Посвящается Дочери Анастасии

«ЧУДНОЕ МГНОВЕНИЕ»

Пьеса в одном действии

Действующие лица:

НАТАЛИ –

в девичестве Гончарова, по первому мужу Пушкина, по второму — Ланская

АННА КЕРН –

Мимолетное «Чудное мгновение» из жизни первого мужа Натали

День. Постоялый двор у погранзаставы, одноместный номер гостиницы. Слева входная дверь, прикрытая занавеской. В центре комнаты стол, два кресла, за ними окно —  видно серое небо, идет дождь. Справа ширма, за ней кровать и комод.

За столом у окна сидит Натали: строгая пожилая женщина, в темном платье, на голове темная кружевная накидка, на носу пенсне. Она вышивает на пяльцах; на столе лампа, рядом миниатюра Генерала, тут же коробка с цветными нитками.

НАТАЛИ (продолжает рассказ, с улыбкой) – И главное — будь осторожен, Петруша, не торопись сильно; дороги все размыло, дождь третий день стеной, постоялый двор у погранзаставы переполнен, еле-еле выпросила отдельный номер, и только благодаря твоему чину – (гладит изображение) – Говорят, пропускать будут, только когда мост починят – он рухнул вчера в реку, одна дама чуть не утонула даже, ох … Перед отъездом приходил человек, который делает портреты, но не красками, а светом. Фотограф. Усадил меня, а сам поставил напротив коробку с дыркой на ножках, накрыл ее черной тряпкой – залез туда с головой и попросил не двигаться. Мне стало смешно, и тут раздался такой взрыв, гро-оо-оом, стало совсем не до смеха… нет, здесь вместо зеленых лучше голубые подойдут, как думаешь? – (показывает шитье портрету, затем берет другую катушку) – Он еле уговорил меня еще раз сесть и думать о чем-то приятном… ты прав, Петруша, с голубыми станет намного лучше. И я сразу почему-то вспомнила, как ты впервые приехал к нам, когда привёз письмо от сестры, помнишь: я испекла шарлотку, а ты обжегся? Как мы смеялись тогда, ох… Кстати, я договорилась на кухне – к приезду испекут пирог, надо только корицу найти… о чём я? А-аа, и вот я сидела и улыбалась, перебирая в памяти ту встречу – что даже не заметила, как снова что-то вспыхнуло, пол качнулся, а когда я пришла в себя, художник… нет, фотограф! завернул в тряпку свою страшную коробку: «Это будет очень красивый снимок» Жаль, что не с тобой, голубчик.

Стук в дверь, открывается дверь и в проеме появляется рука с запиской. Натали подходит и читает её

НАТАЛИ – Нет, нет, дорогуша, передайте, что муж будет только завтра, не раньше.

Подходит к окну, смотрит вниз

НАТАЛИ – Скорей бы уж кончился этот дождь! Мы здесь как в Ноевом ковчеге – кого только нет — (наклоняется к портрету, доверительно) — справа за стеной остановились паломники-монахи, из номера не выходят, с утра до ночи проводят в молитвах. Слева итальянец, кажется, оперный певец, но громкий уж очень! — ох, Петруша, и как спать?! А тут еще эта утопленница, которая с моста упала — сколько шума от неё случилось; всем задала жару, до сих пор остановиться не может. И представь, она еще к тому же русская оказалась, в конце коридора остановилась — сразу в двух комнатах! Глядя на нее — понимаешь, почему нас так не любят за границей — (показывает изображению шитье) – хочу здесь розу вышить, или две, как думаешь?– (снова шьет) – старый князь к ней постоянно ездит, кажется – поляк или болгарин, тоже шумный. Вчера ночью смеялись, потом ругались и били посуду, а сегодня… ох, к счастью, здесь нет цыган, иначе они пели под окнами до утра, и медведя бы приволокли – (берет новую катушку) – Из-за нее совсем забыла: перед отъездом Николя прислал письмо, пишет – к зиме опять ребенка ждут, уже третьего. Ох, Петруша, они так быстро растут! Десять детей, восемь внуков, к зиме будет уже девять. Знаешь: если собрать всю нашу семью в полном составе, нужно будет приглашать сразу дюжину художников или фотографов – а то мы в их маленькую коробку все не поместимся.

Снова открывается дверь и снова записка

НАТАЛИ (снова забирает) — Голубушка, я уже сказала – мужа нет дома – (читает записку) – Нет, исключено, мадам Виноградову не могу принять; все вопросы, связанные с полковой службой, не ко мне. Даст бог, завтра. Благодарю.

Кутается в шаль, зажигает лампу, садится у стола

НАТАЛИ – Еще одна русская, надеюсь — не моя соседка. К слову, она уже дважды присылала за мной: один раз даже сама приходила – к счастью, меня не было тогда. Оставила у двери огромный букет в ведерке из-под шампанского и бутылку мадеры! Можно в новом году навестить Олю, а потом поехать к Мите; хотя нет, по пути сперва заедем к Николеньке – надо же на новою внучку посмотреть. Что? Конечно знаю — определённо будет девочка, и гадать не стоит…ай! – (укололась)

Снова открывается дверь, Натали вздрагивает, но не встает

НАТАЛИ — Опять? Голубушка, передай, я определенно не могу принять, к тому же сегодня пятница, а в этот день… не могу, прости.

Дверь закрывается. Натали вытирает платком пятно крови на пальце

НАТАЛИ(тихо) – К тому же сегодня пятница, вот уже почти тридцать лет как.

Справа за стеной внезапно прорезался мужской голос исполняет арию Альфредо из «Травиаты». Натали осторожно подходит к стене, прислушивается

ТЕНОР–«Libiamo, libiamone‘ lieticalici, chelabellezzainfiora;elafuggevol, fuggevolora
s‘inebriiavoluttà. Libiamne‘ dolci  fremitichesuscital‘amore…»— (кашляет) – amore… amore-(сильно кашляет) – Diavolo!!

НАТАЛИ(доверительно портрету) — Слышишь? И вот так весь день, словно я за кулисами провинциального театра… Diavolo!

