Что человеку нужнее: хлеб насущный или поэзия? Для животного в нём — однозначно хлеб, для человека в нём — однозначно поэзия. «Не хлебом единым жив человек». Понимание этого — залог выживания, именно поэтому люди забывают о священном жизненном избытке, без которого быть человеком невозможно.

Человек таков, каковы живущие в нём смыслы. Человек, живёт смыслами, которые в нём живут: если эти смыслы слишком примитивны, человек тоже примитивен. Чтобы внутренний объём человека разрастался, надо жить большими смыслами — они расширят и углубят внутренний мир человека. Потому полезно читать мыслителей — с ними проще расти изнутри.

Обрезая высокие смыслы, человека можно лишить всего человеческого в нём.

* * *

Человек — это поэзия, но он представлен двумя полами как мужчина и женщина. Чтобы быть женщиной нужно совсем не то, что нужно, чтобы быть мужчиной. Если мужчине дать то, что делает женщину женщиной, он перестанет быть мужчиной. А что в женщине главное? Поэзия! Именно в этом смысле женщины — прекрасный пол.

Женщина и есть поэзия, священный жизненный избыток. Она варит борщ как пишет стихи. Так она делает всё, если только она — женщина, если у неё есть возможность быть женщиной. Мужчина при женщине, как Иосиф при Деве Марии — хранитель. И ему для поэзии нужна женщина. Или, скажем, гитара — как эрзац-женщина. Гитара — это упрощённая женщина. В гитаре нет свободы воли (которая, естественно, всё усложняет) — этим гитара отличается от женщины.

* * *

А теперь посмотрим, сколько времени тратит мужчина на освоение своей эрзац-женщины и сравним его с количеством часов, потраченных на изучение способов «звукоизвлечения»2 из своей супруги. Мужчинам и в голову не приходит, что женщина — это своеобразный музыкальный инструмент, который в разных руках звучит по-разному, и если не нравится музыка, то это ещё не значит, что проблема в инструменте. Возможно, плох сам музыкант, а не инструмент.

«Ну, что опять не так?» — произносит мужчина, сыграв фальшивую ноту, и обращая свой гнев за это на инструмент (ситуация знакома всем семейным людям). При этом хорошая женщина — это ещё и «комбик» со всеми прибамбасами для качества и разнообразия звука (звукоулучшайзинг) — и не потому, что на всегда одинаковое мужское «Ну…» она всякий раз отвечает по-разному, а потому, что самому звучанию мужчины в мире придаёт свой умножающий его смыслы шарм. Женщина приумножает мужчину, через неё он видит и слышит себя иначе, чем звучит на самом деле3. Любящая женщина умеет видеть не явленное, а не только неявное. Она преображает своего любимого до неузнаваемости в его же собственных глазах, и это объективное приумножение, если любовь взаимна, если она — бытийная правда (не взаимной супружеской любви не бывает: духовная — бывает, а супружеская — нет).

Надо сказать, что и женщине следует потратить на изучение себя немало сил и времени, чтобы понять, что она такое — потому мужчина и женщина в равных обстоятельствах, только метод изучения у них различен.

Можно ли уподобить инструменту мужчину? Как человека — да, как мужчину — нет. Как мужчина он музыкант, а не инструмент. Но тут есть интересный нюанс. Женщина как женщина — инструмент в руках мужчины-музыканта, зато мужчина как человек — инструмент в руках женщины-музыканта. Кажется, сам Бог через женщину даёт мужчине Свои подсказки, потому что женщина — это сердце, и Бог — Сердце, а мужчина — разум, интеллект. Через мужчину в мужчине женщина творит в мужчине человека, а мужчина через женщину в женщине творит женщину, которая творит в нём человека (и не только в нём).

Выходит, что при плохом мужчине женщина портится как женщина (теряет женственность — т.е. внешнюю поэтичность), но не как личность (личность, наоборот, будет расти в ней — за счёт личности будет обеспечиваться выживание и развитие), а мужчина при плохой жене будет портиться личностно (потому ушедшие от плохой жены мужчины бывают так некрасивы внутренне — т.е. внутренне непоэтичны, как ушедшие от плохого мужа женщины — внешне).

* * *

Женщина — лучшее и самое дорогое, самое достойное украшение мужчины. Украшая её, он украшает себя.

* * *

Все наряды женщины — это на самом деле наряды её мужчины: наряжаясь, она его наряжает собой.

