В конце 1920-х годов Булгаков частенько забегал в небольшой пивной подвальчик при некоем «Кружке́ друзей искусства и литературы» в Воротнико́вском переулке. (Этимология идёт от древних воро́тников, открывающих ворота Кремля. Потом ударение «съехало» на второй слог.) Более известном как Дом работников искусства, — переименованном так уже в 30-х.

Куранты как раз били пять часов пополудни…

Ресторан назывался «Кружка» и, конечно, облюбован был московской пишущей богемой.

Там, — в прокуренном гениями всех жанров и мастей зале, — решались порой глобально нешуточные вопросы. Связанные с дальнейшей публицистической жизнью (или смертью…) их произведений.

Михаил Афанасьевич чрезвычайно любезно обходился с друзьями. Абсолютно не чванлив, абсолютно вежлив. Всегда с удовольствием уступал ораторское место собеседнику. Как правило, мало пьянея от выпитого.

Его ни на кого «непохожесть» описана не раз. Но попробую и я. [Вдруг останется в истории! — и мой натюрморт используют Юзефовичи: и стар, и млад.]

Обаятелен — необыкновенно! Предупредителен, скромен. В шумных компашках держался исключительно в тени, на заднем плане. Никогда не стремился стать центром общества. Но никогда и не отказывал почитать вслух. В подобные минуты интерес был прочно на его стороне: зрители внимали, будучи накрепко прикованные к сюжету повествования.

В свою очередь, рассказчик — симпатичный блондин ростом выше среднего. Гибок, быстр в движениях. Всё замечающие, точнее, подмечающие серые глаза, — въяве отражают происходящее в душе: кипящую страсть, холодное презрение, трезвую жалость либо наоборот — возбуждённое алкоголем отчуждение.

Одет опрятно-старомодно. Будто студиозус из 10-х годов — приличного воспитания, из прилично-интеллигентной семьи. Повзрослевший подросток. Но не забывший въевшихся благодаря наставлению смешливой француженки-гувернантки: дворянских манер конца XIX — начала XX вв.

Лексически — также немного старомоден. Посему концептуальные «коммунистические» словечки звучали не то чтобы иронично, — но по-настоящему смешно, по-сатирически остро. Превращая даже серьёзный животрепещущий сериал — в фельетон.

Внешние манеры — хоть сейчас выходи под софиты: индивидуальности — через край! То же и с творчеством — самобытно, хара́ктерно, но́во.

И важнейшее… В отличие от иных сочинителей, вооружающихся в повседневности всевозможным сценическим антуражем: сдержанностью ли, искусственным (в том числе наркотическим) весельем либо надменностью небожителей, — Булгаков плоть от плоти похож на своих героев: «Он не играл, а писал устные рассказы», — резюмировал его стилистику приятель по «Кружке» и по жизни — В. Ардов.

Так получилось, что примерно в тот же период готовился к сдаче в Художественном театре свежеиспечённый блестящий спектакль «Дни Турбинных». Тогда и столкнулись в «Кружке» непримиримые антагонисты: свободолюбивый драматург Булгаков — с отчаянно бронзовелым, до мозга костей советским критиком В. Блюмом. Шефом театрального отдела Главрепеткома.

Бывало, Блюм противостоял одномоментно нескольким оппонентам, крича и брызгая слюной: «В Союзе нет и не может быть никакого места сатире!! — утверждал пятидесятилетний ретроград выстраданный с годами тезис: — Ибо мы, творцы Мельпомены, должны, прямо-таки обязаны утверждать своими произведениями новый строй. А — ни в коем разе не ругать его, не хаять безудержно!»

Оппонентами же, т.е. защитниками булгаковских «кружечных» идей, в разное время была неспокойная молодёжь — М. Кольцов, Маяковский, Ильф-Петров.

Кстати, Илья Ильф, работавший с Булгаковым в железнодорожном «Гудке», по натуре крайне взыскательный, с характером «кирпича», одним из первых во всеуслышание заявил о неординарном «чистейшем» таланте Михаила Афанасьевича. Что дорогого стоило, чессговоря: скупой на эмоции Ильф хвалил — нечасто.

Блюм же, в неистовом раже отказничества, однажды запретил в Малом театре пьесу «Медвежья свадьба» авторства… наркома просвещения Луначарского. Хоть последний и являлся непосредственным патроном Блюма. Притом что опубликования «Свадьбы» Луначарский добился только лишь благодаря обращению в ЦК партии. [Были в 20-х ещё кой-какие призраки демократии.]

В общем, никакая «кружечно»-пивная обработка Блюма — не помогла. «Турбинных» зарезали. И хотя Художественный театр обжаловал решение репеткома, повторная комиссия тоже не одобрила постановку. Дело зашло в тупик.

Как ни странно — выручил… Сталин. Считавший Булгакова, в принципе, антисоветчиком. Тем не менее сказав, что русский народ должен лицезреть, как даже самые хорошие бескорыстные люди обречены на неминуемую гибель — в случае неприятия ими революции, социалистических идей. И спектакль — пошёл.

Следующий раз Сталин появился в судьбе Булгакова во время приснопамятной бессонной ночи, — позвонив писателю по телефону. Дав совсем уже скисшему под неимоверным давлением РАППа драматургу — место режиссёра в Художественном. Что по итогу выплеснулось «Театральным романом».

Однажды Булгаков шутейно жаловался друзьям в «Кружке», как после победоносного водворения «Турбинных» на сцене, его внезапно и неожиданно обуяли сонмы попрошаек. Считавших драматурга разбогатевшим проклятым нэпманом. И что ему ничего не стоит кинуть «на прожитьё» сотню-другую.

Они звонили домой, вылавливали на улице, ждали у квартиры…

[Добавим, жил Б. в писательском доме на Фурманова (в ту пору Нащокинский пер.) Там его восьмилетний пасынок Серёжка познакомился с 8-летним же Алёшкой Баталовым, — будущим великим актёром: — пасынком упомянутого выше сатирика В. Ардова.]

И вот — как-то уже под утро — раздался звонок. И нетрезвый хриплый голос стал объяснять, дескать, беспокоит стародавний собутыльник по «Кружке». И что намедни он, выйдя из ресторана, поскользнулся — и вдребезги разбил очки в золотой оправе. То есть срочняком нужно 100 рублей на новую.

Булгаков, — тут же не по-детски вскипев, — яростно бросил трубку!

Опять звонок…

Писатель нехотя встал. (Он не мог не подойти — не позволяла врождённая учтивость.)

Закурил…

Кряхтя взял аппарат, мысленно проклиная всё на свете:

— Аллё.

— Товарищ Булгаков. Я вас понял. Золотую не надо. Раз уж такое дело, и мы с вами друг другу не чужие (явно намекая на кабацкое «братство»), то дайте хотя бы на элементарную простую оправу, ладно? Металлическую. Самую дешёвую. Во сколько  вас навестить, дабы особенно не утруждать?..

Настенные часы с кукушкой, — одновременно с недалёкими громкоголосыми кремлёвскими: — пробили пять…

Игорь ФУНТ