— Придется как-то исправляться что ли…

Максим сидел напротив Маши и рассказывал ей суть дела. Говорил он тихо и очень спокойно. Маша делала вид, что ничего не понимала, ерзала на скамейке, и попеременно смотрела на часы, как будто бы ее одновременно ждали в трех местах огромного города.

Она, действительно, ничего не понимала. Ей было даже интересно, как этот красивый молодой человек в дорогом плаще, неожиданно встретил ее на улице, и пригласил вот сюда, в Летний сад, в самый разгар лета, и уже битые три часа рассказывал ей многочисленные истории о героях, о которых она ведать не ведала.

По ходу его рассказала, определенная напряженность нарастала. Маша вдруг  понимала, что в современном мире никто, тем более человек столь успешный, не может просто так пригласить кого-то другого сесть на скамейку, чтобы рассказывать истории, если за этим не стоит нечто очень серьезное, или хотя бы практичное.

Идею практичности Маша понимала лучше. Бурлящая жизнь ее включала обязательное получение денежных средств из всех возможных источников, и это было явным гарантом стабильности ее внутреннего состояния. Она была в чем-то весела, в чем-то мила, считала себя очень романтичной, но, главное, понимала, что схлопотала себе в жизни все возможные удобства, заручившись поддержкой ближних на долгие годы.

Главным ближним был ее хороший приятель Степан, который, собственно, и обеспечивал Маше мирное существование, и работал, не покладая рук, чтобы Маше жилось так, как она читала в книгах детства своей бабушки на даче в Парголово.

— Что? – прослушав Максима еще полчаса, она занервничала теперь не на шутку, как будто бы совсем даже потеряла дар речи. Все-таки ей ужасно не нравилось, что Максим пришел откуда-то ниоткуда и теперь рассказывал ей какие-то несуществующие истории и небылицы. Если в начале ей показалось, что знакомство будет полезным, теперь она была склонна посчитать свое согласие посидеть в парке поступком глупым, неуместным, а главное, нецелесообразным.

— Зачем. Зачем пошла, — приговаривала она про себя, упорно пытаясь разглядеть золотую брошку на лацкане пиджака Максима, которая во время разговора попеременно то проступала на синем дорогом пиджаке, то снова куда-то пропадала.

— Так вот. Придется все… вернуть. — Максим сделал паузу. – Как-то жить по-новому.

Маша попыталась рассердиться. Она еще не совсем осознавала почему она битый час слушала в этом красивом парке рассказ Максима о мифических мирах и загубленном дипломе, и всех других страшных событиях чьих-то жизней, которые Максим с таким пафосом ей навязывал своим повествованием. Она даже вообще не понимала, как и откуда от взялся. Почему она пошла с ним в парк, села на скамейку, и теперь слушала все, что он ей рассказывал так упорно.

— Откуда вы меня знаете? – наконец, спросила она еще через полчаса, немного успокоившись, когда Максим перестал рассказывать, как надо жить, а начал терпеливо рассекречивать чью-то любовную историю.

Истории о любви Маше очень нравились, потому что о любви она сама не знала ничего, кроме возможности испытать ее совсем ненадолго, в течении одного дня, например. Любая история давала ей какую-то новую ментальную возможность. Она даже ощущала, как новая мозговая извилина начинала появляться, и словно осветлять голову, придавая существованию гораздо более радужное значение.

Максим продолжал:

— Придется, стало быть, отменить гадания, Вы понимаете?

Маша не понимала. Нет, она всю жизнь любила ставить свечки. В тайне она даже называла это колдовством. Это у нее было обязательным таким ритуалом. Она просто садилась и никого не спрашивая, на посоветовавшись, начинала свою упорную работу по привлечению вселенских сил. За эту работу, она в общем-то получала то, что хотела, как ей казалось, и даже удивлялась, как человек может делать что-то иначе. Зачем человеку нужно как-то жизнь по-другому, когда можно что-то отчаянно и упорно попросить, добиваясь хорошего результата.

Максим не слушал. Максим ставил условия.

— Вы мне это говорите? – Маша слегка пошатнулась даже. – Вы мне – приказываете что ли?