По-настоящему мы всё делаем не для себя, а для Другого. Только извращённые понятия не дают нам увидеть себя такими как есть, и потому существует извращённое, раболепное «для других» вместо благословляющего «для Другого».

* * *

Какой женщиной мужчина себя украшает, таков он внутри. Причём сам он может не знать и не понимать себя внутреннего, его внутреннего по-настоящему понимает его женщина, потому он её и выбрал, ибо через женщину он познаёт себя. Он внешний может не соответствовать себе внутреннему, но выбор жизненной подруги характеризует его душу, как ничто другое. Женщина — олицетворение глубинных влечений своего мужчины, о которых даже он сам может не догадываться. Он знает (любит, и потому знает — не умом, любовью знает) её, а она знает его — так устроил нас Творец и, вероятно, это на Его взгляд было «хорошо весьма».

* * *

Женственность — великая сила, как и поэзия. Чтобы сделать человечество бессильным, надо лишить его поэзии и развратить женщину, лишив её женственности, а также развратить мужчину, лишив его потребности в женщине как воплощении женственности и потребности защищать её женственность.

* * *

Наступает мир, в котором не будет места ни поэзии, ни женственности, ни мужественности. Это и будет мир Антихриста.

* * *

Мужчина и женщина, живущие в браке, становятся как бы специализированными людьми, т.е. они перестают быть просто мужчиной и женщиной, а становятся  «Для» — они обретают специализацию друг на друге, друг для друга, друг в друге. Это два человека, существующие друг для друга, потому важно не замыкаться в себе, а служить своими специализированными сущностями Целому человеку в рамках истории (в этом, может быть, и есть её смысл).

По-настоящему есть только то, что  обрело своё «Для». Это и значит стать «вещью» в хорошем смысле, чтобы освободиться от вещности в себе ради вечности. Специализация «Для» — метод обретения Бытия. Бытие невозможно обрести в себе просто так, вообще — только для конкретного  «Для», в процессе конкретного «Для». Может быть, именно поэтому нынешнее время ополчилось против семьи, семья — это самый доступный способ обретения бытия «Для».

«Кто говорит, что любит Бога, а ближнего ненавидит, тот лжец». «Что отдал, то твоё».

* * *

Если бы люди поняли, что такое поэзия, они бы стали богами: понять и приобщиться — одно. Но они хотят стать богами вне поэзии, без поэзии, и потому перестанут быть людьми, всё больше и больше уподобляясь противнику поэзии — пошлости.

* * *

Пошлость — это неподлинность. Плоский ум не способен вмещать объёмные смыслы, для него их наличие, присутствие — всё равно, что отсутствие. Плоский ум не способен вместить истину, которая объёмна по самой природе вещей. Проекция объёмной истины на плоский ум — это пошлость. То есть, плоскоумое человечество окажется отрезанным от всех объёмных смыслов, главными из которых являются религиозные истины и высокие понятия, такие как, например, свобода. Плоский ум не способен вместить Христа, он Его калечит, уродует и, в конечном итоге, убивает.

Пошлость — это низменное, изображающее из себя высокое. И в этом смысле время постмодерна, в котором ничто не равно себе — время торжества пошлости, а Антихрист — пошлейший из пошляков.

* * *

Восхищение похищает человека из ряда обыденных вещей и переносит выше, на небо, без всяких усилий с его стороны. В этом смысл эстетики — только прекрасное может захватить в одно мгновение и переместить без трудов. Разумеется, чтобы удержаться на такой высоте, уже нужны личные усилия, но сам опыт высокого много даёт человеку — он становится тем, кто лично побывал на небесах и знает каково там.

Позже, если повезёт, он узнает каково его небесному человеку здесь.

* * *

Истину слышат истиной в себе даже ещё не ставшие истиной люди, в которых ядро захвачено истиной — к этой захваченности и следует стремиться.

Бог представлений и живой — не одно и то же. Представление у каждого своё, а Истина одна на всех. При этом истинное представление соединяет с Богом, потому что истинное представление можно иметь только в Боге («Никто не может прийти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего» — Ин. 6:65).

Неистинное представление — ложно, и молящийся в неистинном представлении молится идолу. Ложное представление есть идол — вместобог.

