— Алло, Коля, ты уже приземлился? Прости, встретить не могу… Да, давай, жду у себя, — проговорил в трубку Стас.

«Вот дела, школьный друг наконец-то возвращается на родину из-за границы, а он даже вырваться в аэропорт не может. Черт бы побрал эту Ассоциацию рестораторов», — подумал он.

Стас был рад приезду друга. Как бы ни расходились их жизненные пути, они всегда могли рассчитывать на взаимную поддержку. Их связывала долгая мужская дружба, возникшая еще до того момента, когда они в полной мере осознали, что именно она из себя представляет. Озорными пацанами они вместе подкладывали кнопки на стул нелюбимой учительницы Лидии Васильевны, вместе в первый раз полезли в уличную драку, вместе обматывали колеса своих велосипедов разноцветной проволокой и вместе набивали шишки, падая с первых моделей скейта.

Только в одном их мнения расходились принципиально…

Но даже тогда, когда в лихие девяностые Коля примкнул к уличной банде пацанов, деливших район, Стас только пожал плечами. Их жизненные цели разошлись. Однако Стас тут же с готовностью подставлял своё плечо другу, как только волна проблем подбиралась к бандиту Кольке.

Но все это в прошлом. Николай Григорьевич теперь уважаемый человек, у него свой бизнес, и проживает он преимущественно за границей, мотаясь как маятник между норвежскими фьордами и остатками берлинской стены. Чем его привлекали эти две страны, Стас до конца не понимал. Его вполне устраивала Россия. Положение в стране соответствовало его устремлениям. В каком другом государстве он мог бы в такие сжатые сроки поставить ресторанный бизнес на уровень искусства? Да, Стаса вполне устраивало быть ресторатором в России.

— Ну, вот и ты, где ж тебя носило? — друзья обнялись. Они достаточно хорошо знали, что происходит в жизни друг друга, но это была традиционная формулировка первых минут их встречи.

— Да вот только заскочил в Берлин на переговоры и сразу сюда, — длинноногий Николай Григорьевич уселся в кресло и расслабленно потянулся. Да, это был уже далеко не тот Колька, который обматывал кисти рук кожаной тесьмой перед очередной разборкой. Но все еще тот Колян, который никогда не пристегивался ремнем безопасности, когда садился за руль своего джипа и говорил, что это «не по-пацански».

— Берлин… Ты ее видел? — тихо спросил Стас, глядя в сторону.

 «Понеслось», — подумал Николай. И он знал, что сейчас ему придется задать еще один традиционный вопрос, который он задавал на протяжении всей их дружбы.

— Ну что, ты нашел свою Нефертити?

Впервые Стас увидел ее на уроке истории. Отрочество только подбиралось к нему, и женская красота была еще переменной величиной, чтобы на ней всерьез надолго останавливаться. Поэтому при имени Нефертити, произнесенным учителем истории на уроке, у него не замерло сердце и не застыла реальность. Это произошло на мгновение позже, когда репродукция целиком раскрутилась из рулончика и была приколота кнопками к школьной доске.

— Ребята, — спросил учитель, — Нефертити действительно была красивая женщина?

И вот тогда Стас впервые ощутил прикосновение прекрасного столь явно, как до этого он ощущал прикосновение болезни, скручивающей его температурой и головной болью. Но эта живая женщина, глядевшая на него с распластанной репродукции единственным глазом из горного хрусталя, с золотистым загаром, достигнутым полихромной росписью, навсегда поселилась в его сердце. Она безраздельно стала в нем царицей, как когда-то была царицей Верхнего и Нижнего Египта.

— Ну что, ты нашел свою Нефертити? — спрашивал Николай, когда им было по двадцать.

— Пока ее нашел только Людвиг Борхард в 1912 году в эль-Амарне, — отвечал Стас в двадцать. — И знаешь, что он написал в своем дневнике? «Описывать бесполезно. Надо смотреть!» Вот что он написал!

— Ну-ну, и как же такую красоту власти Египта позволили вывезти из страны? — Коля всегда подогревал друга.

— Ха, тут-то и начинается все самое интересное. Борхард взял и облепил бюст Нефертити глиной, получилось деформированное изображение. А поскольку между властями Египта и Германии было заключено соглашение о том, что они делят откопанное между собой, а Египет признал деформированный бюст «малоценным», то Борхард обманом вывез его.