За левой стеной слышно приглушенное мужское бормотание, затем присоединяется хор голосов «Innomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen»

НАТАЛИ(поспешно крестится) – Осторожнее там, Петруша, береги спину, без надобности на лошадь не залезай, обещай – (крестит портрет мужа)

За дверью шум, женский голос: «Нет, обратно не дойду! Какой экипаж?! Тут лодку надо, даже дороги не видно, да я на минутку только»

Отворяется дверь и входит пожилая женщина, в старом длинном халате, на голове цветная шаль – лица почти не видать;

ЖЕНЩИНА – Простите, но я только хотела… О, да вы и впрямь в трауре! Я-то думала —  соврали, чтобы не пустить; вечно они врут почем зря… неужели муж умер?!  — (показывает пальцем на левую стену, крестится) – Уже отпеваете? Вот горе! И как некстати, он мне так нужен был!

НАТАЛИ–Нет, к счастью, муж жив, но будет только завтра, так что если к нему есть дело, то…

ЖЕНЩИНА — Слава господи! А я грешным делом подумала, глядя на вас… ох, есть дело и такое важное, что только он и может спасти – (чихает)

НАТАЛИ – Завтра приходите, а сейчас простите…

ЖЕНЩИНА – Да мне уже передали — не принимаете, потому что пятница. И что? – (чихает) — Извините, матушка, но завтра суббота, и мне надо утром уезжать, а у вас ещё будет пятницы сколько душе угодно, хоть семь штук зараз – (чихает) – Вот зараза! Не знаю, доживу ли; и как до дому добраться — если только вплавь, а в моем положении – (выжимает подол) – сразу камнем на дно. И туфли вон, по колено мокрые, а ноги ледяные. Ох, но если вы настаиваете, тем более раз у вас сегодня пятница, да и вы вся – хоть и не в трауре, но в черном, как из черной речки…

НАТАЛИ(вздрогнула) – Как вы сказали?

ЖЕНЩИНА – Говорю – пойду я – (стоит)

НАТАЛИ(разворачивает записку, читает) – мадам Виноградова?

ЖЕНЩИНА — Маркова-Виноградская, у мужа фамилия такая, а в девичестве я…

НАТАЛИ – Значит, ваш муж служил с моим в одном полку. В каком году?

ЖЕНЩИНА – Служил, матушка, не сомневайтесь; давно уже, еще сам ходил, а сейчас заболел сильно и попросил — раз уж я здесь, похлопотать о пенсии за боевые заслуги. Ваш генарал подтвердит его слова слово в слово – (вынимает из кармана халата бумагу) – здесь истинная правда, могу поклясться, если не верите.

НАТАЛИ — Хорошо, разумеется, я передам, муж завтра вернется после обеда.

ЖЕНЩИНА — А мне надо уезжать до обеда, иначе не успею – (чихает) – дай бог вашему здоровья, может и мой тогда протянет год-другой. Мужики нынче такие – сегодня есть, а завтра…– (чихает) – Вот! – (идет к двери) – Ох, хоть по воздуху теперь лети – (хватается за косяк, садится на пол)

НАТАЛИ — Никуда вы не пойдете, оставайтесь.

ЖЕНЩИНА — Нет, нет, что вы, это не комильфо, я не могу так, это мове тон… — (встает и снова садится)

НАТАЛИ (открывает дверь) – Голубушка, будьте добры – горячего чаю.

ЖЕНЩИНА (громко) – Или покрепче!

НАТАЛИ – Да, с молоком — (возвращается, усаживает Женщину в кресло) – Вы давно здесь?

Мужской хор за стеной замолкает

ЖЕНЩИНА (снимает туфли)— Нет, денег еле-еле на билет нашла, и то в один конец, не знаю, как обратно – хоть пешком иди. Хотела после ехать к дальним родственникам мужа, может сколько дадут на лечение – а тут узнала, что его командир, то есть его жена, то есть вы – здесь; вот и решила: чем черт не шутит, а?

НАТАЛИ – Я всегда проезжаю это место; когда на воды в Ниццу направляюсь – лечусь, знаете ли.

ЖЕНЩИНА – Вот и я — заезжала к дочери, она тоже там же, то есть рядом, дня три ехать… стыд какой! Чулки порвались, последние были. Бедняжка не вылезает годами из пансиона – только здесь и выживает; ох, зачахла совсем, а раньше красавица была, глаз не оторвать! Я как узнала, что вы та самая генеральша, то есть ваш муж тот самый… – (чихает) – а здесь пятница, знаете ли!

НАТАЛИ– Не понимаю, как вы узнали… Впрочем, муж вряд ли приедет сегодня, да и завтра, думаю, тоже; дороги размыло, сами видите.

ЖЕНЩИНА – Еще как вижу! Размыло, не то слово! Знала бы, что всё зря — босиком пошла.

НАТАЛИ – Это хорошо, что вы зашли, а то я третий день одна; не привыкла, знаете – за столько лет ни секунды покоя, ни минуты тишины. Хожу, сама с собой разговариваю, потом думаю: если кто услышит, посчитает – с ума сошла. Пришлось поставить портрет мужа, все-таки легче – (показывает на миниатюру на столе)

ЖЕНЩИНА – Серьезный, сразу видно, что генерал, не то что мой, бестолковый – (чихает) – Вот!

НАТАЛИ — Закутайтесь потеплее; я всякий раз, когда шел дождь, детям парила ноги.

ЖЕНЩИНА — И много их?

НАТАЛИ – Десять пар.

ЖЕНЩИНА — Боже мой, это же десять тазов сразу!

НАТАЛИ — Нет, они не все вместе росли, не все мои: четверо от первого мужа, потом трое от второго и еще трое, когда его брат погиб – не оставлять же их одних.

ЖЕНЩИНА — А мать их где была?

НАТАЛИ — Их матерью была я. Всем. У вас одна дочь?

ЖЕНЩИНА – Одна, но почище всех ваших вместе взятых. Упрямая! Думала, выйдет замуж-станет умнее, куда там.

НАТАЛИ — Внуки?

ЖЕНЩИНА – Откуда?! Я хочу внуков, она нет. Ох, что будет делать, когда меня не будет? Кто ей так же воды нальет, ноги закутает, если простудится, слово доброе скажет?

НАТАЛИ — Муж.

ЖЕНЩИНА(усмехнулась) – Муж! Слышать о нем не хочу! Игрок он, сильно проматывает, а потом нервы срывает на ней; вот она и бежит ко мне, а он за ней, тоже ко мне, устраивает нам всем светопреставление. Надо было за другого выходить, за композитора – тот ухаживал красиво, и романсы писал, известные… как же… я сегодня не в голосе, но чуть позже спою может. И вроде всё было ничего, а вот… ничего! Он потом так и не женился, умер бобылем… Ох, у меня самой муж больной, ему покой нужен, да я и тоже не железная, не могу все время бегать за двоих на своих двоих… ох, если завтра смогу подняться, то исключительно благодаря вам…Простите, имя ваше так и не спросила.

