Старый, корявый, он думал, не выдержит, — он, переживший чудовищное количество времени, узнавший, как жизнь поворачивается наждачной стороной, полагал, что, попав в больницу в третий раз, имея 80 лет возраста, не выдержит стыда…

Даже банального – клизмы; хоть и было спрошено уважительно, и молодая девушка, которая должна была работать с ним, стариком, вела себя аккуратно-деловито, и никто не был виноват в том, что он старик, а у неё такая работа…

Она выполняла эту мерзкую физиологическую работу чётко, ясно, быстро, выдворив из его недр (кто, кто так придумал? кто связал тонкое устройство светлых и ярких впечатлений с грубостью физиологического аппарата, вечно дающего сбои?) всё лишнее, очистив его перед операцией, которая была уже реальностью, хотя он ещё не верил, как не верил в то, что конечный пункт – это смерть…

Отрицалось сие суммой пережитого, невероятным количеством ощущений, столь тонких, что не должны были бы погибнуть, если играли так, переливались многоцветно…

Не должно, не может быть утрачено ничего из всех тех сокровищ, что он накопил, что нельзя перевести на карточку, нельзя пощупать, но они – до последнего заката, до каждой прибрежной речной волны, в которой легко играют, точно шьют нечто, мальки, -так реальны, так значительны, что восемьдесят лет и болезнь, из-за которой надо вскрывать тело, как сундук, не очень серьёзны…

Серьёзен был стыд, но, учитывая выучку сестёр хорошей больницы, и он всё же не столь серьёзен, чтобы отменять…

Внизу, если посмотреть в окно, пестрел больничный парк.

Он был красив.

В нём росли платаны, каштаны и тополя; каштаны роняли свои сердца, упрятанные в жёсткие, колючие скорлупки, и если бы тут гулял какой-нибудь ребёнок, он, обращаясь к отцу, расспрашивая об их предназначение,  собирал бы плоды, чтобы потом, дома, составить коллекцию из роскошных, красивых предметов природы, отливающих цветом яшмы.

Старик, которому предстояла операция, лежал и думал, сколько воспоминаний, из тех, которые располагались в архиве его памяти, могли бы играть таким драгоценным цветом – каштанов, только что упавшими с древес…

Он думал так напряжённо, он столько вспоминал, так много переоценивал, так боялся стыда, которого не состоялось, что не заметил, как умер.

Он умер очень тихо, в себе, как в капсуле, и когда совершался утренний обход, и было обнаружено такое нарушение больничных правил, то…

Соседи по палате – тоже старые люди – среагировали спокойно.

Их души были сутулы – ибо обладатели тел  знали, что и их года сочтены, и мысли были похожими, но каштаны, собранные гипотетическим ребёнком, отливали таким ярким цветом яшмы, что им точно оправдывались все смерти всех стариков – оправдывались жизнью, которая продолжается.

Не сомневайтесь…

Александр Балтин