Последние люди накануне постчеловечества будут настолько невосприимчивы к высоким смыслам и содержаниям, что даже если найдутся христиане, проповедующие им Христа, та проповедь будет лишь «бисером перед свиньями» с соответствующими последствиями, описанными в Св. Писании: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» (Мф. 7:6).

«Под именем же псов, — поясняет Свт. Иоанн Златоуст, — Он здесь разумел тех, которые живут в неисцельном нечестии, без всякой надежды исправления; а под именем свиней – всегда живущих невоздержно; все таковые, по слову Его, недостойны слушать высокое учение. То же самое и Павел выразил, сказав: Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием (1 Кор. 2:14). И во многих других местах Он развращение жизни поставляет причиною того, что не приемлется совершеннейшее учение» (Беседы на Евангелие от Матфея).

* * *

Поэт даёт вещам правильные имена, узнавая их от самих вещей. Люди же, корысти ради, часто творят со словами обратное — запутывают смысловую нить, а не распутывают.

Поэт говорит истину о вещах, которую наблюдает. А смотреть можно с самых разных ракурсов, потому об одном и том же можно говорить чуть ли не противоположное, но только такое противоположное, которое истинно, а не придумано.

Когда поэт говорит о двух взаимоисключаемых вещах, следует понимать, что в голове поэта обе вещи помещаются целиком и обе неложны. В этом особенность поэтического видения и слова.

* * *

Поэзия возможна потому, что человек причастен не только к земной механике, но и к небесной4. Причём, именно механике — это важно понимать. В нас всё — механика5, вопрос только в том земная или небесная. Недопонимание этого делает человека глупым и, главное, уязвимым для манипуляций.

Если ты в себя допускаешь фрагменты чуждых тебе механизмов, они сработают в тебе против тебя, несмотря на все твои высокие порывы. Об этом вся аскетика — о механистичности: и добродетели и пороки — звенья той или иной цепи, всё взаимосвязано и функционирует на модульной основе. В человеке работают программы, и потому нужно тщательно следить за тем, кто и что тебе предлагает в качестве «софта», хоть и не говорит об этом.

Чтобы втюхать человеку вредоносный «софт», который он примет в голову и сердце, его надо обмануть, и уж ни в коем случае не позволить догадаться о том, что втюхивается то, что будет им управлять.

А что же такое Песня в таком случае, Песня сердца? Когда оно поёт? Сердце поёт, когда Я реальное встречается с Я идеальным — они поют вдвоём.

* * *

Убить человека — это вынуть из него поэзию, и тогда он выпадет из Поэзии, тогда человек-песня, человек-поэзия превратится в антипоэзию, антипесню (сначала в смысле «вместо», и почти сразу после этого в смысле «против»). Вынуть из человека поэзию — это вынуть сердце, и тогда человек выпадет из Сердца. Человек, из которого вынули сердце, уже не человек, а биологический автомат, робот, а роботу нужны инструкции, а не поэзия.

Если православие начнёт вырождаться, из него начнёт исчезать именно поэзия, а инструкции останутся, но без поэзии и вне Поэзии они не имеют силы.

* * *

Видя человека, лишённого обстоятельствами жизни поэтического флёра, своему видению лучше не верить. Грех Хама в этом и состоял — он не прикрыл поэтическим чувствованием своё видение наготы другого. Это важно понять — поэтическая дымка присуща вещам этого мира, но не самому миру. Поэзия легко исчезнет из бытийного пространства человека, если он не обеспокоится её охранением. Не надо радоваться, видя «наготу» брата, надо мысленно укутать его в поэтическое полотно, спрятать от недобрых глаз.

Недобрый взгляд — это как раз сдирающий поэзию с другого, не трудящийся над тем, чтобы поэзия стала доминирующей силой жизни.

Бог учит нас смотреть на мир поэтически — т.е. любовью. И по-настоящему вещи, человека, Бога видят только такие — глядящие глазами поэзии — люди.

* * *

Если встанет выбор: спасать себя ценой утраты поэзии в себе или, наоборот, спасать поэзию в себе ценой собственной гибели — что правильнее выбрать? Что лучше?

Ответ не так прост. На самом деле я — это и есть поэзия, всё остальное во мне — биоробот, набор инструментов и социальная машина. Изъятие поэтического из человека — это разновидность казни.

