Это эссе о поэте Игоре Чурдалеве написано мною недавно. Этой зимой. Никто не думал, что придет месяц май 2020-го, и Игорь уйдет от нас.

Эта небольшая статья — память; боль; раздумье.

В ней, быть может, гораздо больше личного, горячего, незабвенного, чем констатаций очевидных фактов.

Однако жизнь складывается из фактов, событий и положений… а жизнь Игоря в последние 15 — 20 лет была жизнью философа, поэта и отшельника, что размышление и спокойствие возвел в творческий абсолют.

Эта медитативная позиция была им занята после смелой и отчаянной, как у всех, со времен Достоевского, русских мальчиков, попытки художественной революции, духовного переворота, поэтического Сопротивления.

И этот классический русский путь был когда-то осознан русским философом Константином Леонтьевым.

Игорь не гнался за публикациями, не стремился к премиям, не клал жизнь на издание своих книг. Хотя он был великолепным, много всего драгоценного знающим литератором, выпускником нижегородского университетского филологического факультета, и блестящим тележурналистом. В свое время он организовал в Нижнем Новгороде культурное сообщество «Триклиний», вел литературную студию «Марафон». Постепенно, шаг за шагом, он вынул себя из утомительного социума, становящегося все хаотичнее, рыночнее, холоднее. Но тем самым он спас себя. Он остался тем, кем и должен остаться человек: самим собой.

И — Поэтом.

…сейчас, именно сейчас — так сложились упрямые звезды — и приходит время его новой книги.

Главной книги.

Финальной.

И начальной: для многих и многих, кто прикоснется к его высокому искусству впервые.

Елена КРЮКОВА

НЕТ ВРЕМЕНИ

о поэзии Игоря Чурдалева

Есть поэт. Он живет в Нижнем. Шире: он живет в России. Еще шире: он живет в том царском пространстве крепкого и точнейшего слова, что и зовется Русской Поэзией, и это царство ему — на века.

Это Игорь Чурдалев.

Стихи Игоря — плотный сгусток любви, воли, трагедии и радости. Трагедия эта без лживого пафоса, без красивенького завывания, без надоевшей сусальной игры в рожь, березы и васильки. Рожь, березы и васильки прекрасны. Прекрасна и сама наша любовь к ним — без святости Родины тебе по дороге жизни шагу не ступить. Плоха та рифмованная продукция, что изобильно звучит на эту тему справа и слева, вчера и сегодня. Но есть в русской нынешней поэзии и другая нота. Высокая поэзия потому и высока, что она сразу — и напрочь — перекрывает любой пустой пафос. Всякие цветистые восклицания на ее фоне — апофеоз обмана. Чурдалев работает без обмана. Он работает мощно, честно, крепко, правдиво, — начистоту.

Он, как никто, выразил в своих стихах — время.

Он храбро показал нам свое время через себя — через живую, дрожащую человеческую линзу, через прозрачное стекло, по сути, беззащитной и нежной души.

Поэзия его маскулинна, четка и чеканна, но это словесное литье нас не обманет.

Пронзительная музыка там плывет, вспыхивает, горько и тихо плачет, внятно говорит, а если того требует накал образа, во всю глотку кричит, а потом опять и опять жарко обнимает мир.

Жизнь конечна, а может, я бесконечен? Есть ли надежда? Поймут ли? Услышат ли? Где время? Утекло: под ногами весенней водой, сквозь пальцы, сквозь частокол дней.

История и декабристы. Лобное место на Красной площади, где лилась и лилась кровь русских людей, и Лобное место искусства: чем ты выше заберешься, художник, тем большей мишенью ты станешь для современников, своих жестоких сомгновенников. Острый сиюминутный ток событий, что мы осмыслим позже, потом. А сейчас — наотмашь бьют метафора и рифма по нервам, по судьбе. Беглые зарисовки с натуры, а рядом армейская композиция-воспоминание, объемная, уходящая в перспективу, как панорама, и там, в глубине, в невозвратном мареве лет, в зареве ледяного рассвета, в сполохах зимней печи, — он, молодой солдат, еще не знающий, что он — голос поколения:

…Спасибо –
хоть и щурился спесиво,
да не оставил азиатский бог.
Садилось солнце на хребты массива,
как старый караванщик меж горбов.
И был пожар.
И все казармы мира
пылали ярче, чем в ночи стога.
Была затяжка и глоток чифира.
Цвели дрова – и был закон – тайга!

