Эта идея возникла у Ивана Семёновича Лагина два месяца назад, когда окончательно укрепилась в сознании мысль взяться за мемуары. Слишком много исторической лжи лилось в последнее время со страниц печати и экранов телевизоров. Иван Семёнович понимал, конечно, что не в его силах помешать этому потоку, но и сносить всё безропотно он за свою долгую жизнь так и не научился. И учиться этому не хотел.

Потому и задумал нарисовать свою картину времени, в котором было много всего: и плохого, и хорошего.

И для начала Лагин решил записать основные события в мире, в стране и в его собственной жизни год за годом. Составить своего рода хронологическую таблицу. А уже потом, отталкиваясь от неё, шаг за шагом пройти по дороге воспоминаний.

Иван Семёнович завёл общую тетрадь и выделил каждому году своей жизни по странице. И по вечерам, размышляя над очередной страницей, Лагин будто погружался в атмосферу прошедших лет.

Вот и сегодня он сидел в кресле, держа на коленях раскрытую тетрадь с наполовину заполненной страницей. Сверху было аккуратно выведено: «1955 год».

А ниже можно было увидеть несколько обрывочных записей:

… Вступление ФРГ в НАТО…

… Уход в отставку английского премьер-министра Уинстона Черчилля…

… Отставка Маленкова…

… Назначение Жукова министром обороны…

… Чтобы противостоять агрессивным планам НАТО, создан Варшавский договор…

… В Москву на переговоры приехал канцлер ФРГ Аденауэр, — после чего оставшимся немецким пленным разрешили вернуться в «фатерланд»…

… Начало работы первого агрегата Куйбышевской ГЭС…

… В Ленинграде запустили первую очередь метро, и несколько дней проезд был бесплатным…

… В американской Калифорнии открылся «Диснейленд»…

… Торжественно отметили пятидесятилетие революции 1905 года…

… В СССР принят закон «Об отмене запрещения абортов»…

Эти и другие многочисленные события если и влияли на жизнь тридцатилетнего тогда Ивана Лагина, то не напрямую, а лишь косвенно. А вот то, что повлияло на его судьбу в этот год кардинально, трудно было уместить в несколько строк.

Но, закрыв глаза, Лагин словно бы вновь перенёсся в тот осенний день тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. В день, когда он возвращался домой после вызова в Чкаловский областной суд. Иван Семёнович, пройдя фронт и получив вместе с медалью «За взятие Кенигсберга» ещё и два тяжёлых ранения при штурме этого города, после демобилизации окончил Куйбышевскую юридическую школу. И в 1955 году он уже семь лет работал председателем Покровского районного народного суда Чкаловской области. В какой-то степени суд тогда действительно был народным, потому что в отличие от сегодняшнего дня районные судьи избирались населением путём прямого тайного голосования.

Лагин, опираясь на палочку, медленно шёл к зданию вокзала, чтобы оттуда начать неблизкий путь в сторону своего райцентра. Лагин был не просто расстроен, он был взбешён. Его — боевого офицера с двумя медалями «За отвагу» и орденом «Красной звезды», инвалида, судью, у которого не было ни одного отменённого приговора, — хотят одним махом сожрать. Как же так? Если его сомнут, под давлением райкома партии дрогнут и его друзья: прокурор, потерявший левую руку при взятии Берлина, и начальник РОВД, тоже фронтовик. Если уж они победили такую силищу, как гитлеровский фашизм, неужели они проиграют бой с расхитителями социалистической собственности? Не может этого быть! Травмированная нога заныла, и Лагин остановился. Всего полчаса назад закончился разговор, который так взволновал Ивана Семёновича. Перед его глазами всплыло лицо председателя областного суда Чулакова:

— Ну пойми ты, Иван! Ну не хочет Караванов, категорически не хочет, чтобы ты и дальше был председателем суда…

— Но ко мне же претензий по работе нет? — резко отбивался Лагин.

— Да нет, конечно…

— Или, может, ко мне как к коммунисту есть претензии по другим вопросам?

Моральный облик, например…

— Да нет к тебе никаких претензий. Вообще нет! — Чулаков достал из кармана дорогого костюма платок и вытер лоб.