— Ну а потом, как потом отреагировал Египет на его выходку?

— О, был грандиозный скандал. Говорили, Нефертити поссорила Германию и Египет. А ей без малого 3400 лет.

— Ага, вот что делают женщины в таком возрасте с мужчинами, — пошутил Николай.

Стас насупился и влепил шустрый подзатыльник другу.

— Ну что, ты нашел свою Нефертити? — спрашивал Коля, когда им было по двадцать пять.

— Нет, — отвечал Стас в двадцать пять.

— И что только ты нашел в этой одноглазой? — Николай не уставал провоцировать друга.

— А знаешь, почему у нее только один глаз? Вот ты, знаешь?

— Я — нет. Почему?

— А потому. Борхард сначала решил, что он выпал, потерялся, но поиски не дали положительных результатов. Он выяснил, что «никаких следов склеивающего вещества не было обнаружено в глазнице; внутренняя поверхность выполнена тщательно и не была предназначена для инкрустации».

— Что за бред, бюст так и должен был остаться одноглазым?

— Это не бред, это история. А вот ты, неуч, не знаешь, что если б изображение, изготовленное непосредственно на основе гипсовой маски имело бы огромное сходство с живой царицей, да еще с двумя глазами, то в случае ее гибели, могло бы нанести вред двойнику, живущему в ее скульптуре.

— Да, с историей не поспоришь… Слушай, а тебе больше нравится вон та живая Нефертити или эта, которая живет в скульптуре?

И получил очередной подзатыльник от друга.

— Ну что, ты нашел свою Нефертити? — спрашивал Николай, когда им было по тридцать.

— Ты знаешь, кажется, да, — отвечал Стас в тридцать.

— Да?!

— Я еду в Англию.

— Зачем?

— Понимаешь, там есть одна англичанка, она считает себя реинкарнацией Нефертити, постоянно видит сны о Египте. Она даже сделала себе пластическую операцию, чтобы иметь ее облик.

— Как это? – не понял Николай.

— Она сделала восемь операций на нос, три операции по вживлению имплантантов в области скул, три операции по подтяжке лица, шесть локальных операций на лице, две операции на губах, пять операций по изменению формы глаз — и все ради того, чтобы быть похожей на нее. Ты понимаешь, это судьба!

— Ага…А сколько всего она сделала хирургических вмешательств?

— Пятьдесят одно.

— Ну, как эта Нефертити? — ехидно спросил Николай, когда Стас вернулся из Англии.

— А мне больше нравится её первая маска из песчаника, что в Каирском музее.

— На этой маске она еще совсем юная, до замужества с Аменхотепом IV.

— Да, я был бы не против, чтобы в моем гареме была вот такая Нефертити.

— Слушай, я сегодня познакомился с такой девочкой. И знаешь, как ее зовут? Нефертити.

— А где это было?

— На Тверской.

— А я вот думаю, может, мне на заказ изготовить систр?

— Зачем? — не понял Стас.

— Ну, одену нубийский парик и буду перед тобой бряцать систром. Нефертити в мужском обличье, так сказать, — иронизировал Колян. — Ну посмотри ты на этот бюст, это же изнемогающий скелет. Женщина за тридцать не должна так выглядеть.

— А ты знаешь, что к этому времени у нее было уже шесть дочерей, одну из которых она похоронила?

— А тебе надо шесть дочерей?

— Мне надо Нефертити.

— Не больше, не меньше?

— Не больше, не меньше.

— Царицу Верхнего и Нижнего Египта?

— Царицу Верхнего и Нижнего Египта.

— «Пришедшую красавицу»?

— Пришедшую красавицу.

— «Украшение царя»?

— Да.

— «Супругу Бога»?

— Ага.

— «Великую супругу царскую?»

— Хм… не знал, что ты так силен в египтологии.

— Приходится… Знаешь, а мне надо, чтобы у моего друга была хотя бы одна реальная дочь, — сказал Коля и вздохнул. Он уже всерьез начал беспокоиться о судьбе Стаса. Отец двух сыновей, он прекрасно понимал, какого счастья лишает себя одержимый трехтысячелетней женщиной. И выше его понимания был тот факт, что человек может одновременно так уверенно стоять на земле в мире бизнеса и так высоко витать в облаках в мире вымысла. Почему всегда Нефертити и Египет одерживали верх, как только реальная женщина подходила в близь? Что было первопричиной страсти: женщина или древняя цивилизация?

