Хочу поздравить коломенцев и редакцию с выходом в свет двадцать третьего номера «Коломенского альманаха» и очередного приложения к нему – сборника «Коломенский книгочей». Последние годы я читаю альманах, который давно перестал уважать, не от литературного голода, а чтобы быть в курсе нынешнего состояния так называемого «коломенского текста». И «Колонка редактора» сразу вогнала меня в тоску: затянутый текст, винегрет разнородных мыслей и суждений, может быть, и правильных, но поданных сумбурно и многословно. Словом, в подобные вещи не хочется вникать и тянет поскорее пролистнуть, пробежать по диагонали. Зачем было отдавать «Колонку редактора» московскому художнику, пусть и именитому? Есть же для подобных вещей раздел публицистики! Если уж это «Колонка редактора», то писать в неё должен редактор. Кто в здравом уме поместит в «Хронике происшествий», к примеру, набор стихотворений? Если редактору нечего сказать, кончились собственные мысли и суждения, то имеются, ведь, и другие члены редакции «Коломенского альманаха»! Тем тоже нечего сказать? Ну, тогда хоть помогите Геннадию Правоторову, народному художнику России, привести его текст к удобоваримому виду, человек же явно занялся не своим делом.

Но когда начался раздел «Проза», меня затянуло! На этот раз Главный редактор альманаха Виктор Мельников, надо отдать ему должное, порадовал читателей. По крайней мере, в моём лице. Раздел открывает рассказ Ирины Ракши «А какой сегодня день?». Действие происходит в небольшом заснеженном посёлке, мимо которого без остановки проходят скорые поезда. Автор мастерски рисует образы местных жителей. Две женщины, два мировоззрения непримиримо сталкиваются в маленьком пристанционном буфете.

Юная Таня приехала в этот посёлок из Томска вслед за мужем Виктором, отслужившим там срочную службу и теперь работающим дальнобойщиком. Закончив десятилетку, Таня до замужества успела поработать лишь ученицей в стаканном цеху одного из томских заводов. Она не рвётся в большой город, не мечтает о красивой жизни в столице, не боится любой работы. Вот её признание:

«Вообще-то, мне жить везде интересно. Мы с Витей сперва чуть в Заполярье не двинулись. У него в части сослуживец оттуда был. Чукча. Очень звал. Вездеходы по тундре водить. Там и яранги бесплатные, и надбавки северные. А рыба и оленина вообще даром. Мне интересно, конечно. Но Витечка мой упрямый. Домой да домой, говорит. Тут, мол, и мать, и хозяйство, колодец свой. Даже любимый пёс его ждал, — у неё мечтательные глаза. — И вообще, как говорит мой Витечка, надо жить с полным КПД».

Однако в маленьком посёлке для Татьяны работы нет. А денег в семье ой как не хватает! Но вот в пристанционном кафе в очередной раз освободилось место подсобного рабочего, и свекровь поспешила устроить на него Таню.

Заведующая станционным буфетом Лизавета молода, внешне привлекательна и профессионально успешна, но душевно абсолютно глуха. Почему за внешностью красавицы скрывается бездушное чудовище, читателю остаётся только догадываться. Возможно, Лиза, как и многие матери-одиночки, озлобилась на весь мир из-за несложившейся личной жизни. Она больше не верит в любовь и поучает Таню, как той надо жить:

«А что ж, верно, нечего на мужиков надеяться. Хоть и замужем, а о себе самой надо думать. Нынче время суровое. И мужик пошёл гнилой, хлипкой.

И вообще девушке надо при деле быть. А то нынче шляются по земле без дела, и все со своими хотелками, с гитарами, смартфонами-телефонами. И всё им сразу подай. Угомон не берёт. А потом дети сиротами растут, в интернатах.

Я тоже дурой была по молодости. Влюбилась. В одного такого трепача вляпалась. В альфонса. И Толечку родила».

И теперь Лизавета «рубит бобло» и мечтает только об одном:

«Есть у меня мечта одна, девонька. Голубая мечта. Я хоть пока и без мужика, но хочу развернуться. Открыть свой собственный бизнес. Салон красоты. Бизнес-леди буду. Пред-при-ни-матель. И все местные вумэн-бабы будут ко мне в очередь рваться, записываться. — Вздыхает: — Только на раскрутку надо побольше бобла накопить. А тут разве накопишь? Тут так, гроши капают. Потому и мечтаю в вагон-ресторан устроиться».