Был долгий пир годов.
Пускай нечасто,
был зван и я – любимым, молодым.
Пил водку горя и шипучку счастья.

Но вот дополз и до генштаба дым…

«Анаша»

Да, Игорь Чурдалев — воистину голос поколения, на каких бы пропыленных котурнах ни стояла эта формула! Если хотите, голос всех нас. Он суровее, чем многие, играющие в мужество, и здесь он — внутренне — продолжатель поэтов военных лет. Он трагичнее, чем многие, играющие в горе, и его драматизм легко перекрывает любое рифмованное притворство.

«О, у вас в Нижнем — Чурдалев!..» — выдохнула Ольга Ермолаева в редакции журнала «Знамя» лет пятнадцать назад, и по этой интонации, незаемной ноте восторга и всемерного уважения, я поняла: Игоря знают и читают и любят. Пусть не широкие массы — поэзия не всегда бывает площадной, Афродитой Пандемос. Пусть — мастера. Нас немного, ребята, но мы, понятно, в тельняшках.

Эти тельники слов и рифм вросли в нас с кровью, с болью, мы не снимем их никогда.

…только, сами понимаете, когда.

Но до той поры мы еще поработаем всласть. И — Игорь поработает. Закатав рукава выше локтей. Да, он настоящий поэт! Ибо не строчит стихи ежедневно, взахлеб, как из пулемета, и не тискает их ежемесячно, а то и еженедельно (а бывает, и ежедневно!) там и сям, прилюдно выметывая стихотворную лягушачью икру. Он знает цену русскому слову, для него оно весит слишком много, чтобы им разбрасываться. Его стихи — не торопливая констатация сиюминутного факта или поддельных пошловатых сантиментов, что пробалтываются быстро, походя, и на весах искусства тянут крайне мало. Он пишет не для того, чтобы освободиться от фрустрации или поделиться с ближним застольной или альковной радостью. Тем паче не потому, что надо воспеть то, другое, третье — значимое и знаковое, ибо так принято, такова негласная традиция. Он далек от штампа и клише, от самомалейшего словесного мусора, от неловкого латания культурных прорех. Его стихи выстраданы и предельно осмысленны (и им самим, автором — досконально осмыслены). Возможно, их не приемлют те, кто ищет в поэзии импульса, impression, эстетического любования, порхания крыльев бабочки или изящного обмахивания красивым веером. Чурдалев — художник мысли. И большой культуры. Тем сильнее, в крепко сбитой композиции его стиха, внезапно прорывается чувство огромной, стихийной силы, подлинная страсть — и бьет тебя в грудь, в сердце, сбивая с ног, как мощный зимний ветер.

А вслед за ураганом — затишье. Художник наблюдает голубей. И невольно сравнивает беспечных птиц с людьми, страдающими и сражающимися за жизнь здесь и сейчас, ибо поэту приличествует сравнивать.

…Дрогнут нищие голуби, жмутся к стеклу окошек.

Я приладил кормушку и насыпаю крошек.

Хоть они и засранцы, но выжить хотят сейчас.

Это про голубей. А может быть, и про нас.

 

Мы бы тоже хотели на крыльях лететь от бедствий.

Только некуда —

небо нынче на всех одно.

Прежде можно было себя обозначить бегством.

А теперь отвернись — и молча смотри в окно.

Говори с голубями.

Кругами их носят ветры

над помойками отчих лабазов и кабаков.

Им не нужно ни будущего, ни мечты, ни веры.

Но — снизойди к ним.

Может, и сам таков.

«Голуби»

Игорь может все. Он может сделать изящную миниатюру — и возвести из гранитных слов могучий собор. Под своды твоего собора, Игорь, приходят люди! Оглядываются в изумлении. «А мы и не знали!..»

Поэт — он Алкей, Вийон, Рембо. Ему не важно прославиться. Ему недосуг тусоваться. Ему потребно и насущно — БЫТЬ.

