил гримасу, – тому же Семыкину автомат заряженный доверить!

– Товарищ подполковник, все ясно! – поспешил заверить ротный.

А я додумался уточнить:

– Кстати, насчет Семыкина. Не исключена вероятность, что если я убуду в командировку, он еще раз «ноги сделает».

Фразу эту я произнес, отчасти действительно опасаясь этого. Но куда больше не хотелось неизвестно сколько суток по сильной жаре трястись в теплушке, прицепляемой к вагону с грузом. И каждому полустанку кланяться. И спать в собачьих условиях, на голых досках, – знаем, уже проходили, только в тот раз командировка зимняя была, с печкой-буржуйкой в товарном вагоне.

– Товарищ старший лейтенант! – особенно громко чмокнул комбат и недовольно перешел на «вы». – Ваше единственное право – стремиться как можно лучше выполнить приказ вышестоящего начальника! Сосредоточьтесь только и именно на этом! А за Семыкиным я, так и быть, лично сам прослежу!

«Держи карман шире!» – мысленно не поверил я. А вслух произнес:

– Задача ясна. Разрешите приступить к отбору караульных?

– Разрешаю, – смилостивился комбат. – Через час доложите фамилии кандидатов, да чтоб с подробными характеристиками! А к вечеру подготовить табель постам, недельный паек получить – и ко мне на инструктаж! – И вальяжно махнул рукою: – Пока свободны, исполняйте!

…В командировку, связанную с выполнением боевой задачи, отобрали командира первого отделения, комсгрупорга – таковые в Советской Армии имелись в каждом взводе – и еще одного толкового бойца. Всё подготовили; всё, в том числе и оружие, непосредственно перед убытием получили. И, как говорится, в добрый путь!

В Ростов-на-Дону приехали поздно вечером тех же суток. Добрались до военной комендатуры, там доложились, переночевали на жестких топчанах в комнате, больше напоминающей тюремную камеру. С утра по спецсвязи отзвонился дежурному по части: так и так, прибыли на место без происшествий.

– Ну, это у вас без, – кисло усмехнулся он. – А у нас имеется. Семыкин-то твой опять испарился.

– Как?

– Известно: ножками. Вчера вечером роту в город на помывку повели…

– И?.. – Мне прекрасно было известно, что в связи с затянувшимся капитальным ремонтом гарнизонной бани личный состав уже который месяц пользовался одной из городских.

– И он оттуда-то не помылся, а смылся. Сначала зашел вместе со всеми в раздевалку, а потом, вроде как в первую партию не уместившись… Знаешь же, там в две смены процесс, – на двор вернулся, курил с прочими дожидающимися. А затем втихаря – шмыг на улицу. Построились после помывки, проверились – одного нет. Кого? Семыкина. Форы у него часа полтора имелось. Единственно же, кто его после выхода с банного двора наблюдал, – мороженщица. Подходил, стало быть, худосочный лопоухий солдатик, пилотка в руках. Пломбир приобрел. Ну, дальше следы теряются. Тут уже давно все на ушах стоят, а за то, что старшина ваш шланганул, сам роту в баню не повел, на сержантов спихнул, его чуть ли не увольнять собрались.

– Дела-а-а… – протянул я и подумал, что все-таки вовремя комбату про возможность нового ЧП ввернул. Оно как-то само собой получилось. Проку с того, конечно, будет маловато, и все же…

Про саму командировку особо рассказывать, полагаю, здесь не к месту. Тем паче ничего примечательного за ее время и не произошло: долго ехали, на всякой остановке патрулировали-охраняли груз, питались сухпаем, отдыхали по очереди. Бойцам своим про новый побег сослуживца сказал, только уж когда через неделю, благополучно доставив опасный груз на нашу станцию, с рук на руки сдал его начальнику артвооружения. Еще и поинтересовался у него же:

– Семыкина-то не нашли?