И для воплощения своей мечты Лизавета готова на всё. Она работает не покладая рук, весело улыбается посетителям, хотя в душе их люто ненавидит и презирает, обсчитывает их при любой возможности, кидая вместо сдачи ириску. Чем больше читатель узнаёт истинную суть красавицы Лизаветы, тем понятнее становится, за что её не любят местные бабы, и почему у неё так часто меняются подсобные работницы, несмотря на то, что найти работу в посёлке очень трудно.

Особенно ярко отрицательные черты Лизаветы проявляются на фоне новой подсобницы Татьяны. Всего один день проработает Таня рядом с Лизаветой и с огромным облегчением и даже радостью примет своё увольнение. Две женщины, два мировоззрения столкнулись в маленьком станционном кафе и на страницах рассказа Ирины Ракши. Рассказ очень кинематографичен и прямо просится на большой экран.

Интересно было читать рассказ Сергея Мурашева «Любовь». Не часто на страницах «Коломенского альманаха» встречается деревенская проза. Вернее, это некий симбиоз деревенской и городской прозы. На фоне сельских будней и тяжёлого крестьянского труда, которые в русской глубинке с древних времён до настоящих дней почти не изменились, идёт повествование о столь же банальной любовной истории в городе. Ничего нового или оригинального читатель в данном рассказе не найдёт. Где-то далеко тарахтит трактор, а люди вручную косят траву, ворошат граблями сено, копают картошку, пасут коров. И параллельно время от времени приезжает из города домой студентка Инна и рассказывает брату Саньке историю возникновения, развития и печального завершения своей любви к Антону. И ничего вроде особенного ни в сюжете, ни в построении рассказа Сергея Мурашева нет, но он почему-то не оставляет читателя равнодушным.

Я рад, что в Коломне появился ещё один хороший писатель. Жаль только, что редакция «Коломенского альманаха» не озаботилась снабдить рассказ Сергея Мурашева поясняющими сносками. Русский язык развивается, какие-то слова выходят из широкого употребления, новые приходят. И есть ещё множество местечковых, профессиональных и сленговых выражений! Даже я, прочитавший тысячи книг, не знаю или уже не помню точное значение многих слов, что уж говорить о нынешней городской молодёжи! А Сергей Мурашев довольно щедро рассыпал по тексту рассказа такие, к примеру, слова: шаньги, АТП, забереги, поветь, лопушник, лопатить, вилан, скалина, наботать, шитая лодка, отава, стожар и т.п.

Разумеется, в «Коломенском альманахе», как обычно, присутствует и очередное творение его Главного редактора Виктора Мельникова — рассказ «Попутчики». Тут есть много материала для критики, да и рассказом данное произведение, как по форме, так и по сути, вряд ли является. Но если кому-либо эта высосанная из пальца поделка понравится, значит, автор работал не зря.

А вот рассказ Михаила Болдырева «Зверь» меня порадовал. До этого я читал у Михаила только стихи, и они не нашли во мне положительного отклика. Как правило, в них было довольно неплохое начало, одна-две красивых фразы, а потом следовало абсолютно бесцветное окончание. Создавалось ощущение, что где-то в середине стихотворения автор выдохся и не знает, как и о чём ему писать дальше. Возможно, сейчас поэзия Михаила Болдырева изменилась к лучшему, не знаю. Словом, я не ждал и от прозы этого автора ничего хорошего и ошибся! Рассказ «Зверь» получился. В нём есть всё, что нужно и должно: увлекательный сюжет и чёткая поучительная мораль. И мораль эта не навязывается автором, не подаётся, как говорится, в лоб, а вытекает из действий и переживаний персонажей рассказа.

Рассказ Владимира Соловьёва «Я совершенно спокоен» производит на читателя странное впечатление. Начинается он несколькими сатирико-комедийными эпизодами, а заканчивается трагически. Далеко не каждый автор способен столь органично совместить противоположности. Это прекрасно, что редакция «Коломенского альманаха» продолжает разбирать архив Владимира Соловьёва и публиковать произведения, неизданные при жизни этого талантливого автора.

На этом с разделом прозы я закончу, он наверняка заинтересует читателя, что не может не радовать.

Ранее я никогда публично не комментировал поэзию, публикуемую в «Коломенском альманахе». Не стал бы делать этого и сейчас, но, как говорится, достало! Больно наблюдать, как из года в год, пользуясь положением Заместителя главного редактора «Коломенского альманаха», Роман Славацкий корёжит творческие судьбы коломенских поэтов и позорит наш древний город в глазах культурной общественности страны. Ладно бы он занимался экспериментами над собственными текстами, но постоянно идёт упорная кампания за широкое внедрение в творчество коломенских поэтов так называемого «коломенского сонета». В предисловии к сборнику стихотворений Евгения Захарченко  «Возвращение», изданному в этом году в серии «Коломенский книгочей», Роман Славацкий пишет:

«Будем надеяться, что Евгений продолжит радовать нас и дальше хорошими сонетами «коломенской структуры, что найдутся и другие последователи, которые продолжат развитие этой сложной, глубокой, многообразной и «вкусной» формы стихосложения!»