НАТАЛИ — Наталья Петровна.

ЖЕНЩИНА – Ланская, значит? – (тихо, с хитрецой) — А по первому мужу — Пушкина? Ужель та самая?!

Пауза

НАТАЛИ(холодно) — Кто вы такая?

ЖЕНЩИНА (поспешно) — Так я же Анна Петровна Виноградская — Маркова, пришла просить за пенсию для мужа своего, который с вашим в одном полку…

НАТАЛИ – Уходите.

ЖЕНЩИНА  – Вы не так поняли, Натали…

НАТАЛИ – Натали?! Я вас вижу в первый – (подошла к двери, открыла) – и в последний.

ЖЕНЩИНА — Хорошо, хорошо, если так – (надевает туфли) – ничего не попишешь, сама виновата, никто за язык не тянул.

НАТАЛИ — Напротив, этот спектакль следовало давно прекратить, я сразу поняла, кто вы.

ЖЕНЩИНА — Не вы одна скрываете свою фамилию по первому мужу; назови я свою, вряд ли меня впустили в дом – (декламирует нараспев, снимает платок) – «Я помню чудное мгновение, передо мной явилась ты…»

НАТАЛИ – Вы?

АННА – Я — (снимает халат, остается в сильно декольтированном бардовом платье) – Вот, явилась. Анна, в девичестве Керн.

Пауза.

Анна Керн – пожилая усталая женщина, неуместно ярко накрашенная, в парике с буклями. Стук в дверь и в проёме появляется поднос с чайником и чашками.

АННА(бросает халат в кресло, забирает поднос, с улыбкой) – Спасибо, голубушка, я передам, как только мадам Пушкина, пардон — Ланская придет в себя – (тихо) — и, будь добра, прибери у меня – князь уехал, хвала всевышнему! И выброси все цветы, или себе забери — их уже ставить некуда, не комната, а склеп – (закрывает дверь)

Женщины продолжают стоять напротив друг друга

АННА – Так вот они какие, первые красавицы Петербурга… вернее – то, что от них осталось. Натали Гончарова – ваше имя гремело на балах, как полковой оркестр Лейб Гвардии; говорили – сам император добивался внимания, о других умалчиваю. Странно, вы могли сделать блестящую партию, а вышли замуж за придворного поэта.

НАТАЛИ — Благодаря которому вы стали знамениты на всю Россию.

АННА (ставит поднос на стол) – Мне хватало внимания и так: мужчины шею ломали, смотря в мою сторону; перчатками бросались за право пригласить на вальс, посвящали стихи, романсы, клялись в вечной любви — а сейчас вряд ли кто… почему здесь нет зеркала?

НАТАЛИ – Чтобы не расстраиваться. Уверена, вас до сих пор не забыли жены тех мужей.

АННА — Надо было крепче привязывать своих законных супругов к подолу.

НАТАЛИ – Когда перед ними трясут подолом такие…, впрочем, меня не интересует ни ваша биография, ни вы сами.

АННА – Да уж, теперь я гожусь только на то, чтобы разносить чай — (усмехнулась, подошла к окну и отодвинула штору) – Дождь идет, не переставая; скоро река выйдете из берегов и затопит все кругом, превратив Черную речку в Мертвое море. Только больше не стоит давать нам шанс выжить после вселенского потопа; мы не высшее творение, а ошибка, мелкая, никчемная, за которую не стоило умирать на кресте. Мы не оправдали его воскресения, не заметили, прошли мимо – и теперь он сам покинул нас, предоставив самим сделать выбор: либо идти на дно, либо плыть. От берега к берегу или по течению – не важно, главное – плыть, главное – жить – (обернулась, смутилась от пристального взгляда Натали) – Что? – (поправляет букли) – Как вам удалось удержаться на плаву тогда, после того выстрела?

НАТАЛИ (помолчала) — Я убила себя.

АННА – А-ааа… и поэтому этот траур — по себе самой. Аминь.

НАТАЛИ — Точнее, тот выстрел убил нас двоих, но только мне одной удалось воскреснуть. Я предпочла плыть.

АННА – Вот и я; жизнь всё расставила по местам, в нашем с вами случае – поставила на место. Святая и грешница, Жена и Муза: одна для жизни, вторая для вдохновения; одни любят исключительно сами, другие позволяют любить – и никогда в одном лице, парадокс! Не беспокойтесь, я не претендую, я сейчас уйду — (наливает чай в чашку) – Думала: не так много нас осталось, тех, кого еще не успела пристрелить эта чёртова жизнь; тех, с кем была связана судьба вашего Пушкина, не поэта, не достояния нации, а простого смертного – хоть он и ухитрился пережить нас всех, сукин сын! – (сильно стукает чашкой о стол) —  Думала: раз уж случилось встретиться, то надо увидеться напоследок, хотя бы разок, хотя бы на мгновение, вспомнить – какое оно на самом деле было чудным! – (чихает) – Вот! Дура. Это я про себя — (ставит чашку перед Натали) – Если позволяет ваша пятница — выпейте за моё здоровье. Прощайте — (идет к двери)

НАТАЛИ — Хотите вместе?

АННА(развернулась) – Прыгнуть с моста, пулю в лоб или вышивать крестом?

НАТАЛИ – Только чай. И только если о нем ни слова.

АННА – О ком именно? О моём муже, о вашем первом или втором?

НАТАЛИ (поднимает палец вверх) – Ни слова.

Пауза.

Женщины подходят к столу с разных сторон. Садятся.

НАТАЛИ – Вы всегда так одеваетесь, когда идете хлопотать о пенсии для мужа? – (наливает себе новую чашку, делает продолжительный глоток, рассматривая Анну) – Думаю, Александр писал Ольгу из «Онегина» с вас – (декламирует) – «Я не способна к грусти томной, я не люблю мечтать в тиши, и на балконе ночью темной вздыхать из глубины души»

АННА (так же берет чашку, декламирует)- « Зачем вздыхать, когда счастливо мои дни юные текут? Я беззаботна, и шаловлива, меня ребёнком…»

НАТАЛИ — Ваша дочь действительно в пансионе или вы её выдумали, как и остальное?

АННА(поправляет накладные букли) – Действительно, и я ничего не придумала, ну если только самую малость. Хотела уехать как можно быстрее, да поиздержалась в конец, денег ни гроша – а тут к счастью князь появился, муж младшей сестры первого мужа – прицепился как банный лист! Еле-еле сегодня выпроводила. Он тоже когда-то пописывал в моём альбом смешные эпиграммы; теперь овдовел и рассчитывает, что я на этот раз буду более сговорчивее.