* * *

Если мне скажут «дай своё определение поэзии», я его не дам — у меня нет его. Но я пойду искать его в своих текстах. Определения приходят к поэту в ходе говорения («поэта далеко заводит речь» — Цветаева), они не от человека, а от Слова. Их можно записать или запомнить — и только. Поэт знает актуализированное здесь и сейчас — знает, наблюдает, а не помнит. Потому если о поэзии спросит настоящий вопрошающий, тот, кому жизненно необходим ответ на этот вопрос, поэт услышит в себе ответ на него и даст определение, но не определение вообще, как в учебниках, а определение в частности — для данного момента, и оно может быть не таким, как прежде, другим (более или менее глубоким, объёмным — зависит от нужд вопрошающего).

Подобный принцип срабатывает и у юродивых, когда они с одними ведут себя как нормальные люди, а с другими, как ненормальные (всё зависит от вопрошающего — юродивый отвечает сущностно, а не личностно, отвечает сущности собеседника тем же «словом», которым тот обратился к нему). Юродивый с богом в человеке говорит богом в себе, а в ком не находит бога, с тем вынуждено вступает в отношения на территории человеческого, которое у него сломано и выброшено как помеха богу в нём.

* * *

Притча, как и сказка — это поэзия жизни. Притча повествует иносказательно о поэтическом, сокрытом в вещах мира, а поэтическое — это суть единое мира.

* * *

Поэзия — это точность, это слова в своём истинном порядке по истинному поводу, выстроившиеся сами. В этом смысле верно пастернаковское «и чем случайней, тем вернее». Случайнее — в смысле независимо от меня, от моих корыстно-тщеславных хотелок, при этом слова совсем не случайные. Это я своим неистинным запросом могу их сделать случайными — неполными, а если же не мешать словам, они сами встанут как надо. Слова — это солдаты Слова, если им не мешать своей корыстью, они никогда не солгут.

Поэзия — это вовсе не гадание на кофейной гуще слов, она — беседа со Словом. Гадают те, кто не умеет говорить, кто научился только болтать.

* * *

Врут люди, а не слова. Люди врут словами, делами.., небесами… Слова — дети истины, они правдивы. Всё, что оказывается в руках у людей, начинает в их руках врать, если люди убегают от истины (о себе, о мире, о Боге) вместо того, чтобы искать истину. Люди врут себе и другим про истину, лишь бы разойтись с ней и не встречаться как можно дольше, а то и вовсе никогда.

Страшный Суд потому страшен, что мы непосредственно встретимся с Тем, Кто взывать будет* к нам истиной и в истине, без искажений — Он позовёт по настоящему имени. Смогу ли я отозваться адекватно или привнесу с собой кучу разного, ненужного, лишнего хлама, налипшего на меня в процессе неверного взаимодействия с другими? Этот хлам мешает быть не только мне самому, но и другим. Если я направлю этот хлам на Бога, я как бы воззову к Богу ложным голосом, позову искривлённого моей клеветой Бога — в том и будет моё осуждение.

Бог всегда взывает к нам в истине и истиной, но тогда это будет более явно — прямо, так, словно сейчас мы прячемся от солнца под кроной пышного дерева, а потом окажемся под его прямыми лучами, и даже ближе. По большому счёту, каждая наша встреча с другим — маленький суд, особенно с небесным другим, который, подобно Богу, общается чисто, почти без искажений.

Как я отзываюсь на чистое обращение ко мне другого? Кем являю себя в ответ на его вопрошание? Но важно понять, что явление другого никогда не бывает само по себе — другой является как ответ, он приходит, подстраиваясь под мой зов. Это особенно заметно на юродивых, которые совершенно различны с разными людьми, отражая этим именно разность самих людей. Юродивый травмируется той энергией, которая исходит от окружающих его людей — возможно потому, что не возвращает её, как обычные люди (травмируется, но не травмирует).

* * *

Имена вещей родом из райской реальности, когда Адам давал свои имена творению Бога. Отсюда можно сделать вывод, что слова — это человеческое, но райское — т.е. нездешнее.

В падении человек забыл настоящие имена (сущностные) и многое постарался забыть по своей воле, но язык хранит в себе память о райском единстве всего со всем. И сердце человеческое поёт в унисон с вещами мира на райском языке, дарованном Адаму Словом.

На свете нет ничего поэтичнее Христа, и Страшный Суд — это будет суд поэтический, судить будут нас за непоэтичность жизни, поступков и устремлений.