А в обсуждаемом номере «Коломенского альманаха» раздел поэзии открывает целая подборка «коломенских сонетов» Романа Славацкого. Пример для подражания! Прямо так и написано: Роман Славацкий – создатель новой канонической формы – «коломенского сонета». Канонической! А какой же канон без широкой поддержки? Какой может быть канон, если данную форму использует только и исключительно сам автор? Подобное «творчество» скорее является искажение канона. Вот и идёт многолетнее настойчивое «привлечение» коломенских поэтов к «новой форме» сонета. Не удивительно, что одни и те же «коломенские сонеты» одновременно опубликованы и в «Коломенском альманахе», и в приложении к нему – «Коломенском книгочее». Давайте разберёмся, что же это за канон такой? Начнём с классического определения.

Сонет – четырнадцатистрочное стихотворение, сложенное по определённым правилам. Все правила перечислять нет смысла, приведу необходимые для понимания сути моих претензий к так называемому «коломенскому сонету»:

1. Стихотворение должно состоять ровно из четырнадцати строк. Обычно их группируют в строфы таким образом, чтобы первые восемь стихов были отделены от следующих шести (8+6, 4+4+6, 4+4+3+3, 4+4+4+2).

2. Строфный перенос не допустим: графически выделенная строфа должна быть синтаксически законченной. Поделённый на катрены (четверостишия) и терцеты (трёхстрочники) сонет должен иметь строгую тематическую композицию. Его части должны следовать одна за другой в порядке тезис – развитие тезиса – антитезис – синтез. Проще говоря: первый катрен представляет экспозицию темы стихотворения, второй катрен развивает положения, намеченные в первом, в последующем затем терцете намечается развязка темы, в завершающем терцете, особенно в заключительной его строке следует завершение развязки, выражающей суть произведения.

3. Сонет должен заключаться «сонетным замком». «Замок» обычно располагается в двух последних строках, реже – в одной. В лирическом стихотворении – это фраза, содержащая парадокс, неожиданный вывод. В «замке» лиро–эпического сонета автор должен привести сюжетное действие к неожиданной развязке. Как правило, малый объем замка определяет ёмкость, афористичность финальной фразы. Особый смысловой акцент падает на последнее слово в «замке»: оно является «ключевым» и часто уточняет смысл всего сонета.

Правила о ритмике и рифмах я опускаю, они в данном случае не важны.

Есть мнение, что при создании классической формы сонета средневековые поэты ориентировались на господствующий в то время в архитектуре готический стиль. Схема сонета: прямоугольник двух четверостиший и завершающие его тело два трёхстишия – перевёрнутый силуэт дома с крышей, потому что постройку здания мы неизбежно начинаем снизу, с земли, а писать текст — сверху страницы. Но архитектурный принцип начала и завершения настолько силён, что мы и теперь говорим: завершающая (по корню – верхняя) строка стихотворения, хотя на самом деле та является нижней.

Что же такое после многолетних исканий «изобрёл» Роман Славацкий и обозвал «коломенским сонетом»? Он просто механически поместил «крышу» здания сонета между первым и вторым «этажом». Его «новая каноническая форма» такова: 4+2+4+4. И этот «архитектурный» уродец теперь усиленно восхваляется и упорно внедряется в коломенскую поэтическую среду.

За восемьсот лет существования сонета, как только не экспериментировали над его формой! Правила всего лишь уточняют, каким должен быть идеальный сонет, обозначают эталон. Поэт вправе сознательно нарушать какое–то отдельное правило, но при этом соблюдать остальные, чтобы сонет оставался сонетом. Кому-то не хватало четырнадцати строк, и появлялся «хвостатый» сонет (сонет с кодой). Если строфы сонета уменьшались на одну (этой отсутствующей строфой был начальный, «головной» катрен), возникала форма «безголового» сонета. Если исчезали один катрен и один терцет, стихотворение приобретало вид «половинного» сонета (полусонета). Если в стихотворении катрены и терцеты меняются местами, оно превращается в «опрокинутый» сонет. Но никому из поэтов за прошедшие восемьсот лет не пришло в голову засовывать крышу внутрь здания!