НАТАЛИ (ставит чашку) — Тоже пописывал?! Вы хотите сказать, что Александр…

АННА (поднимает палец вверх) – Ни слова! О моём муже сколько угодно.

НАТАЛИ – Он в полном здравии там, а вы здесь…

АННА – И я в полном, но все может быть; уж если умирают Гении, что говорить тогда о простых смертных. Думаете, были бы деньги – стала бы я выслушивать старческий бред князя?! Не могу же я пешком идти до Москвы, хотя в моей жизни случалось всякое. Вот вчера чуть не утонула – слыхали наверно?

НАТАЛИ — Так это вы?!

АННА – И утонула бы, если бы не зацепилась шарфом за перила, ха-ха-ха! Предоставляете: решила прогуляться до моста, хотела узнать – когда начнут пропускать, а там часовые стоят, молодые совсем: мокрые, дрожат, зуб на зуб не попадает. Нельзя, говорят, берег размыло, подпорки могут в любой момент рухнуть. Я посмеялась, говорю: «Главное на своих ногах держаться, а там сам черт не страшен», ха-ха-ха. И как в воду глядела! Ха-ха-ха, именно – в воду! Для верности привязала себя шарфом к перилам. Только наклонилась, как вдруг все под ногами задрожало… а дальше только испуганное мокрое лицо часового, который что-то кричит, а с его фуражки мне на лоб кап-кап-кап…кап-кап… кап-кап…

Пауза. Слышно, как за окном шумит сильный дождь

НАТАЛИ – Вы фаталистка.

АННА – Судьба меня столько раз испытывала, и я держалась как могла, держалась на плаву; ох, но теперь, похоже, и мои подпорки начинают сползать вниз… — (из чашки переливает в блюдце) – Вот уж не думала, что мы когда-нибудь будем сидеть вот так, рядом, и пить чай за неимением другого, и говорить о… ни слова?

НАТАЛИ – Ни одного – (наливает чай) — Думаю, другая на моем месте давно бы устроили скандал, стала бы оскорблять прилюдно, бросая в лицо обвинения, что из-за вашего «Чудного Мгновения» она тогда чуть не осталась одна.

АННА – Глупости – (дует и пьет чай) – он не был ангелом, это все знают. Простите.

НАТАЛИ – Не был – (дует и пьет чай)- Простите, но таких вот «Чудных мгновений» в его жизни было предостаточно.

АННА – Как и в моей жизни — поэтов – (пьет) — Если бы я стремилась выйти за каждого, кто писал в моем альбоме разные стишки…

НАТАЛИ – Ай, обожглась! … Стишки?! Да в ваш альбом писало столько желающих, что всем просто не хватило места; одни писали поверх других, уверена – приходилось вклеивать новые листы! Этот альбом тянет на многотомник, как «История Государства Российского» Карамзина, только в альковных тонах под редакцией Анна Керн, которая даже половины не помнит, кому предоставляла себя… хм, свои страницы для заметок на полях, на корешках, на… между строк! Между букв! О, Карамзину до вас далеко; его «История» всего лишь детский диктант по сравнению с вашими похождениями,  своего рода «Евангелие греха и порока», живой иллюстрацией темных сторон человеческой природы, поругания всех девяти заповедей. И вы еще смеете!! Да единственное доброе слово в ваш адрес было сказано только одним человеком — моим мужем; и только благодаря — с позволения сказать – стишкам Александра!!…

Анна поднимает палец вверх. Натали берет себя в руки, дует на чай и пьет

Пауза

АННА – А что вы скажите в свой адрес?

НАТАЛИ – Меньше всего я думала о себе — и тогда, и тем более сейчас; меня всегда ждали муж, дети, дом, сотни дел и тысячи обязанностей. В то время как вы заботились исключительно о собственных правах, предпочли свободу и независимость, в результате остались ни с чем. То есть одна. То есть на дне – (перевела дыхание, обворожительно улыбнулась) – Еще чаю?

ННА — Ай, облилась! — (встает) – Вы нарочно меня пригласили, чтобы оскорблять?

НАТАЛИ – Вы пришли сами. Прекрасный чай.

АННА – Но вы попросили остаться!

НАТАЛИ – Похоже, они туда добавили немного гвоздики — (наливает себе новую чашку. Анна молча наблюдает) – Вы правы, нам действительно есть о чем поговорить, следует выяснить раз и навсегда — кем мы были. Тогда. Для него.

АННА — О котором ни слова?

НАТАЛИ – Почему же? С ним всё ясно, хотя он и придворный поэт, но его имя знает весь мир.

АННА – Но его фамилию вы не носите и хотите забыть навсегда – и почему же?

Налево, за стеной снова звучит «InnominePatris, etFilii, etSpiritusSancti. Amen»

НАТАЛИ (разводит руками) — «Молитвой услаждают тоску волнуемой души»

АННА – Звучит как в склепе — (встала  и стукнула в стену) – Эй, вас там что – могильной плитой придавило? Довольно, не на панихиде, рано еще молитвой услаждать, может – мы еще замуж выйдем?

НАТАЛИ – Говорите за себя.

АННА – Я и говорю – где два раза, там и третий, если только Черномор выдержит, и не рухнет, как те подпорки, ха-ха-ха – (снова садится) – Это я князя Черномором зову из-за его бороды; и – кстати! – он одно лицо с Глинкой, с композитором, ну просто вылитый! Вы не знакомы? Кстати, за него моя дочь хотела выйти сперва, да! Он ещё написал оперу «Руслана и Людмилу» по сказке вашего мужа, первого; а затем сочинил волшебный романс на стихи, которые – кстати — ваш Пуш… поэт посвятил мне, да, да, то самое…не слышали? В самом деле?! Боже мой, да его везде поют!

НАТАЛИ — Я давно нигде не бываю.

АННА — Так его давно поют! Конечно, я сейчас не в голосе, простыла после неудачного утопления… хм – (прочищает горло) – Разумеется, моя дочь поет лучше – в конце концов, это же ей посвятили…

НАТАЛИ — Разве не вам?