– Нет-с, – по-старомодному ответствовал пожилой майор. – Хотя всю часть задействовали. И город, и все дачные коттеджи прошерстили. Увы-с… Приказ о наказании, кстати, уже родили и вчера на совещании офицеров зачли. Тебе, кажется, строгий выговор-с…

«Что и следовало ожидать», – уныло подумалось мне, и мы с бойцами пошагали к крытому тентом грузовику.

Едва я успел сдать пистолет и патроны в «дежурку» и выйти из нее на большой плац, как узрел дефилирующего по нему начальника политического отдела. Тот, в свою очередь, обнаружив меня, резко остановился и властно призвал рукой: ко мне! А когда я, чеканя строевой шаг, остановился напротив второго лица воинской части, откозырял и проорал обязательное:

– Товарищ подполковник, старший лейтенант такой-то по вашему приказанию прибыл! – старший офицер едва поинтересовался итогом ответственной командировки и тут же обрушил на меня поток обвинений.

Из таковых прямо-таки напрашивался вывод, что в новой «самоволке», закономерно перешедшей по времени – более двух суток – в самовольное оставление части (минула неделя, а следов солдата так и не было обнаружено), виноват лишь я, только я, и вообще: кто дал право забирать с собой в командировку лучших бойцов, и всех из семыкинского отделения?

– Дак комбат же… – аргументировал я свои действия. – Прямым текстом приказал: лучших! Не абы что, сказал, а оружие повезем!

– Но это же ваш солдат сбежал, – зашел начпо с другой стороны. – Вы же должны были предвидеть и предупредить!

– Что я и сделал, – поспешил сообщить я. – И предвидел, и предупредил… накануне командировки.

– Кого именно и о чем? – набычился сбитый с толку начальник.

– Командира батальона, командира роты и ее замполита, – браво отрапортовал я. – Именно о том, что Семыкин сбежит сразу после моего отъезда.

– И что?

– Мне было резко указано, что мое единственное право – стараться наилучшим образом исполнить отданный свыше приказ! А за Семыкиным комбат пообещал лично проследить. Так и заявил: лично!

– Проверим! – недовольно рявкнул начпо. – И если выяснится, что неискренни… Мало не покажется!

…На сей раз ротный и замполит в голос подтвердили о легкомысленном заявлении комбата. Тот до поры до времени ничего на сей счет ответствовать не мог: несколько дней назад рьяно выехал к родителям сбежавшего, дважды отзвонился оттуда с нулевым результатом и… потерялся. Похоже, решил воспользоваться шансом и маленько погреть пузо у Черного моря.

Вернулся он еще через сутки. Не буду описывать очную ставку с ним в кабинете комполка и в присутствии начпо, но орали они в унисон на заметно загоревшего подполковника прямо при мне. Позднее же ротный проговорился, что, по сведениям, полученным из строевой части, комбату, как и ранее старшине роты, вкатили неполное служебное соответствие – «за самоустранение от служебных обязанностей» – отдельным приказом.

– Опять ты дешево отделался, – подытожил ротный. – Всего строгач, как мне и замполиту. А ведь солдат-то твой…

– Товарищ майор, ну я ведь и вас, и комбата предупреждал: сбежит он, гад! К тому же сам выполнял боевую задачу за полтысячи кэмэ от части! Так в чем же моя личная вина?

– Семыкин, он твой?! Так почему ты всех нас не убедил, раз такой умный?

Дальнейших аргументов у меня не нашлось.

Шло время… Поиски солдата продолжались, но – постепенно затухая. И только к концу августа дезертира наконец-то обнаружили. В Новороссийске, на пляже, карманы в оставленной купальщиками одежке чистил: кушать-то и на море хочется. Отдыхающие вора сами задержали и милицию вызвали.

Как мы узнали много позднее, выскользнув с банного двора, самовольщик выяснил, где в городе расположена железнодорожная товарная станция (повезло – оказалась не столь уж и далеко), и направился туда. Удачно добрался до цели, по пути затарился двумя буханками хлеба, помидорами и колбасой, пустую банку из-под томатной пасты водой из колонки наполнил. И с припасами спрятался в облюбованном товарном вагоне, зарывшись в солому. Двое суток дрожал от страха: вдруг обнаружат, а на третьи сформированный состав, куда прицепили и вагон-убежище, отбыл в южном направлении.