Да, сейчас, с появлением новых строительных материалов, мы имеем возможность воочию наблюдать множество причудливых архитектурных форм, но крыша у них почему-то всё равно находится на своём месте. И только наш коломенский «гений», Роман Славацкий, строит свой дом, не опасаясь дождя и снега! Видимо, потому, что в его уродливых строениях никто не живёт. «Сонеты» Славацкого пусты, в них нет ни чувств, ни внятного содержания. Вот и пришлось ему создавать «новую каноническую форму», чтобы хоть как-то изобразить творчество.

Ещё совсем недавно по дорогам Европы и Америки колесили «цирки уродцев», веселя лишённую сочувствия публику. Мне неприятно, что на свет появились подобные «цирки»-сборники, наполненные уродцами «коломенского сонета». У самого Романа Славацкого уже вышло несколько таких сборников, и я молчал, но моё терпение лопнуло, когда поэтические уродцы, именуемые «коломенским сонетом», стали проникать в авторские сборники коломенских поэтов и на страницы «Коломенского альманаха».

Я не спрашивал коломенских поэтов, почему они начали использовать «новую форму» — ответ и так ясен. Но я попросил узнать у Славацкого, чем он руководствовался при создании этой «новой формы», но внятного ответа так и не получил. И вот мне в руки попал вышеупомянутый авторский сборник Евгения Захарченко «Возвращение», вышедший в серии «Коломенский книгочей» одновременно с последним номером «Коломенского альманаха». В этом сборнике кроме стихотворений я нашёл статью «Сонет в литературной истории Коломны», а в ней и ответ на мой вопрос, очевидно, всё же полученный автором у Романа Славацкого. Вот он:

«Дистих (сразу после первого катрена – С.К.) создаёт важную ритмическую паузу. Он останавливает внимание читателя и позволяет автору вложить в этот разрыв самые разнообразные смыслы. Двустишие либо продолжает образ первого катрена, либо связывает противопоставленные по духу первый и второй катрены. Заметим, что «замок» сонета при этом сохраняется! Последние две строки остаются ключевыми, концентрируют идею стиха, и при этом они органично включены в корпус завершающего катрена».

Данное «объяснение», на мой взгляд, ничего на самом деле не объясняет. Во-первых, «ритмическая пауза» и «разрыв» — далеко не одно и то же. Пауза возникает сама собой, если первый катрен, согласно правилам построения сонета, является синтаксически законченной строфой. А «связывающий» дистих вполне может быть «органично включён в корпус» второго катрена, и выделять его в отдельную строфу нет никакой надобности. Остаётся именно разрыв. Так зачем же он нужен? Кто, наконец, даст разумный ответ? Ради чего коломенские поэты уродуют собственные произведения?

Рассмотрим, к примеру, одно из стихотворений Евгения Захарченко, опубликованное в обсуждаемом номере «Коломенского альманаха» и авторском сборнике «Возвращение».

«ПОМИНОВЕНИЕ»

Час мужества пробил на наших часах…

А.Ахматова

—

Вновь Россия скорбит у стола,

Поминает сынов своих славных.

На крестах выступает смола

У погостов великой державы…

—

И уходят в небесный предел

Те, кто встали навстречу беде.

—

Сколько их полегло с давних пор,

На защите Отчизны и мира –

От афганских отрогов и гор

До песков раскалённой Пальмиры!

—

И стоит поминальный стакан

Вместе с коркой подсохшего хлеба,

И молитвы вечерний туман

Струйкой ладана тянется в небо.

Что является основной мыслью, «замком», в этом «коломенском сонете»? Весь последний катрен? Последние две строки? Так ли уж необходим дистих? Давайте поставим «крышу» на её законное место — приведём это стихотворение к канонической форме «шекспировского» сонета.

«ПОМИНОВЕНИЕ»

Час мужества пробил на наших часах…

А.Ахматова
—

На крестах выступает смола

У погостов великой державы…

Вновь Россия скорбит у стола,

Поминает сынов своих славных.

—

Сколько их полегло с давних пор,

На защите Отчизны и мира –

От афганских отрогов и гор

До песков раскалённой Пальмиры!

—

И стоит поминальный стакан

Вместе с коркой подсохшего хлеба,

И молитвы вечерний туман

Струйкой ладана тянется в небо.

—

И уходят в небесный предел

Те, кто встали навстречу беде.

Как видите, никакого разрыва и «связывающего» дистиха между первым и вторым катреном не требуется! Что же касается изменившегося «замка», то автор вполне может вернуть ему первоначальный смысл, это дело техники. Так стоила ли овчинка выделки? Оправдано ли искажение канонической формы «шекспировского» сонета? Или это просто неофит не справился с «новой канонической формой коломенского сонета»? Давайте проделаем те же операции со стихотворением самого Романа Славацкого, напечатанным в этом же номере «Коломенского альманаха».