— Да. – Максим взял ее за руку первый раз за это время. – Приказываю с этого самого дня перестать это делать. Понимаешь?

— Перестать? – Маша немного привстала, совершенно опешив. Ее некогда красивое лицо вдруг совсем потеряло привычную уверенность и самодовольство, стало совсем бледным, как будто бы ее лишали чего-то очень важного и дорого.

— Откуда вы знаете? – прошептала она.

Максим не ответил. – Знаю. Я знаю все, что вы делали за вашу долгую двадцати пятилетнюю жизнь до мельчайших деталей. Знаю, сколько денег вы брали у вашего приятеля, знаю, как он работал. Знаю, чем и как он болел. Знаю, кто умер. Знаю пустоту вашей души. Вашу любовь к деньгам. Вашу продуманную наглость и совершенную неспособность понимать законы мира.

Маша почувствовала где-то в глубине души, что она все-таки провалила свою жизненную позицию. Так точно выстроенная жизнь почему-то рушилась на глазах, как заведомо сфабрикованный, но проваленный спектакль.

Да, последний спектакль она тоже провалила. Все рассчитала точно. Со всеми договорилась. Всех обнадежила.  Афиши, кстати, расклеили по всему городу, но в день спектакля почувствовала себя очень плохо. Стало ей совсем не по себе. Она просто вдруг как покинула себя, разуверилась. Та внутренняя радость от встреч с людьми, славы, вдруг превратилось в тяжелую обузу, и теперь она даже не знала, как доедет до театра. Выйдя на сцену, увидев привычный свет рампы, она даже не смогла сказать что-то громко, почувствовав лишь тусклый голос, который оказался ее собственным фонариком, одиноко лежащим под стулом в гримерной, закатившийся туда совсем случайно.

— Ой не надо! – вслух сказала она, почувствовав, что совсем теряет силы.

Максим усадил ее снова на скамейку и, казалось бы, не думал уходить. Продолжал дальше.

— В общем-то вы никому ничего не должны, если не хотите. Но… так получается, очень много жизней на вас висит, понимаете? Она вынул из кармана сигарету, покрутил ее перед самым носом Маши, а потом выбросил куда-то в мусорный бачок, брезгливо поморщившись.

— На мне? – Маша вся съежилась, задрожала. Как будто бы он озвучил недавний сон, который она видела. — На мне?

— На тебе, дорогая моя, — сказал Максим. – На тебе.

Он вынул огромный синий блокнот, развернул его, и стал зачитывать то, что было написано мелким почерком.

«Буквы, слова, перевоплощаясь в энергию звука, проходят путь своего развития от витка до колоса, от колоса до зерна. Падая в землю и прорастая…»

Маша чувствовала, что ей становится с каждым словом все хуже и хуже. Она не могла понять, откуда Максим брал эти силы воспоминания, но теперь ей явно казалось, что вся ее жизнь отчетливо загоралась перед глазами, словно та свеча, которую она ставила, призывая силы ей помогать. Он больше не говорил ни о ком, кроме нее, как читал историю ее жизни.

“Прорастая дают плоды”, — тихо читал он упорно.

Он рассказывал ей о девушке, которая использовала других, планомерно и упорно, создавая мифы о вечных отношениях и постоянстве. Мифы были придуманы ею для людей, которых она выбирала с завидным упорством, выбирала лишь тех, кто попадал в зависимость от ее историй, верил в их правдоподобность. Неврастеники, алкоголики, истеричные женщины, все те, кто окружил Машу и был таким дивным оружием тех сил, которые она черпала из нового набора ею обретенных.

Потом Максим резко остановился, и Маша, почувствовав определенное облегчение, даже привстала, намереваясь тотчас же уйти.

— Так еще не все, — сказал Максим.

— В каком смысле?

— В таком смысле, что … Мы еще в кино пойдет.

— Какое кино?

— Кино на Невском проспекте. Там будет фильм о тебе.

— Обо мне?

— Да. Со всеми подробностями. Уже пролила она масло …

Маша никак не могла отряхнуться, проснуться. Она хорошо понимала, что незнакомый человек не может знать о ней всего, это было не очень правдоподобно. Но он говорил с такой уверенностью, что ей стало даже страшно в какой-то момент.