Дня через три в часть поступила новая информация: Семыкина направили для освидетельствования в дом для умалишенных.

– Тут без родителей явно не обошлось, – приняв на грудь стакан очищенной, рассуждал ротный. – Они, похоже, на все готовы, лишь бы любимого сыночка не посадили, ну и срочную чтоб дальше не служить. Мол, лучше пусть их оглоеда официально дуриком объявят…

От нас потребовали представить в спецмедучреждение ряд документов на обследуемого. Подготовили. Служебную карточку, характеристику, результаты индбесед и т.д. Из всего следовало, что на солдате клейма негде ставить и в целом действительности соответствовало. Но, прежде чем из штаба отправить пакет бумаг в «дурку» спецпочтой, меня вызвали к комбату.

Серия номер два многопрофильной беседы с участием его, начпо, ротного и – прицепом – замполита роты новшествами не блистала.

– Мы же обязаны всемерно заботиться о чести и престиже родной воинской части, – непривычно ласково вещал начальник политического отдела. – Вот потому-то командир и приказал отработать вопрос: что, если направить в Новороссийск офицера с отношением и забрать дезертира на поруки? Глядишь, общими усилиями и с учетом прошлых ошибок перевоспитаем. Тогда, само собой, не столь жирное пятно на коллективе…

– А ехать именно тебе, – мрачно буркнул комбат, свято убежденный, что я его с потрохами политотдельцу заложил, чтобы с больной головы на здоровую ответственность перекинуть (ничего, тебе, старлей, это еще аукнется!). – Чмокнул и весомо добавил: – Это же твой и только твой выкормыш!

– Все ясно… почти. Можно только один вопрос?

– Ну?

– Так понимаю, поездка предполагается снова за мой личный счет?

– Опять ремешком прикидываешься? – на все тридцать два зуба рявкнул комбат и даже чмокнуть забыл.

– Нет, вы скажите: а он как хотел? – возмущенно взвопил начпо в сторону ротного и замполита. Те скромно промолчали, на пару отведя глаза.

– Я один раз уже так скатал! – поняв задумку кучи начальников, отчаянно ринулся я в словесную атаку. – И средств мне никто не вернул! А тут предлагается в поезде идиота – и в одиночку – везти! Так как с ним прикажете отдыхать, путь-то неблизкий… Или в туалет водить? Смирительной рубашки-то не имеется…

– Наручники изыщем! – зло рявкнул комбат. – И самого здоровенного сержанта в помощь! А гадить – ночную вазу укупишь, пусть в отдельном купе тужится! Потом в сортир снесешь, чай не барин!

– Понял, понял, – побежденно вскинул я руки вверх. – Значит, до Новороссийска два плацкартных билета, назад – четыре купейных. Множим, плюсуем и делим сумму поровну на присутствующих.

– Это почему же купейных четыре билета? – впервые подал голос ротный.

– А тужиться Семыкин в присутствии посторонних будет? Женщины там, с ребенком… Или вдруг полковник-орденоносец в купе до комплекта окажется. Или академик, знатный комбайнер, спортсмен-рекордсмен. Да как накропает потом жалобу – чего там мелочиться! – прямиком министру обороны! Если же довезу «ценный груз» до части без происшествий, кто из вас гарантирует, что он до конца периода обучения больше ничего не выкинет? Всяку ночь над ним наблюдателем стоять? Каждый день следом, не отрываясь, поспешать? Кругломесячно? Ну, если б он у меня один был, а то ведь и остальным тридцати гаврикам внимание уделить треба! Они ж ведь все мои! А как, если умалишенный кого среди ночи придушит? Ему – ничего, а виноватым кто будет? Не один же я, тут мно-огих пристегнут!

– Эка ведь умеет с темы съезжать! – поморщился засомневавшийся начпо.