АННА – Ей – Глинка — романс, мне – Пушкин – стихи. О, это целая история, сюжет для романа, в прозе, разумеется. Однажды на балу композитор услышал, как моя Катенька музицирует и захотел написать для неё что-нибудь лёгкое, воздушное и трогательное, как она сама; ну вылитая мать в молодости, одно лицо! – (поправляет букли) — Я тогда и предложила ему своё… то есть ваше… то есть вашего… то самое, да. Отдала Глинке оригинал письма, и он тотчас сочинил романс, от которого все рыдали каждый раз, когда слышали, да – и рыдают до сих пор! — (напевает низко меццо-сопрано) – «Я помню чудное мгновение…» – (кашляет) – Здесь надо повыше — «Передо мной я вилась ты»… хм, то есть я, не Катенька – (продолжает) – «Как мимолетное виденье, как гений чистой кра…кра…» — (сильно кашляет)

В стену начинают стучать и ругаться по-итальянски

ТЕНОР — «Silenzio! merda! Basta, basta!»

НАТАЛИ(вздыхает) – Тоже весь день так.

АННА(громко) – Oh, mio Dio, scusi, signore, scusi!– (тихо) – Мы с ним вместе ехали сюда, но на повороте экипаж занесло и он вывалился в канаву, еще немного – и мы утонули бы на пару, так сказать – дуэтом — (громко) – Bravo, signore, bravissimo!

Тенор внезапно начинает петь на плохом русском языке:«Йя пьомнью чиюднойе мгновьеньйе, пьередо мной йявьилась ти…»

АННА – Да! Я! Я! Я же говорила – поют везде! Пардон, только про меня – (в стенку) – Grazie, Signore, grazie! Grande saluti dalla Russia;

Тенор внезапно начинает кашлять

ТЕНОР – Diavolo Russia! Basta! Silenzio! Voglioil sole, Voglio in Italia»

АННА(громко) — Это не дьявол, это Пушкин! Между прочим, гений российский, поэт, чтоб вы знали; и здесь, между прочим, его жена, правда, теперь уже вдова и хотя вышла замуж за другого… почти сразу вышла, не раздумывая, так сказать…

НАТАЛИ (ударила по столу) — Я не обязана!

АННА (ударила в стену) — И она не обязана оправдываться, по какой причине скрывает этот факт! Так что имейте уважение и сострадание — (сильно кашляет) – А романс красивый, прямо до слез, ох! Видите, как все переплелось: музыка, стихи, судьбы, любовь; не сюжет — сказка! Если бы я умела писать, непременно сочинила бы роман не хуже Онегина, клянусь – (снова громко) — Кстати, singore, это романс известного русского композитора, на стихи известного русского поэта, посвященное известной русской красавице…

НАТАЛИ – Прекратите сейчас же!

АННА – Я имела в виду вас. Кому еще может посвятить «Достояние Отечества» своё произведение, как не своей жене — (передохнула) — хотя поэты бывают разные, как и их жены.

НАТАЛИ – Я не влияла на его вдохновение, для этого существовали мимолетные особы, у которых было одно имя…

АННА – «Вавилонская Блудница», знаю – он дал мне его сразу после первой встрече.

НАТАЛИ – Вероятно, у него имелись основания так утверждать. Нет, я хотела сказать «Муза», хотя одно другого не исключает. Никого не осуждаю, никогда; я всего лишь жена и мать, у которой десять детей, восемь внуков, к зиме будет уже девять. Покажется странным, но, тем не менее, присутствие таких вот «Муз» в нашей семье оказалось гораздо важнее, чем моё. Более оправданно и первостепенно. Для Отечества, разумеется. Увы.

АННА – Увы?

НАТАЛИ – Да, жены поэтов всегда на вторых ролях– (берет миниатюру генерала) – Прости, дорогой, мы тут немного посплетничаем – (уносит в другую комнату)

 Пауза

Натали возвращается, садится, молча смотрит на Анну

АННА – Выходит, мы с вами сестры по несчастью.

НАТАЛИ – К счастью нет; и если бы не стихотворение и романс, то…

АННА — У нас гораздо больше общего, поверьте.

НАТАЛИ – Только не говорите, что имеете ребёнка от Пушкина; разочарую сразу – будете не единственная.

АННА – О нет, на долю авторских прав, а тем более на наследство не претендую; своих денег не много, но… но от вашего мужа действительно кое-что имею. Несколько писем, ничего особенного, обычная переписка; мне предложили за них по пять рублей за каждое. Пришлось продать, кроме одного.

НАТАЛИ – За пять рублей?!

АННА – Представьте, у меня нет мужа-генерала Лейб Гвардии, а есть свой полуживой прапорщик, которому до сих пор не назначили пенсию за заслуги перед Отечеством.

НАТАЛИ – Но это не мешает вам каждую ночь!…

Анна вынимает из кармана синий конверт и  протягивает Натали

НАТАЛИ(берет и читает) – Действительно, рука Александра, его летящий почерк… постойте — то самое посвящение «к Керн»?

АННА – Я готова вам его уступить за… учитывая автограф внизу… за десять рублей.

НАТАЛИ(возвращает) — Учитывая посвящение вверху и тот факт, что адресат еще жив, в отличии от автора – можете смело просить в десять раз больше.

АННА – Сто рублей?!

НАТАЛИ – Пятьдесят. Не торопитесь избавляться от письма; если вам так нужны деньги, попросите у князя – уверена, он даст их сполна.

АННА – Но при условии, что выйду за него — полумертвый князь или полуживой муж – советуйте, кого выбрать?

НАТАЛИ – Если бы Александр был жив, вы бы и на него претендовали – (спокойно берется за шитьё) — Вы не понимаете, что творите, ни тогда, ни теперь.

АННА – Вы еще меня в его смерти обвините! – (убирает конверт) — Мы виделись пару-тройку раз, за все это время я получила от него пять писем, и всё! Да, конечно, он посвятил мне «Чудное мгновение», после которого я стала «Притчей во Языцех», с клеймом «Блудница чистой красоты», которое не смывается, если только содрать вместе с кожей, и которое я несу по жизни, словно крест, словно клеймо… ох, красиво сказала! А то, что тогда скандал раздули, и вы потребовали развода, возможно и есть моя вина — но только отчасти.

НАТАЛИ (усмехнулась) – Отчасти!

АННА – И ваша тоже! Сколько раз видела подобную картину: молодая жена танцует со всеми подряд на балах вокруг своего мужа – а он стоит у колонны, и смотрит на нее; но не видит, да-да. Потому что смотрит сквозь; потому что в это время его мысли, его голова занята другим, нет- другой, да-да! Благодаря которой его сердце учащенно бьётся, его губы шевелятся, проговаривая строчки, а пальцы непроизвольно дрожат, словно пишут, пишут день и ночь пропуск в вечность… «Жена и Муза», точнее – «Жена — не Муза!» Ха-ха-ха!