КОРАБЛЬ

Мастер бороду корябал

и смущённо замечал,

что Коломна, как корабль,

покидает свой причал.

Михаил Мещеряков

—

Хоть пристань ковыряй тяжёлым ломом,

хоть стой столбом, хоть бороду чеши —

отчаливает Старая Коломна

в закатной заколдованной тиши!

—

Какая-то безмерная нелепость:

уходит бронированная крепость!..

—

Куда она? — скажи, умелый мастер,

узнай, к чему направлен тайный путь,

заклей стиха разрозненные части,

сочти Судьбы пророческую суть!

—

Но певческий талант, увы, неволен —

уходит Город в небо от земли;

и каменные мачты колоколен

сквозь сумерки рисуются вдали…

Зададимся теми же вопросами: что является основной мыслью, «замком», в этом «коломенском сонете»? Весь последний катрен? Последние две строки? Так ли уж необходим дистих? Давайте приведём это стихотворение к канонической форме «шекспировского» сонета. Я даже не буду менять строки первого катрена местами, как в случае со стихотворением Евгения Захарченко.

КОРАБЛЬ

Мастер бороду корябал

и смущённо замечал,

что Коломна, как корабль,

покидает свой причал.

Михаил Мещеряков

—

Хоть пристань ковыряй тяжёлым ломом,

хоть стой столбом, хоть бороду чеши —

отчаливает Старая Коломна

в закатной заколдованной тиши!

—

Куда она? — скажи, умелый мастер,

узнай, к чему направлен тайный путь,

заклей стиха разрозненные части,

сочти Судьбы пророческую суть!

—

Но певческий талант, увы, неволен —

уходит Город в небо от земли;

и каменные мачты колоколен

сквозь сумерки рисуются вдали…

—

Какая-то безмерная нелепость:

уходит бронированная крепость!..

Как видите, никакого разрыва и «связывающего» дистиха между первым и вторым катреном и в стихотворении Романа Славацкого не требуется! Зачем же огород городить?

Роман Славацкий и Евгений Захарченко утверждают, что «коломенский сонет» имеет право на жизнь уже в силу самого факта существования многообразия форм. Но если количество строк и строф, строк в строфах, порядок строф, ритмику и даже рифмы автор может варьировать, как ему захочется, то что же такое сонет? Чем он отличается от других стихотворений? Неужели, только одно имеет значение: лишь бы «замок» сонета сохранялся на своём месте?

Да, автор вправе экспериментировать с формой, никто и не возражает. Но при этом сама форма не должна разрушаться! Треугольник может менять углы и длину сторон, имея в идеале равносторонний треугольник. Прямоугольник может менять длину сторон, имея в идеале квадрат. В сонете тоже многое может не соответствовать эталону, но его «архитектурная» форма при этом должна оставаться неизменной – «дом с крышей»! Засунув крышу внутрь дома, Славацкий разрушил форму, и его изделие мгновенно перестало быть сонетом. Точно так же треугольник при добавлении ещё одного угла перестаёт быть треугольником, а прямоугольник при изменении какого-либо угла в сторону увеличения или уменьшения перестаёт быть прямоугольником.

Так зачем же Роман Славацкий и редакция «Коломенского альманаха» сбивают с толку коломенских поэтов? Зачем редакция поддерживает и пропагандирует явное убожество под названием «коломенский сонет» и тем самым позорит наш древний город? Кто дал право Славацкому использовать имя Коломны в названии его личной поделки? Пусть называет этого стихотворного уродца своим именем – «сонет Славацкого», я возражать не буду. Как сказал дворник Остапу Бендеру: «Кому и кобыла – невеста». Именовать же подобное изделие «новой канонической формой» — это явный обман и намеренное вредительство.

Утешает одно: раз этот «новый канон» не диктуется творческой необходимостью, а просто навязывается коломенским поэтам, то он недолговечен и со временем уйдёт в небытие вместе с его «изобретателем» точно так же, как канули в Лету все подобные эксперименты.

Что ещё портит впечатление при прочтении «Коломенского альманаха», так это ставшее уже привычным отсутствие хорошей редактуры и корректуры текстов. Но данная беда присуща ныне, увы, практически всем журналам. Остаётся надеяться, что следующий номер «Коломенского альманаха» будет, по крайней мере, не хуже обсуждаемого, тем более что он, по слухам, целиком посвящён семьдесят пятой годовщине Великой Победы.

Сергей Калабухин

Коломна, июль 2019 г.