Стас и сам не отдавал себе отчета, что в этом клубке взаимозависимых чувств было первообразующим. Его страсть к женщине так прочно переплелась со страстью к египтологии, что эти две сущности являлись для него двумя сторонами одной монеты, на которую он покупал всю полноту жизни исследователя.

— Ну что, ты нашел свою Нефертити? – спрашивал в очередной раз Коля и получил неожиданный ответ.

— Я влюблен.

— Не может быть! Так кто же победил: скульптурный дух или первопричина бюста?

— Победила Марта.

— Кто?! Странное имя для русской девушки.

— Она армянка.

— Не знал, что у Нефертити армянские корни.

— А ты знаешь, что показала компьютерная томография бюста в Берлине?

— «Он не исправим», — с тоской подумал Николай.

— Господи, что это? И какое она имеет отношение к твоей Марте?

— Когда сделали томографию, то выяснилось, что каменный массив бюста покрыт двумя слоями штукатурки! Ты понимаешь, что это значит?

— Что твой хвалимый царем придворный скульптор Тутмес приукрасил некрасивую Нефертити.

— Нет! На предыдущем слое Тутмес вылепил горбинку на носу, изящные скулы и ямочки на щеках.

— Горбинку на носу? Вот те на, значит все-таки армянские корни… А зачем же он залепил все это добро вторым слоем?

— Пойми, Тутмес был придворным скульптором, он был сжат рамками канона, ему пришлось нанести второй слой штукатурки, омолодить ее немного, сровнять нос, немного изменить глубину глаз и незначительно сгладить ее настоящие черты лица.

— Так значит Марта? — обреченно спросил Николай.

— Марта, — решительно заявил Стас.

— Ну, она хоть немного похожа на нее?

— Она — ее копия. — И цветное изображение легло на стол. С фотографии на Колю смотрел гордый армянский профиль довольно миловидной девушки, отдаленно напоминающий экспонат «Нового музея» в Берлине.

— А…фас. Есть фотография в фас?

— Э… в фас она не похожа.

После этого разговора прошло несколько месяцев. Встреча была традиционной, только один вопрос повис в воздухе.

— Ну что…хм… как… твоя Марта? — решился Николай.

— Я ее отпустил.

— Ты отпустил свою Нефертити?!- изумлению друга не было предела.

— Да.

— Не понял.

— Да все просто, сначала приехал ее брат Самвэл и сказал, что будет жить с нами, чтобы я ненароком не опорочил ее честь. Потом приехал дядя Ашот, поставил бутылку Арарата на стол и…

— Ты что, не хотел жениться на бедной девушке?

— Хотел, еще как хотел. Но когда я ей сказал, что повезу ее в Фивы погулять в зелени сикоморов и финиковых пальм и там куплю ей усех…

— Она спросила, что такое сикоморы…

— Да, она спросила, что такое сикоморы, и я ей ответил.

— Ты ей ответил.

— Да, я ей ответил.

— Только не говори мне, что ты ей ответил то, что я думаю.

— Я ей именно это и ответил. Что это дерево рода фикус, из древесины которого делают саркофаги.

— Делали.

— Что?

— Не делают, а делали.

— Да какая разница?

— Для людей, живущих сегодняшним днем, разница есть… Лучше бы она спросила, что такое усех и преспокойно бы его носила на своей шее.

— Мда… тем более дядя Ашот был против Египта…

Вот и сейчас, когда им было по тридцать пять, Коля спросил:

— Ну что, ты нашел свою Нефертити?

— Нет, — рассеянно ответил Стас сейчас, когда ему было тридцать пять, и задумчиво посмотрел на тумбочку.

Николай проследил за его взглядом. На тумбочке лежали раскрытые листы глянцевого журнала. На одной из страниц крупным шрифтом выделялись слова: «Сенсационное воссоздание кэмбриджскими криминалистами облика царицы царей Клеопатры. Каноны красоты того времени сильно отличались от современного представления о женской красоте».

Валерий Румянцев