Каждая болезнь по-своему опасна и печальна. Но света Божьего не видеть…

—

У кабинета именитого окулиста шумно и многолюдно. При скрипе двери с именной табличкой очередь замирает в ожидании, устремив взоры на невысокую фигуру в безукоризненно белом халате.

– Тише, тише, товарищи! Диабетики и готовящиеся к сегодняшней операции есть? Нет? Тогда вы заходите, – профессор вежливо протягивает маленькую женскую ладонь в людскую цепочку.

Человек вздрагивает и устремляется в пространство кабинета, надеясь на чудо и мастерство медика, о котором он так много слышал.

—

– Смотрим вверх… вниз…  вправо… влево, – при первом посещении я старательно выполнял команды врача, а в голове крутилась шальная мысль: «Такой знакомый взгляд. Где же я его видел?»

Вспомнил! Памятник Леонарду Гиршману у больничного входа – маленький бронзовый шедевр блистательному Доктору, прославившему Харьков на весь мир.

Мятый старомодный халат с наспех завязанным пояском, лицо и взгляд иудейского мудреца. И руки – руки чудотворца. А рядом девочка на стуле – тоненькая и беззащитная, устремившая невидящий взгляд в небо. Ее душа полна таинственных предчувствий: вот-вот горячие пальцы, прикоснувшиеся к хрупкому плечу, совершат чудо – ей откроется неведомый ранее мир, и она увидит маму. Какая она? Трость слепца еще упирается в полукружье стула, но что-то подсказывает: скоро она скатится наземь из-за ненужности.

—

И в этот раз рука выхватила из очереди девушку в темных очках.

– Два часа сидим, а людей только прибавляется, – встревожился мой сосед в ветровке, крупный немолодой мужчина, удивительно похожий на писателя Гиляровского, рассказы которого я часто перечитываю перед сном. – Ей скоро в операционную, обидно, если и сегодня не попаду на прием.

– С глазами что-то серьезное?

– Да, левый оперировали три года назад, – мой вопрос ничуть не удивил Гиляровского. Даже наоборот, после долгого молчания сосед с живостью включился в общение. – Глаукома. Поздно спохватился – удалось сохранить лишь пятьдесят процентов зрения. Но в очках читаю. А правый вообще не видит. – Прозвучал долгий многосложный диагноз, понятный только специалистам: «А проще — помутнение и омертвение роговицы».

– Это навсегда или можно подлечиться? – я сочувственно посмотрел на левый глаз визави.

– Надежда только на пересадку роговицы. Зрение я еще по молодости загубил. Служил офицером противовоздушной обороны под Мурманском. Бывало, сутками не отрывал глаз от экрана локатора.

– Операция, наверное, не дешевая? – я невольно перевел взгляд на правый глаз собеседника. К моему удивлению он ничем не отличался от левого.

– Да, но деваться некуда. Деньги очень нужны… для моей жены. У нее ужасный коленный артроз, хрящи разрушены. До туалета с трудом доползает. Нужна замена суставов, а это несусветные деньжищи. Детей у нас нет, помочь некому. С пенсий такую сумму не накопишь… а вот выиграть можно. Одна надежда на правый глаз.

– А он чем может помочь? – я напрягся в ожидании.

– Гмм… Может. В заполярной глуши у офицеров оставалось только два развлечения: бильярд и карты. И в обеих я преуспел. В негласных чемпионатах по бильярду в военном округе я всегда был первым и лишь изредка вторым – если Лёнька Свояк находился в ударе.

– Свояк!? – усмехнулся я. – Это прозвище Лёньки?

– Конечно! У нас он считался королем свояков – ну, это когда шар, по которому ударяют кием, отскакивает от прицельного, так называемого «чужого» шара, и попадает в лузу.

В армейском бильярде такие шары слывут неблагородными, плебейскими так сказать, но засчитываются. Другое дело чужак – забить его труднее и почетнее. Это шар-дворянин. Такие удары мне хорошо удаются, вернее удавались.

Играли, конечно, на интерес – и в бильярд, и в карты. Сколько денег в те благословенные времена проматывалось! Слышали, наверное, армейскую шутку: офицеры-сослуживцы уезжают в отпуск на Крымское побережье. Снимают частный дом у моря, запасаются коньяком и на две недели усаживаются за картежный стол. Вечером перед отъездом один из них смотрит в окно и с удивлением объявляет товарищам: «О! Оказывается, здесь еще и море в двух шагах!»

После службы я обосновался в Харькове и с головой окунулся в бильярдный мир. Он приносил неплохой доход до тех пор, пока я не стал слепнуть. Ладно, левый глаз, но правый! Попробовал переучиться на левую руку, но ничего не вышло – даже у среднего игрока не смог выиграть партию.