— Так в чём же дело? — Лагин не хотел отступать ни на сантиметр. Он считал, что теперь линия фронта для него проходит именно здесь, в этом кабинете, и отступить — значит предать всех тех, кто был рядом с ним в окопах и не вернулся с той страшной кровавой войны. Он должен был выстоять, — иначе грош ему цена.

— Ты что? Не видишь, что происходит в стране? Кто такой Караванов? Первый секретарь райкома партии! А чему учит нас Никита Сергеевич Хрущёв? Все вопросы! Все! — Чулаков резко поднял палец вверх. — Решает партия. А партия — это не мы с тобой, хотя и мы тоже, — а в первую очередь партийные работники. Они принимают решения… В том числе кадровые…

— А если они принимают враждебные решения?

— Не ляпни где-нибудь такое. Держи себя в рамках…

— Чтобы держать себя в рамках, нужно быть картиной.

— Да ты не горячись…

— Вы же хорошо знаете, почему Караванов хочет убрать меня.

— Да знаю, знаю, — Чулаков махнул рукой. — Но надо же проявлять гибкость. Кузнецов своей судьбы много, ювелиров мало. Ты подумай не только о себе, дурья твоя башка. Глупость хороша в меру. У тебя жена, двое детей. Я же предлагаю тебе три района на выбор. И все гораздо лучше, чем эта дыра Покровка. Выбирай любой район — и будешь работать председателем суда и дальше. А если упрёшься, — пеняй на себя, — сурово закончил разговор Чулаков. — Поезжай и хорошенько подумай о том, что я тебе сказал. Завтра я тебе позвоню. Скажешь, что решил. И не забывай: в чёрный список попасть легче, чем покинуть его!

Лагин продолжал стоять, опершись на палочку. Он никак не мог обрести душевное равновесие. Караванов — вот уж сволочь так сволочь! В годы войны отсиделся в тылу, а теперь вот решает судьбы тех, кто проливал свою кровь вместо него. На должность первого секретаря райкома партии Караванов был назначен вскоре после смерти Сталина. Иван Семёнович был секретарём парторганизации правоохранительных органов района, — поэтому чаще, чем прокурор или начальник милиции, общался с «первым» и сталкивался с его высокомерием и чванством. А уж его пьянство и блудливость не знали никаких границ. Конфликт между Лагиным и Каравановым был неизбежен.

Кульминацией в их отношениях стал день, когда Иван Семёнович осудил на 20 лет лишения свободы с конфискацией имущества председателя колхоза, укравшего две машины пшеницы. Не всем, кто залез в государственный карман, удалось вовремя выбраться обратно. Жена осужденного была родной сестрой второго секретаря райкома партии, и Караванов ещё до суда в приказном тоне потребовал, чтобы Лагин приговорил подсудимого к минимальному сроку, то есть к 8 годам лишения свободы. Фактически на кон была поставлена репутация и начальника милиции, и районного прокурора и, безусловно, его, Лагина. Все с нетерпением ждали развязки. Тогда, в ходе судебного заседания в сознании Ивана Семёновича промелькнули картины страшной весны сорок девятого года, когда он начинал свою судебную деятельность. Во многих сёлах колхозники голодали. И когда в одной из деревень была зафиксирована смерть от голода, туда выехали члены бюро райкома партии и провели выездное заседание, предварительно совершив обход домов, где проживали голодающие семьи. Решением бюро каждой такой семье из колхозного склада было выдано по семь мешков кукурузы в початках.

«Уступить — значит предать! Ладно, не пропаду» — мелькнуло в голове Лагина.

И он двинулся дальше в сторону вокзала. Ивана Семёновича успокаивала мысль, что год назад он завершил обучение во Всесоюзном юридическом заочном институте, так что без работы он не останется.

Вечером следующего дня ему позвонил Чулаков. Общались они недолго. Когда Лагин сказал, что в другой район он ни за что не поедет, то в ответ услышал лишь короткие гудки. Казалось бы, вопрос решён окончательно, но…

Спустя три дня Ивана Семёновича вызвал заведующий отделом правоохранительных органов Чкаловского обкома партии. Хозяин большого кабинета, судя по отсутствию орденских планок на пиджаке, на фронте не был. Впрочем, по отношению к судье, которого видел первый раз, вёл он себя весьма уважительно. Усадил пришедшего на диван, сел рядом, добродушно улыбнулся, угостил Лагина папиросой «Казбек», закурил сам и доброжелательным тоном начал:

— Иван Семёнович, я буду с вами предельно откровенен. Мы могли бы вас как коммуниста заставить работать председателем суда в любом районе нашей области.