– «Пиджак» хренов! – вскочил комбат, а следом живо поднялись и мы с ротным и замполитом. – Ему лишь бы ничего не делать! Я вот те на суд-то офицерской чести!

– Товарищ подполковник! А ведь он прав! – неожиданно стал на мою сторону ротный, видимо, представив, насколько сложно будет уследить за Семыкиным, а в случае чего отвечать за дурака или какой там у него сейчас непонятный статус… Замполит, в унисон сказанному, часто закивал.

– Молчать! – сжал кулаки комбат.

– Я лично молчать не буду! – окончательно закусил я удила. – Прикажете за убегуном ехать – так в ГлавПУР телеграмму подробную отобью! Имею полное право! И про то, что руководство раньше о возможном побеге предупреждал, да только вот слепы и глухи оказались! И снова на те же грабли толкаете!

– Так! Все свободны! – подытожил начальник политотдела. – Я доложу командиру части, что вопрос отработан.

И на богатой идее взятия дезертира на поруки был поставлен большой жирный крест.

А вскоре в часть пришел новый запрос относительно моего фекалистого солдата. Перевели его, оказывается, из одного дурдома в другой. В наш город. И оттуда аналогичное требование в ШМАС поступило. По поводу предоставления документов. Поскольку пока пациента из Новороссийска везли, все бумаги его оказались утеряны при невыясненных обстоятельствах…

Флаг вам в руки! Наш штаб оперативно ответил, что однажды мы целый пакет уже отправляли, копий не имеем, стало быть, сами ищите, да обрящете.

Спустя еще несколько суток мой взвод, вместо послеобеденных занятий, разогнали на всякие хозработы. Я по собственному почину и махнул на окраину города, в дурдом. Ну вот хотелось мне на этот штучный со знаком минус экземпляр поглядеть, который у всех массу крови попил, да и высказаться от души.

Доехал. Удостоверение личности офицера на входе предъявил. К главврачу попросился. И уже его о короткой встрече с Семыкиным попросил. Мне пошли навстречу. Только говорить нам пришлось с разных сторон массивной решетки.

– Ну что, со свиданьицем, значит! – с неприкрытым сарказмом поздоровался я. А чего, собственно, его жалеть? – Во-он куда ты, значит, поспешал-то со всех ног. И как обстановочка за решеткой? Соседи не забижают? Персонал конфетки-сигаретки регулярно выдает?

– Зачем вы та-ак, товарищ старший лейтена-ант?

– Как?

– Издева-аетесь. Не ду-умал, что вы тако-ой злой.

– Ты-то чего хотел? Может, чтоб тебе за все про все да орденок на грудь? В такое говно часть вогнать – на все Вооруженные Силы прогремели!

– И что-о тепе-ерь?

– Тепе-е-ерь у тебя две-е-е дороги, – передразнил я бывшего подчиненного, глядя прямо в его узкие глаза. – Или в компанию с дураками, или – на нары. Так вот: хотя и оба варианта решеточные, все же от души желаю именно второго. Побыстрее и надолго!

– Вы за э-этим только и приходи-или?

– Отчасти. А еще – очень уж захотелось в твои честные глазки поглядеть.

– Ну и как? Чего увидели? – неожиданно перестал растягивать слова патологический убегун.

– Скорее, чего не увидел. Раскаяния. М-да. Не зря про тебя, кого ни спроси – сплошной негатив. Как же ты дальше жить будешь?

– Вот это уж точно не ваша забота, – отрезал Семыкин. Безразличный взгляд его мгновенно исчез, переродившись во взор превосходства. – И неизвестно еще, куда я отсюда пойду. А раз конфет и сигарет мне не принесли, то и чао какао!

Повернулся спиной ко мне и закричал:

– Санитар! Санита-ар! Помогите! Плохо мне!

– Чтоб тебе еще хуже стало… – пожелал я, и дезертир зябко поежился. Тут к нему подошел здоровенный санитар и увел в глубь длинного коридора.