Мое место в клубе занял тот самый Лёнька Свояк. По иронии судьбы после отставки он тоже оказался в Харькове и сейчас от бильярдного стола кормится.

Пришлось взять в руки карты. Кое-кого удавалось почистить, но это так, мелочишко – на молоко и хлеб. Голова уже не та, соображаю медленно.

– Так вы бильярдный… – я замолк на секунду, подбирая сглаживающее мягкоугольное слово.

– Да, так и есть – катала. Это моя жизнь. В прошлом, конечно. Но я никогда не хитрил с клиентами, не стоял за их спинами и не дышал в затылок, чтобы вывести из равновесия при ударах, не скрывал уровень своего мастерства. Со мной играли очень богатые люди. Крупняки. Им за честь проиграть деньги катале. Я, конечно, немного хитрил, чтобы разжечь азарт и повысить ставки, но в целом играл по-честному.

Состояние правого глаза быстро ухудшалось, и я решил его удалить. Хирург-офтальмолог посветил в зрачок фонарем: «Что вы видите?»

– Маленькое тусклое пятнышко, как едва различимая звездочка на небе, – отвечаю.

– И глаз и нерв еще живы! – сообщил окулист. – Вам может помочь пересадка роговицы. Подумайте.

– Вскоре я оказался в Москве, в знаменитом офтальмологическом центре. Мне согласились помочь, но предупредили: «Операции придется ожидать два года – дефицит донорских трансплантатов». Узнав, что я из Харькова, искренне удивились: «У вас практикует один из лучших микрохирургов и известнейший трансплантолог».   – Называют фамилию: «Дома пересадка обойдется значительно дешевле и быстрее».

Осмотрела меня наша дама и предупредила: «Вероятность успеха – пятьдесят на пятьдесят. Острота зрения в пределах тридцати – пятидесяти процентов. Как повезет. Летом из-за жары такие операции мы не проводим. Согласны подождать до осени?»

Я согласился – это мой последний шанс. Если я буду видеть правым хотя бы на тридцать процентов, то Лёньку обязательно переиграю и возвращусь в клуб. Он уйдет – таковы правила: два льва на одной шкуре не лежат. Да и вообще: посидишь в очереди, посмотришь на больных и сразу негритянскую пословицу вспоминаешь: «Одноглазый радуется, когда видит слепого».

—

Дверь кабинета распахнулась, и рука в белом халате указала на меня и следом уткнулась в могучую грудь соседа: «Заходите оба».

– Анализы у вас в порядке, – профессор подклеила бланки результатов исследований в карточку Гиляровского. – Материал доставят сегодня, операция – завтра. Готовы?

Гиляровский оживленно кивнул.

—

Прошло полтора года. Иногда я встречал моего памятного собеседника в коридорах больницы, глаз легко опознавал бильярдиста по запоминающейся внешности, но каждый раз обстоятельства мешали заговорить с ним. Но недавно, разговор все-таки состоялся.

У памятника профессору Гиршману я буквально натолкнулся на мощную фигуру Гиляровского. Видимо, он торопился на прием и нервно посматривал на вход учреждения.

 – Извините, вы меня помните? – я в двух словах рассказал бильярдисту обстоятельства нашей встречи. – Как ваши успехи, как здоровье жены?

Гиляровский пристально взглянул на меня, его лоб нахмурился, складки резко обозначились: «Да, да! Помню, конечно! И наш разговор у кабинета. Я как раз к ней на плановый осмотр тороплюсь. Операция прошла успешно.

В этот раз я был более опытен. Когда оперировали левый глаз, я от волнения резко и отрывисто дышал, задерживал дыхание.

– Вы всегда так дышите? – спросила профессор.

– Нет, только сейчас. От беспокойства, наверное.

– Тогда постарайтесь дышать как обычно: плавно и равномерно. Все надрезы и манипуляции мы проводим в перерывах между вздохами.

– Мне стало стыдно. Дышал как во сне.

Правым глазом вижу на сорок процентов. Через три месяца достал кий из-под кровати и зашел в захолустную бильярдную, чтобы наколотить руку – приобрести былую форму.

Да так в ней и застрял. Леня Свояк скоропостижно умер до моего возвращения прямо у стола – инфаркт. С новым молодым каталой в старом клубе мы провели несколько партий – засчитывались только чужаки. Я проиграл и ушел.

С тех пор кочую из клуба в клуб – бильярдисту нужно играть каждый день, чтобы не утратить форму. Постепенно оброс новыми вип-соперниками, моими главными финансовыми донорами.

– А как жена?

– Через месяц операция. Удалось накопить нужную сумму на один сустав. Мне пора, доброго вам здоровья.

—

Я смотрел на удаляющуюся спину человека, имени которого даже не знал, по существу, бильярдного шулера, но почему-то мысленно пожелал ему удачи.

Александр Пшеничный