— Я тебе не верю. Я не верю тебе! – повторила она четко. Как будто бы убеждая себя саму.

Она сидела на скамейке еще полчаса, опустив голову на руки, скрючившись, не в силах расплакаться. Отчаяние и злость, скопившееся в ее тщедушном теле, вдруг вырвались наружу и сотрясали.

— Откуда он все это взял, — снова повторяла она, в которых раз ежась от одной только возможности потерять Степана, работу, и море удовольствий, которые были заранее запрограммированы ею, и так выверены по календарю.

— Я больше того, скажу тебе, — продолжал Максим. – Я даже знаю, что ты решила Степана так вдруг взять и бросить, и выйти замуж. Я даже знаю, на какой день назначена свадьба.

— Свадьба? – лицо Маши немного преобразилось.

— Да, — спокойно отозвался Максим, уверенно кивая головой, в такт каждому слову, – Скоро свадьба. И в общем-то придется мужу отдать все с потрохами. И поступит он с вами не очень хорошо, если честно… Но это не сейчас. И – все можно исправить.

— Какое масло? – нервозно, не переставая удивляться продолжала Маша разговор, уже с явно большим энтузиазмом.

— То самое. Но дело вовсе не в этом, можно в ту сторону не ходить…

Маша прищурилась, вспомнив, как долго Степан просил ее отдохнуть этим летом, как много совместных планов они настроили, как здорово было, что в их жизни было так много общего. И как, тем не менее, было бы прекрасно изменить эту жизнь в одночасье.

— Вы не сказали главного? – спросила Маша.

— У вас есть еще несколько минут.

— Вы не сказали самое главное…

— Что именно?

— Что мне делать?

— Жить искренне, — ответил Максим и улыбнулся во все прекрасные белоснежные зубы.

Он летел почти над тропинками Летнего сада. Его плащ развивался на подобии крыльев, изредка меняя окраску. Он летел на разных скоростях, почти не касаясь земли, вдыхая свежий ветер, расправляя спину и набирая легкие полные воздуха. Маргарита ждала его в кафе. Она спокойно оглядела его с ног до головы, заказала апельсиновым сок, и, ничего не говоря, протянула ему целую пачку завернутых в картонную бумагу фотографий. Максим долго рассматривал те многие фрагменты жизней, которые отражали их последние встречи, неуловимые моменты и неожиданные ракурсы.

— Интересно? – Маргарита протянула ему еще один снимок, чуть более блеклый, чем остальные. На ней был изображен сам Максим. Чуть выше обычного своего роста, улыбчивый, красивый, и очень вдумчивый. Он сидел за столом, и что-то упорно писал, время от времени перелистывая черный красивый блокнот с золотым теснением.

— Это я? – Максим поднял глаза и посмотрел, наконец, на Маргариту.

— Это ты!  — ответила она и улыбнулась краем рта.

На какое-то мгновение Максим почувствовал, подумал, что это фотография его будущего. Осознавая, что именно этого будущего он не хотел и не должен был знать, осознавая всю неправильность и запрограммированность попыток заглянуть в будущее, он вдруг понял, что Маргарита никогда бы не могла такое сделать. Даже зная будущее, она никогда не могла бы его раскрыть для него, уничтожив все возможности свободы, решений, и того удивительного света и неопределенности, которые любому человеку уготованы.

«Нет, она бы не сделала так», — ответил Максим сам себе. – «Это я не в будущем. Это я — в прошлом. Да, я в прошлом. Я был такой. Я всегда был такой. Просто я забыл, что таким можно быть. Она тогда все мне вернула. Воскресила меня».

Они вместе шли по Невскому, касаясь друг друга плащами, слегка поднимаясь над землей, как большие птицы, которые стремились куда-то ввысь. Обшлага ее белого пальто меняли цвета, и их полет стремительно завершался уже почти что над Казанским Собором. Постепенно они становились невидимыми для других, осваивая иные пространства, а потом вновь спускались на мостовую, набирая все большую скорость.

Нина Щербак

фото автора