Нет, далеко не прост оказался на деле солдат, на словах всячески давящий на жалость.

Едва я возвратился в часть, как на меня тут же наскочил ротный.

– Где тебя носило? Комбат искал, куда-то с заданием срочно заслать хотел! Так орал, так орал!

– К Семыкину ездил, – ответил я.

– А на хрена? – изумился майор. – Тебя ж к нему никто не посылал?!

– Вот и я говорю: какого лешего? – взвыл комбат, едва мы с ротным перешагнули порог его кабинета. – В дурдом? Что за идиотская самодеятельность?

Я как мог пояснил. Однако начальство не убедил. И чуть ли новое взыскание не схлопотал. За свою, так сказать, самовольную отлучку. Наверное, именно из-за этого как-то и не успел рассказать прямым начальникам, что, выйдя из спецмедучреждения, на улице едва не столкнулся с родителями горе-рядового, как раз подъехавшими сюда на такси. Беседовать с ними мне совсем не хотелось, и я резко ускорил шаг.

…Минуло еще дней десять. После очередного пронесенного караула я вернулся в подразделение и застал в канцелярии уже остограммившегося ротного.

– Все нормально? – осведомился майор. – Тогда присаживайся. Выпьешь?

– Благодарствую, что-то не хочется.

– Лучше прими. А то сейчас такое скажу…

– Говорите, я, если что, всегда успею.

– Водка имеет обыкновение заканчиваться, – глубокомысленно заметил ротный и хлопнул еще граммов пятьдесят. Тщательно зажевал корочкой и проинформировал: – Семыкина нынче из дурдома доставили. Признали, стало быть, полностью негодным к армейской службе. Мол, ошибочка с призывом вышла. Историю болезни толщиной со стоячий спичечный коробок в штаб передали. А самого идиота, в итоге, – папаше на руки. Под роспись, как вещь. Он в каптерке переоделся – сплошь джинса, кроссовки навороченные. Адью, говорит, товарищ майор, пусть у вас другие дураки службу дальше тащат, а мне и на «гражданке» неплохо будет. Тут папаша на него цыкнул – они и отвалили. Да-а, похоже, особого рода сволочь из него выйдет. Ну так как, примешь?

– Наливайте! – решительно кивнул я…

Месяцем позже, после долгих раздумий, я записался на прием к командиру части. По заведенному порядку вместе со мной в кабинет полковника вошли ротный и замполит. А начпо и комбат там уже находились.

– Товарищи офицеры, – несколько робея, начал я. – Как вам всем известно, по причине самовольной отлучки, а позднее дезертирства рядового Семыкина, я, будучи его командиром взвода, получил два взыскания. Подчеркну, что в обоих случаях у меня не имелось физической возможности пресечь противоправные действия нарушителя воинской дисциплины. Особенно во втором, о возможности которого тщетно предупреждал руководство. Но дело даже не в этом. Поправьте, если не согласитесь. Полагаю, когда взводный получает очередное молодое пополнение, он не должен опасаться, что ему могут подсунуть идиота, дебила, сумасшедшего – словом, не подлежащее призыву лицо. А поскольку сам не имею дипломов психоаналитика и психотерапевта, считаю, что проколы медкомиссии военкомата и нашей медсанчасти несправедливо приписали мне. Приписали, а позднее и наказали. Ошибочно.

– Позвольте, позвольте! – прервал меня начальник политического отдела. – Но это же был ваш солдат!

– Да. Но он им не должен был стать ни при каких обстоятельствах! – твердо заявил я. – Раз впоследствии официально оказался признан идиотом.

– Что ты тут нам ваньку валяешь! – вклинился комбат. – Родители отмазку у врачей купили – и делов! Липа там все! – И яростно чмокнул.

– Товарищ подполковник, а чем вы можете подтвердить это заявление? Есть факты подделки анализов, неправомерные выводы или еще там чего по медицинской части? Я, повторюсь, в этом не специалист; но ведь вы и остальные присутствующие тоже. Давайте тогда старшего врача части сюда пригласим, пусть он скажет, соответствует ли установленный диагноз Семыкина действительности.