Но, учитывая ваши заслуги, и фронтовые, и на поприще судейской деятельности, я этого делать не хочу и не буду… Может быть, вы всё-таки решили переехать в другой район?

— Прежде чем принимать решение, я имею привычку ещё с фронта всё обдумывать. Нет, я не изменил своего решения.

— Ну хорошо. Я вас понимаю. Теперь давайте поговорим о другом… У нас по-прежнему паршивая ситуация с руководящими кадрами. Катастрофически не хватает коммунистов с высшим образованием. С учётом этого, областной комитет партии рекомендует вас на должность председателя райисполкома Н-ского района.

Это, как вы сами понимаете, существенное повышение…

— Благодарю вас за доверие, но это уже дело принципа. Я или останусь председателем Покровского районного народного суда или, после окончания моего выборного срока, уволюсь и уеду в другую область, — твёрдо сказал Лагин.

Хозяин кабинета, поправив очки, внимательно посмотрел в лицо Ивана Семёновича и по стальному блеску его глаз понял, что так оно и будет.

— Да, идя на компромисс, обратно можно и не вернуться, — завершил разговор заведующий отделом обкома.

Бросил вызов судьбе — готовься к дуэли. Через два месяца Лагин сдал дела, снялся с партийного учёта. Выходя из здания райкома партии, в дверях столкнулся с Каравановым, который не пропустил инвалида-фронтовика и зло воскликнул:

— А что тут делают посторонние!?

— Это такие, как вы, в партии посторонние, — отрезал Иван Семёнович и вышел на улицу, не обращая внимания на опешившего первого секретаря.

Перед отъездом из Покровки Лагин устроил прощальный ужин. Пригласил только самых близких: прокурора, начальника милиции и судебного исполнителя Калабанова, тоже фронтовика, у которого лицо было изуродовано осколочным ранением. Водки было достаточно, а вот закуска «хромала».

На следующий день Иван Семёнович уложил свои нехитрые пожитки в кузов грузовика. Жену и двух маленьких сыновей усадил в кабину. Пришли проститься все, кто вчера был за столом. Прокурор и начальник милиции поочерёдно обнялись с Лагиным. Они понимали, что начинается новый этап в их жизни: служба под руководством Закона закончилась и начинается работа под руководством партии. Калабанов обнялся с Лагиным последним и неожиданно для всех расплакался, — отчего его лицо стало ещё более уродливым.

Машина была уже в самом конце улицы. Иван Семёнович, сидя в кузове, видел, что его друзья всё ещё стояли посреди дороги и махали ему руками…

— Тысяча девятьсот пятьдесят пятый, — вздохнул Иван Семёнович, отрываясь от воспоминаний. Он взял ручку и записал на открытой странице: … Отъезд из Покровки…

«Всего три слова, — подумал он, — а сколько за ними пережито… Да, сорок лет прошло…»

За эти годы Иван Семёнович ещё не один раз вступал в бой за идеалы социализма. И чем решительней он боролся, тем чаще проигрывал. Поработал он в разных местах: был начальником отдела кадров на строящейся Куйбышевской ГЭС, юрисконсультом в крупных организациях, адвокатом. Орденов и медалей не получил, но не расстраивался, ибо лучшая награда — чистая совесть. Жизнь сложилась так, что с друзьями по Покровке за эти годы так и не удалось больше повстречаться. Почтовую связь с ним поддерживал только Калабанов. Из его последнего письма Лагин узнал, что тот тяжело болен. Хороших новостей приходится ждать, плохие приходят сами. Узнал также, что Караванов приватизировал один из самых крупных заводов Оренбурга и недавно стал почётным гражданином этого города. Это возмутило Ивана Семёновича до глубины души. Однако он продолжал жить надеждой, что рано или поздно Закон восторжествует. Надежда умирает последней и хоронить её некому.

Валерий Румянцев