Пауза

НАТАЛИ – Чудовище!

АННА – Не я. Поэты все такие, все безумцы и эгоисты. Чудовищные. Не я. Меня выдали замуж в шестнадцать лет, за старика, даже не спросили – просто надели платье и отвезли в церковь. Мужа своего я не любила, скорее наоборот; может, поэтому моя первая дочь умерла, задохнулась, захлебнулась в том море ненависти и отчаянья… вот где чудовищно. Поэтому все, что случилось со мной потом, было следствием… не я! Не я! У каждого, кто протягивал ко мне руки, я оставалась не больше мгновения; я летела на красивые слова о любви, я летала, боясь приземлится, боясь остановится и уйти под воду, оказаться на дне реки Леты, Чёрной речки, через которую перекинут это проклятый мост – (усмехнулась) – мост, на который вы ступаете каждую пятницу. Боже мой! Каждую чёртовую пятницу каждой недели, каждого месяца, каждого года! – потому как, видите ли, именно в это день у всей просвещенной и прогрессивной России остановилось сердце! Mon Dion! Эй, синьор, вы слышали что-либо смешнее? Кому здесь до этого дела?! Вместо того чтобы наслаждаться каждый день, каждый час – (напевает) — «La dolche mobile…»

За левой стеной снова звучит «InnominePatris, etFilii, etSpiritusSancti. Amen»

НАТАЛИ (встает) – Хватит!

АНН (стукнула кулаком в стену) — Баста! – (к ней) – Там! Оно остановилось там, но здесь, по другую сторону реки — это всего лишь пятница, за которой следует суббота; время не стоит не месте, Натали! После Пушкина остались другие поэты; возможно, не такой величины, но дайте им срок! — у них теперь есть к чему стремиться; в конце концов, кто-то из них и поднимется, и займет место по соседству на пьедестале, если только их не застрелят раньше времени — (стукнула кулаком в стену) – Эй, я сказала «Basta»!

НАТАЛИ – Молчите! Прекратите! Не смейте! Хватит!

АННА – Тише, тише, мы обе знаем — кто виноват, верно?

НАТАЛИ– Не смейте!!!

АННА(обнимает её) – Тсс! Мы никому не скажем. Хотя вы тоже сами себе судья. Он прошёл через жизнь многих: у одних остановился на мгновение, у других задержался на всю жизнь – их жизнь. Нашу. Иначе мы бы так и канули в Лету — я как Керн-Виноградская, вы Гончарова-Ланская. Звук нашего имени не более чем всплеск от брошенного камня – (чихает) – Вот.

НАТАЛИ(громко) – Хватит! Хватит! Хватит! Баста! Баста!

ТЕНОР(тоже стучит в стену) — Basta! Personeanormali, paurasenza sole, vogliotornare in Italia!

Пауза. Наступает тишина, Анна усаживает Натали

АННА – Садитесь, давайте лучше выпьем чаю. Крепкий?

НАТАЛИ – Обычно в пятницу я сижу одна; дети раньше старались лишний раз не заходить, не беспокоить. Нет, я не перечитываю его книги, не произношу вслух любимые стихи – у меня их нет… если только «Онегин», весь целиком; но я его столько раз переписывала под диктовку, перед очередной подачей в очередное издательство, что запомнила только полет, невероятную легкость стиха – как его почерк. Строчки писались сами собой, одна за другой, и я ни разу не переспрашивала, словно это были мои слова, ясные и четкие. Но когда всё заканчивалось, и я закрывала тетрадь – не скрою, с облегчением – тут же забывалось абсолютно всё.

АННА – С молоком? — (подает её чашку) — Неужели всё?

НАТАЛИ — Разбуди среди ночи — могла повторить, не просыпаясь, слово в слово, весь роман; но как только ставила точку – память превращалась в чистый белый лист… жена и муза редко уживаются в одном лице, вы правы, они чаще всего конфликтуют.

АННА — Но иногда идут на мировую – (поднимает чашку) — за гениев! Нет, за женщин, которые их создают – (чокаются чашками)– за наше мгновение в жизни поэтов, благодаря которому их запомнят на века. За нас!

НАТАЛИ — Меня запомнят его проклятием и убийцей.

АННА – Ну-ну, не говорите так!

НАТАЛИ – Говорила не я, другие — уже на другой день после дуэли на Чёрной речке. Многие тут же отказались меня принимать. Единственный верный выход был заточить себя, замуровать заживо, прилюдно, до самого конца. Приезжал Карл Брюллов, предлагал написать портрет: я в глубоком трауре стою у зашторенными окна — одна рука на груди в знак сожаления о потерянном или содеянном, другая — на красном томе с золотыми буквами «А.С. Пушкин». Пришлось отказать.

АННА – Жаль, он прекрасный портретист.

НАТАЛИ – Жаль, но я хотела жить дальше. Но мой портрет стали писать только в черных красках, а позже и совсем измазали дегтем, с головы до ног – (поправила складку на юбке) – хожу в нем до сих пор.

АННА – А ну-ка – (набрасывает ей на плечи свой цветастый платок) — Вы сильная, Натали, и очень похожи на Татьяну.

НАТАЛИ — Я ее знаю?

АННА – На Ларину! Она тоже вышла замуж за генерала и ни разу не вспоминала про своего Онегина.

НАТАЛИ — Если она молчала, то не значит, что забыла – (тихо декламирует) – «А счастье было так возможно, так возможно» У меня были более важные дела: дети, которые остались без отца; дом, который остался без средств…

АННА – А жена, которая осталась без мужа?

НАТАЛИ — …я бы могла продолжать оставаться вдовой, но однажды решила: теперь сама буду писать роман своей жизни, а не позволять другим прописывать за меня слова, желания, поступки, облаченные рифмы, ямбы и хореи.

АННА – Так и знала! Признайтесь – вы пишите «Мемуары»?

НАТАЛИ — О нет, вряд ли они найдут своего читателя.

АННА – Ещё как! Звезда, то есть жена, то есть вдова великого русского Поэта – имеет полное право написать полную правду о том, как всё обстояло на самом деле…

НАТАЛИ — Я не могу знать, что случилось там, но я знаю – что произошло здесь – (положила руку на сердце) – но это только моё, во мне и уйдет со мной.