– Допустим, по бумагам вполне соответствует, – опять перехватил инициативу начпо. – Вы-то, собственно, чего хотите? Выражайтесь яснее.

– Да куда уж, – усмехнулся я. – Отмените неправомерные взыскания.

Присутствующие отреагировали бурно: несколькими матерными фразами.

Затем ротный уничижающе произнес:

– Ну, только «пиджак» до такого и мог додуматься! Ни хрена себе! Мы здесь, по-твоему, что, в бирюльки играем? Ведь если по твоей ущербной логике, то и мне следует требовать строгий выговор снять! И ему! – кивнул майор на замполита. – Да и товарищ подполковник тоже пострадал! – Теперь кивок в сторону комбата. – Я вообще такой наглости – двадцать лет служу, а не видывал! Это же открытое посягательство на основы основ армии – на единоначалие!

– А ваше мнение, товарищ капитан? – впервые вступил в разговор командир части, обращаясь к замполиту роты.

– Э-э-э… – заерзал тот на стуле. – Полагаю, старший лейтенант еще не осознал в полной мере свою роль как офицера.

– А разве здесь театр? – удивился полковник. – Вот уж истинный ответ политработника: вокруг да около и мало толку.

– Почему мало? – тут же бросился начпо на защиту замполита. – Скорее, неточно. Да, у командира взвода, не прошедшего закалку военного училища, недостаточно опыта; да, он пока не сформировался как офицер, склонен в своих неудачах винить окружающих… Но рациональное зерно в человеке присутствует, пытается логически мыслить…

– Словом, не потерян пока для армии полностью, – хмыкнул полковник.

Остальные офицеры настороженно молчали.

– Так что делать-то будем? Солдат твой был, а говоришь, быть не должен. За что наказали всех, а сатисфакции требуешь ты один. Не по чину берешь! Вот с чем полностью согласен – идея со взятием на поруки действительно гнильцой отдавала. – И полковник метнул быстрый взгляд в сторону потупившегося начпо. – Только такая штука. Правомерны там они, твои взыскания, либо нет – тут можно спорить до хрипоты, но вхолостую. Это вроде бы когда судья в футболе гол не зачтет, а при просмотре окажется: да, взятие ворот было! И что? На результат матча не повлияет, даже если судью потом за непрофессионализм с должности турнут. Дело уже сделано, и никакого сослагательного наклонения! Так что об официальной отмене взысканий даже не мечтай.

– Тогда, товарищ полковник, я вынужден буду написать несколько жалоб.

– И даже несколько?

– Так точно. В штаб округа, в политотдел штаба округа, в военную прокуратуру, в Министерство обороны… В крайком партии, наконец. Может, какой адрес еще и забыл – тут помараковать следует…

– Мал клоп, да вонюч, – бесстрастно произнес полковник и потянулся к трубке внутреннего телефона. – Соедините с начальником строевой части…

Спустя пять минут начстрой уже бережно положил перед командиром мое личное дело в красной папке.

– Ну-с, делаем так… – Полковник раскрыл папку, полистал ее. – Разошьешь, старую служебную карточку порвешь, а вставишь новую и на нее поощрения перенесешь. Взыскания же – вот эти: раз, два – не разноси. Понял?

– Так точно! – И ни единый мускул больше не шевельнулся у начстроя.

– Свободен!

– Есть!

– Вот видишь, – задумчиво произнес полковник, – а ведь приказ-то я отдал противоправный. И майор вполне может на меня свыше пожаловаться. Только не станет. С волками жить… А тебе, старший лейтенант, невместно бы в армии служить. Запомни: сегодня ты по чистой случайности «торжество справедливости» отыскал. Другого такого шанса не будет. Так что иди и думай. Все свободны.

Начпо моментально подал команду:

– Товарищи офицеры!

