Не так много уж Петера Хандке переводили на русский…

«Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» растекался расплёсканными лужами обыденности, в какой самое страшное, что она такова, какая есть.

Кадры абзацев точно сами складывались в кино – и не нужно было беспокоиться об экранизации Виму Вендерсу.

Перевод В. Курелла блестящ: тонко выписанные, ювелирные фразы настолько же гармонируют друг с другом, насколько суммарно создают общее впечатление растерянности перед жизнью, бездну страха, затянутую янтарной прозрачной плёночкой повседневности.

Монтёр Йозеф Блох – в прошлом известный вратарь – кажется братом Йозефа К. из кафкианского «Процесса», хотя первого никто не оклеветал, просто касание реальности может быть страшнее длани карающего Бога.

Уволенный монтёр ходит по городу, берёт такси, покупает виноград, поглощает его, сплёвывая косточки; и всё время читателя не оставляет ощущение тотальной драмы, разворачивающейся исподволь: жуткой в своей простоте, бессмысленной в тонах тотального одиночество.

Одиночество – главнейший персонаж книг Хандке, как и язык: судя по переводам.

«Короткое письмо к долгому прощанию», «Нет желаний – нет счастья» оставляли такое же впечатление:  изощрённой стилистической виртуозности, помноженной на варианты исследования пребывания в жизни.

…пейзажи складываются в коллекцию, а быт трактуется, как бытие.

Некогда Хандке вошёл в литературу, как смутьян, став человеком-символом поколения, затевавшего студенческую революцию 1968 года; не желавшего мириться с безответностью яви.

Право на молчание имеет любой герой, и персонажи Хандке доказывают это собственными жизнями, часто напоминающими жизнь теней.

Нобелевский комитет – чрезвычайно причудливый в своих пристрастиях, обходивший вниманием живых классиков и национальных поэтов (Лорка, Элюар, Рильке, Фрост премии не получали, что уж о русских говорить!..) – в данном случае продемонстрировал золотую нить тонкого литературного вкуса.

Александр Балтин