Ты будешь звучать вечно, если ты подлинный поэт, настоящий.

Если ты за свое время заплатил кровью и восторгом: самим собой.

И снова трагедия, тайная или явная, перекрывает все, наваливается тяжелой плотиной на вольное течение любовной, свободной реки. Одна из больных, жгучих для чурдалевской поэтики тем — тема свободы и тюрьмы. Впрочем, очень русская тема. Мой отец, живописец, говаривал когда-то: «Плох тот русский художник, что не побывал на войне и в тюрьме». Художники в свое время вставали и под знамена революции. Сначала ниспровергать все и вся, вплоть до Господа Бога, потом торжественно воспевать власть и миропорядок. И это тоже слишком русский путь. Чурдалев еще не прошел его до конца. Но он его хорошо видит — ибо пристален его прищур и точно его обжигающее тебя раскаленным клеймом, живое слово; да, в этом слове — живая боль и живая надежда, живое наблюдение за самим собою, взгляд в вечное зеркало, и живые слезы по несбывшемуся:

…Но подступала ночь, как безумный дервиш,

шляющийся по весям, напугать стремясь,

и вопрошала:

– Что ты делаешь, с кем ты делишь

лозунги хором и водку и в ногу марш?

 

Убереги одиночества дар бесценный.

Слезы – от ветра – в щеки свои вотри.

Двигай домой по аллее люминесцентной,

столь же холодной, как и ты внутри.

Все тебе до фонаря – даже смета

за электричество. Именно потому

не выключаешь в прихожей света,

чтобы не возвращаться в тупую тьму.

Ужинай, как святой – мёдом с акридами.

Сон занавесит разум, тайны тая.

И поплывёт перед глазами полузакрытыми

жизнь – полу-придуманная, полузабытая,

как бы твоя.

«Затмение»

Я вижу в Игоре вечное пушкинское, лермонтовское: «И ничего во всей природе благословить он не хотел…», «Я тот, чей взор надежду губит, едва надежда расцветет, я тот, кого никто не любит и все живущее клянет…» — читай за кадром: я все благословляю, все люблю, на все и всех надеюсь, все воспою. Да не обманут ничье ухо и ничье чуткое сердце ни полынный скепсис иных строк, ни печальная усмешка над тем, что изначально пусто и лживо, ни свободные прогулки в нашу горькую политику и историю. Дрожь воздуха, пожарище страстей, боль в объятьи с восхищеньем, развернутый веер памяти — все это поэзия Игоря Чурдалева. Она играет перед нами всеми острыми и пламенными гранями.

И еще она — любовь. Плач по любви. Музыка любви. Распахнутое небо любви.

И еще она — время. Время, которого на самом деле нет.

А что есть вместо времени? Неужели — Бог?

…Игорь! Спасибо тебе — за тебя. Верно ты сказал, назвав однажды свою книгу: «Нет времени». Времени, может, и правда нет. Зато есть ты.

И есть мы: те, кто любит и ценит Поэта.

И повторяет, и перечитывает, и твердит наизусть его огненные строки.

 

ИГОРЬ ЧУРДАЛЕВ — БИОГРАФИЯ

Игорь Чурдалев родился в 1952 году в Севастополе, в семье военного моряка. С детства жил в Нижнем Новгороде. Работал на заводе, окончил филологический факультет Горьковского государственного университета. Занимался телевизионной журналистикой.

Автор поэтических сборников «Ключ» (1983), «Железный проспект» (1987) и «Нет времени» (2002).

Игорь Чурдалев в середине 1980-х был создателем в городе Горьком (ныне Нижний Новгород) культурного клуба «Триклиний» и литературной студии «Марафон». В середине 1970-х и в 1980-х его стихотворения публиковал журнал «Юность» (Москва). В 1980-х подборки стихотворений публиковались в центральной и региональной периодике. Начиная с 2015 года, его стихи публиковал литературно-художественный журнал «Нижний Новгород» (главный редактор Олег Рябов).

Активно работал как независимый журналист в 1990-е и в 2000-е годы. Создавал информационно-аналитические программы на разную тематику.

Выступал с авторскими стихами, интервью, беседами на актуальные социальные и культурные темы с 2000 года по настоящее время.