По дороге в подразделение ротный уважительно сказал:

– Командир – он действительно командир. Настоящий. Не стал тебя ломать, пожалел. Только помни: это просто стечение обстоятельств. Уникальное. Тем паче, для «пиджака». Ты все же поразмысли: может, рапорт на увольнение наваяешь?

Подумал я тогда действительно крепко, однако рапорта «ваять» не стал.

С годами служба все больше обтесывала меня, зато уже никто не называл «пиджаком». Ближе к концу своей пологой карьеры, серединой пришедшейся на конец лихих девяностых, когда люди учились крепко держаться за место, дослужился до должности командира роты. На коей имел достаточно взысканий – главным образом, конечно, за дело, хотя и перегибы случались. Только больше такой глупости, как отмены взыскания требовать, даже в голову не приходило. А уж каким сам начальником был – про то пусть бывшие подчиненные расскажут.

…Вот и сейчас один из них, человек из давнего прошлого, хитровато прищурясь, поглядывал на меня водянистыми глазами.

– Ну что ж, Семыкин, где нынче живешь, чем занимаешься? – решил я слегка поддержать разговор, хотя желания к тому и не испытывал.

– Да все там же, в Симферополе. Свой бизнес небольшой имею, многопрофильный. Автозапчасти, конфеты, сигареты… С Москвой кое-чего иногда перетираю, потому наездами бываю и тут. Жилье? Дом двухэтажный, дача в Севастополе… Две машины, катер хороший недавно прикупил… Женат, один сын. Ссемнадцать годков, а уже меня на полголовы выше.

– Значит, не за горами и армия? – спонтанно решил я наступить собеседнику на больную мозоль.

– Вот это вряд ли, – расплылась сытая физиономия в несимпатичной улыбке. – Я ведь, учитывая личный опыт, загодя все продумал, хоть оно и в копеечку влетело. У моего парня уже сейчас «белый билет» аж по пяти разным болячкам. Так что не видать его украинским ВС родимым никогда и нипочем. Так-то, товарищ старший лейтенант.

– Положим, майор. – Я не стал упоминать о своей отставке.

– Невелика разница. Один черт, за те же гроши полканы во все дыры жарят.

– А ты, стало быть, мильонами деньгу гребешь?

– Хм… Не буду хвалиться, но, можно сказать, почти так.

– В таком случае как насчет старого должка? За тот давний проезд туда-сюда к твоим родителям, пока сам от караульной службы хоронился? Для моего старшелейтенантского кармана весьма накладно было, да и для майорского тоже подспорьем станет.

Нет, не надеялся я вовсе на то, что Семыкин тут же раскроет бумажник. Просто интересно было: как с темы съезжать будет?

– Ох, това-арищ старший лейтенант… – Бывший подчиненный упорно величал меня, как в далеком 1990-м. – Это неуклюжая попытка удара ниже пояса.

– Обоснуй.

– Так козе понятно. Глупо отдавать старые долги, если они документально не подтверждены. Да и то – только если суд принудит. И потянуть еще, сколько судебные исполнители и сам заимодавец перетерпят.

– Понятно. Сняли тему. Ладно, тогда вот скажи еще: тебе бумаги твои медицинские – ну, из дурдома – никогда потом в жизни не мешали?

Бизнесмен средней руки Виктор Борисович Семыкин тяжко вздохнул. Потом спрятал хитрые глаза за темными очками и скучно протянул:

– Ох и злой же вы, товарищ старший лейтена-ант. Я к вам, можно сказать, со всей душою, а вы-ы…

Обреченно махнул рукой и, круто развернувшись, вперевалку зашагал прочь. А я неожиданно ощутил на губах невесть откуда взявшийся привкус уксуса.

– Это кто был-то? – спросила жена, до того, как и положено здравомыслящей супруге, в мужскую беседу не встревавшая.

– Да так… Одна большая толстая крыса, которая давным-давно немного подъела наш семейный бюджет.

– Не поняла…

– Ну, пошутил я, пошутил, не принимай всерьез… Слушай, а давай на фоне памятника Третьякову сфоткаемся?

Фёдор Ошевнев