* * *

Чтобы начать говорить, надо перестать болтать. Но как только соберёшься говорить, непременно начнёшь болтать. Говорение — это молчание.

Постчеловек будет всецело погружен в болтовню, прикован к болтовне и лишён Песни сердца (молчания).

* * *

Поэт — это автор мира, в котором он живёт. Настоящего мира. Он не автор миражей, он не лжеавтор — как в случае с душевнобольными. Поэт — творец подлинного мира, в котором можно жить, в отличие от привычного всем мира, лежащего во зле. Мир — поэта гораздо более реален, чем тот, который люди считают реальным.

Цветаевское «жизнь — место, где жить нельзя» про это. Чтобы жить, надо пребывать в общении с Поэзией. В Поэзии живёт подлинное и подлинные.

Как, разве не Бог — Творец мира? Бог, разумеется. И каждый человек, уподобляясь Творцу, становится творцом. Это не метафора. «Осуществление ожидаемого»7 —  про это.

* * *

Я не знаю что такое Бог, но я знаю кто такой Бог, и через личные отношения с Ним Он мне говорит о Себе то, что мне необходимо знать, причём говоря о Себе, он говорит мне обо мне. Это всегда двоичное знание, знание о Боге и знание о человеке не разделено. Вероятно, оно в самом Боге не разделено.

Бог говорит мне о Себе, чтобы сказать мне обо мне. Говорю не только о себе лично, но вообще о Боге и человеке.

Бог говорит и даёт  необходимое здесь и сейчас, в конкретный момент бытийной актуализации, для конкретной ситуации, конкретному человеку (своему Другому).

* * *

Самое трудное молчание — говорить глухому сердцем, когда ситуация требует говорения. Глухой хочет, чтобы ты говорил, как он — ничего не говоря.

* * *

Когда ты весь — песня сердца, самое трудное — не петь. Песня умирает, когда не поётся, когда не течёт. Песня непрерывна, и её потерять страшно, но поющий безстрашен, и потому непоющие воюют против песни.

* * *

Подвиг пения во время молчания и молчания во время пения — высший уровень песенного искусства.

* * *

Понимать поющего можно только песней — своей песней, чтобы встретиться в песне. Потому поющих не понимают: понять — значит стать поющим.

* * *

Поющий поющего поёт. Он поёт и непоющего, как если бы тот был поющим.

* * *

Поющие всегда побеждали бы, если бы их не убивали, потому их убивают желающие доминировать.

* * *

«Из какого сора»6 растут не только стихи, но и люди… Растут и вырастают.

Растёт в нас Бог, и мы растём Им и в Него — из своего ветхого «сора», из «сора» обыденности и «мёртвой жизни» автоматизмов.

Постчеловек развернётся и будет расти в обратном направлении — в сор, потому и перестанет быть человеком. Человек — это тот, кто растёт «из сора» в Поэзию.

1. Поэзия и истина — одно;

 

2. Единственно правильный способ супружеского «звукоизвлечения» — любовь;

 

3. Тут ещё следует задаться вопросом, что такое «на самом деле»: как мужчина звучит сам, без женщины, или как он звучит с женщиной. Сам по себе мужчина, конечно, звучит хуже, но именно потому, что равен себе он только тогда, когда в паре;

 

4. «Без Меня не можете делать ничего», «Бремя Моё легко»;

 

5. Это ещё важно верно понять (идущее от Декарта неверное понимание механистичности устроения животных — пример как не надо понимать механистичность человека). Короткая схема такова: какого духа помыслы мной руководят, таков я и буду. То есть, я тот, кто не сам по себе совершает поступки, а тот, кто всегда ведом тем или иным духом. Именно это подтверждают последние научные открытия в нейробиологии, на основе которых возник вопрос «кто кому принадлежит: мозг мне или я мозгу?» (чтобы дать на него верный ответ, надо вспомнить о Боге и посмотреть в сторону православной антропологии);

6. Цитата из стихотворения Ахматовой «Творчество»:

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

7. «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1);

 

8. Отсюда тема бисера перед свиньями.

Дневники 18 апреля — 18 — 21— 24 — 31 августа; 6 — 8 — 10 — 11 — 27 — 29 сентября; 14 — 15 — 19 октября: 5; 29 декабря 2019; 24 апреля; 4 — 29 октября 2018

Светлана Коппел-Ковтун

Иллюстрация: Асрор Мурадов. Путь