АННА – Я, в свое время, перевела «Мемуары» Жорж Санда. Так ваш муж — первый, разумеется — когда я прислала ему перевод для рецензии, разнес их в пух и прах. Они так и остались неизданными, до сих пор где-то пылятся… вместе с альбомом, тем самым. Надо найти и опубликовать. Без альбома… хотя… – (пьет) — Если бы я была на вашем месте, то есть женой Поэта, то есть его вдовой, я бы написала мемуары Онегина.

НАТАЛИ – Mon Dion!

АННА – Молчите! Такая популярность, тиражи, продажи — успех гарантирован заранее; да и лишняя копейка на черный день не помешает. «Ужель та самая Татьяна?» роман в стихах. Разумеется, придется взять мужской псевдоним, например, «Ленская»; во-первых, от правды не далеко, созвучно Ленская-Ланская, во-вторых — какая интрига!

НАТАЛИ – О!

АННА – Ого! Между Онегиным и мужем Татьяны происходит дуэль, первый убивает второго, женится на вдове, и они уезжают за границу.

НАТАЛИ – Банально.

АННА – Или наоборот: Онегина убивает муж Татьяны, и потом она травит его из мести – поверьте, тройной тираж как минимум!

НАТАЛИ — Это как раз в стиле Жоржа Санда – бульварное чтиво. Странно – неужели для Лариной нет третьего варианта? Неужели она сама не может принять решение? Или для того, чтобы женщина сделала выбор – кем стать, нужно все время кого-то убивать? – (ставит чашку) — А надо вот так: после дуэли все мужчины остаются живы, а Татьяна уезжает. Одна. И живет долго и счастливо.

АННА – Бездарно. И потом – почему одна, без мужчин — и счастлива? Такого нет ни в литературе, ни в жизни.

НАТАЛИ – Значит будет.

Пауза

АННА – Думаете, будут покупать?

НАТАЛИ – Думаю, следует начать писать. Без прикрас, без рифмы, только прозой — ясной, краткой и понятной; написать на том самом белом чистом листе, с которым я подходила к столу, чтобы записывать под диктовку чужой текст – прекрасный, замечательный, гениальный – но чужой! Не мой. Мужской. Главная героиня Жена — становится Музой для самой себя, независимой от вечно уходящих творцов; и начнет писать собственный портрет, где она будет с улыбкой смотреть в раскрытое окно, сквозь которое виден цветущий сад и солнце, где море тепла и света.

За левой стеной снова звучит «Innomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen»

АННА – Нет, нет и нет! Такой вариант обречен на провал. Вот, слышите? Аминь! – (показывает на стену) — Независимость – это палач, который разом отсекает все, что составляло раньше свет, тепло, смысл, жизнь. Быть независимой — это приговор на добровольное одиночество во веки веков, когда в зеркале видишь только свое отражение, даже если за твоей спиной на фоне заката горят купола Исаковского собора и шпиль Петропавловской крепости – всё уходит под воду, стремительно, словно выбили подпорки у приговоренного с петлей на шее – (хватается за горло) – нужно быть слепой и глухой, чтобы не видеть руки тонущий, не слышать их стоны и проклятия; ты должна умереть для всех – или нет – сама затягиваешь на себе петлю и прыгаешь вниз, чтобы воскреснуть в мире тишины, покоя  и скорби, на которую ты обрекаешь и приговариваешь, когда зачитываешь приговор в роли собственного Судьи: «Виновна. Приговаривается к вечному одиночеству» — (повторяет за хором, снимая накладные букли) — «Innomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen» — И вот уже ты идешь по мостовой Невского проспекта, но шагов не слышишь, потому что ноги утопают по щиколотку в пепле сгоревших альбомов – (отрывисто дышит) — Независимость – это не свобода, это пепел в воздухе, гарь на губах… не все готовы умереть и воскреснуть.

НАТАЛИ – Не все готовы убивать, Amen.

АННА – Иногда это одно и тоже. В каждой из нас живет Клитемнестра, мужеубийца: либо мы позволяем ей убивать, чтобы оказаться на свободе, либо сами убиваем ее, чтобы она не напоминала всякий раз…

НАТАЛИ – Что мы имеем право любовь? В каждой из нас живет Дантес, которому мы сами даем в руки пистолет и открываем сердце, чтобы наверняка, чтобы навылет, насмерть.

АННА – Объясните: так ли уж плохо зависеть от того, кого любишь? Так ли уж плохо носить фамилию Пушкиной, но представляться исключительно Ланской?

НАТАЛИ – Это как два берега одной реки…

АННА – У которой рухнул мост.

За стеной наступает тишина.

АННА — Знаете, его бы все равно застрелили – (крестится)

НАТАЛИ — Кого?

АННА – Да Пушкина вашего. Даже если бы Дантес промахнулся тогда, по дороге домой он – придворный поэт – попал бы под лошадь на Невском; или дома, за обедом, подавился бы куриной косточкой – они тоже люди, небожители. Он должен был уйти так или иначе, перейти из разряда Поэтов в Гении, а это можно только одним способом. Вот он сам себе и расписал дуэль, расписал наперед еще в «Онегине» — (усмехнулась) – ай да сукин сын! Но знаете, Натали: умирают не только от шальных пуль на дуэлях, чаще всего умирают от шальных фраз, сказанных сгоряча, или наоборот — от молчания, когда ждешь нужных слов, которые дороже самой жизни, которые были сказаны однажды, когда-то, быть может в шутку или проходя мимо, и они прозвучали только мгновение — но их хочется слушать каждый день, слушать всегда, потому что благодаря им мы…- (внезапно громко в сторону правой стены) – Эй, сеньор, не молчи, спой что-нибудь жизнерадостное, а то здесь как в могиле! Слышишь, amore mio? Пой, presto, presto! Всё равно что, эй!

За стеной Тенор, прочистив горло, исполняет «Ladonna è mobile» из «Риголетто»

АННА – О да, именно так! «Сердце красавицы склонно к измене и перемене, как ветер мая…»

Тенор дает «петуха» и чертыхается

ТЕНОР — «Silenzio! merda! Basta, basta!»

АННА – А я говорю – пой! Не может он… а я могу? – (стучит ему в стену) – А я могу?!

НАТАЛИ – Прошу вас, не так громко…

АННА – Горло у него болит! Что он знает боли? Вот когда в дуэте поешь за двоих, тянешь арию до последнего, из последних сил, когда горлом идет кровь — (кашляет) – Голоса у него нет… привыкли там у себя чуть что сразу кричать, посуду бить, истерики закатывать, руки заламывать- «Silenzio! Basta!» — А мы можем?! Мы тут молчим; ждем и терпим, ждем и прощаем, и снова ждем… до поры до времени, а потом как закатим «Дубинушку» — всем хором, в полный рост, в полный голос!

Слева молитва начинает звучать громко, тяжело, зловеще, раскачиваясь и ударяя в стены, как в колокол

АННА – Я не хочу слышать этот похоронный марш! Я не хочу хоронить себя заживо! Боюсь возвращаться, боюсь дома, где прописалась смерть; боюсь пережить своего ребенка, и своего мужа, и остаться ни с чем, ни с кем, никому не нужной…Неужели любовь – только слова, пустые слова, которые – если уложить из них рифмы – красиво звучат, но они мертвые?! Горят, но не греют, острые как сквозняк, от которого стынет кровь. У женщины с мужчиной извечная дуэль за любовь, и чаще всего проигрываем мы; но не умираем – это легче всего! – мы продолжаем жить, истекая кровью и благословляя своего убийцу каждый раз, когда он… да, навылет! Насмерть! Нет, я слишком стара, чтобы верить словам, чтобы слышать их – нет, я должна видеть, чувствовать их! Я должна быть наполнена не пустотой, а чувством – только так я могу держаться на плаву этой реки, мы обе, мы всё, или нет!?

Тенор внезапно запел арию из оперы «Nessun Dorma»

Пауза. Молитва слева замолкла, женщины, обнявшись, слушают.

Ария звучит целиком, а когда заканчивается, раздаются глухие аплодисменты из коридора и кашель Тенора «Grazzi, grazzi»

За окном шум подъехавшего экипажа. Громкие мужские голоса, храпит лошадь.

АННА (подходит к окну) — Ох, так и знала! Опять приехал, опять вернулся, старый черт! И целый ящик шампанского, а сам на ногах не стоит. Черт! Дьявол! Ох, не знаю, куда бежать теперь.

НАТАЛИ – Если хотите — можете остаться до утра.

АННА – У вас, здесь? Да он поднимет все на ноги, пока не отыщет. А если кто возмутится, ох — он же сумасшедший, чуть что – сразу перчатку в лицо, или пощечина, или на дуэль, и ведь главное — жив до сих пор! Вот ведь не справедливо как: одни с первого выстрела падают, а таким вот как с гуся вода.

НАТАЛИ – Судьба.

АННА – Случай – (грустно напевает, с трудом собирается) – «А счастье было так возможно, так возможно…» Ах, как жаль – сколько мог написать ещё!

НАТАЛИ (уходит и возвращается с плащом) – Через дорогу есть трактир, возьмите номер наверху, а утром я пришлю ваши вещи туда.

АННА — Но… нет, как же так… мне и расплатиться нечем…

НАТАЛИ (дает ей купюру) – Здесь хватит.

АННА — Десять рублей?

НАТАЛИ – Считайте, я выкупила письмо. Поезжайте к мужу, если возможно продлить его жизнь хоть на мгновение – станьте его чудом.

АННА (вынимает синий конверт) – Оно ваше.

НАТАЛИ – На нем действительно автограф Александра, но посвящение оно другой.

Анна в порыве обнимает ее, набрасывает плащ, осторожно выходит. Натали сморит в окно, машет рукой. Возвращает миниатюру мужа на стол, продолжает шить.

НАТАЛИ – Прости, Петруша, мы тут немного заболтались. Приходила одна знакомая, была проездом; нет, ты ее не знаешь. Посидели, повспоминали… да так, пустяки. Я решила к твоему приезду приготовить шарлотку, твою любимую, с корицей… ах, Петруша — (декламирует) – «Ты чуть вошел, я вмиг узнала, вся обомлела, запылала и в мыслях молвила: Вот он! Не правда ль? Я тебя слыхала; ты говорил со мной в тиши, когда я бедным помогала или молитвой услаждала тоску волнуемой души?»

За окном расходятся тучи, выглядывает солнце. Натали подходит к окну, открывает рамы и подставляет лицо свету

НАТАЛИ – Тоска волнуемой души… да, да, Александр всё знал наперед… на то и гений — (продолжает читать вслух) — «И в это самое мгновенье не ты ли, милое виденье в прозрачной темноте мелькнул, приникнул тихо к изголовью? Не ты ль, с отрадой и любовью слова надежды мне шепнул? Но так и быть! Судьбу мою отныне я тебе вручаю, перед тобою слезы лью, твоей защиты умоляю…»- (останавливается) – Нет, нет, зачем? Кому? Нет, всё не то, начну сначала! Ах, что со мной? Я вся горю, не знаю, как начать…

И тут начинает звучать чистый высокий женский голос, исполняющий арию Татьяны из оперы «Евгений Онегин»

ГОЛОС – «Зачем, зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья я б никогда не знала вас, не знала б горького мученья, души неопытной сомненья. Как знать – нашла бы я по сердцу друга, была вы верная супруга и добродетельная мать, другой…»

Вдалеке раскат грома, женский вокализ обрывается

НАТАЛИ (повторяет) – Другой? … Нет, другая… «чудное мгновение, передо мной…» явилась я, да! Мост не нужен, если мы, стоя на противоположных берегах, протянем друг другу руки. И это не «обман неопытной души» — нет, это будет покрепче любого моста, если мы развернемся к самим себе лицом, да, да! Счастье возможно, возможно, если только… если только…

Свет за окном меркнет, снова стеной дождь. Натали приходит в себя поспешно закрывает окно

НАТАЛИ – Что-то было надо, не помню, что-то важное… — (снова закрыла глаза) – Мгновенье, яблоки, берега, виденье, мост, шарлотка… — (внезапно громко) – Корица! Еще вчера закончилась — (идет к двери, открывает) – Голубушка, мне на завтра надо испечь… ты здесь? Ушла?  — (закрывает дверь) – Ну хорошо, утром отправлю в лавку – (идет к столу, садится за шитье, откладывает) – А если ты утром приедешь? Конечно, можно и без неё испечь… Нет, надо сегодня все сделать… ах, а плащ я отдала– (набрасывает на голову платок Анны) – Петруша, я быстро, не переживай, лавка всего через три дома, за углом, успею, а ты береги спину. Обещай – (целует портрет и уходит, осторожно прикрыв за собой дверь)

Комната пуста, слышно лишь глухое бормотание за стеной, и как дождь бьет в стекло

Вадим Валов