Мне этот вечер слишком ясен,

Мне этот ветер слишком тих,

И только горизонт прекрасен:

Он – грань далеких вод живых.

—

Как шов, соединивший ткани,

Он слишком вечен, слишком прям,

Он – часть вселенских очертаний,

Которых не расчислить нам.

—

Такою же прямой чертою

Соединен твой светлый взор

С взошедшей на воды луною

И со звездой над кряжем гор.

—

И, может быть, мы не узнали

Еще, как непреложно тут

С земли восходят вертикали

И к тем высотам нас ведут.
 
Канн, 1927

Повесть Нины Берберовой «Аккомпаниаторша» — блестящий пример прозы серебряного века. Четко выстроенный нарратив, плавно развивающаяся сюжетная линия, яркая форма изложения.

История получения молодой девушкой работы и позиции при известной оперной певице – отправная точка отчета всего повествования. В самом начале книги девушка теряет мать, ее новая функция как будто бы восполнение трагедии, той роли, которую играл близкий человек, своеобразная компенсация важнейшего и утерянного.

Психоаналитическая трактовка напрашивается сама собой, в связи с тем, что повесть не так реалистична, как кажется на первый взгляд. Сюжет как будто бы прост. Молодая девушка Сонечка Антоновская испытывает к своей наставнице Марии Николаевне Травиной сильные чувства, любви и ненависти, преклоняется перед ее возможностями и красотой, перед ее успехом, талантом и шансом новой жизни. При всем при этом молодая девушка быстро осознает, что оперная певица помимо мужа Павла Федоровича имеет еще любовную склонность к Андрею Григорьевичу Беру. Девушка до такой степени проникается к истории Марии Николаевны, что мечтает этого мужа устранить, даже убить. В какой-то момент из Парижа все герои попадают в Лондон, и, в результате, все-таки муж Марии Николаевны, узнав о происходящем в доме, пускает себе пулю в лоб. Печальный, нешуточный и драматичный ход. Но Сонечка не имеет к данному исходу никакого отношения. Несмотря на то, что в какой-то момент внутренне отказывается даже от шанса своей собственной, личной жизни.

Повесть встречают тепло. Последующая экранизация какое-то время спустя (фильм 1992 года) усиливает впечатление. При прочтении возможных трактовок повести бросается в глаза тот факт, что Нина Берберова тщательно выписывает образ Сонечки, которая оказывается вытеснена из любой возможной ситуации. Она не добивается того, чего могла бы добиться, находясь рядом со столь успешной женщиной. Ей даже не удается повлиять на ход событий личной жизни (хотя она тщательно следит за тем, чтобы тайна Марии Николаевны не была выдана), ее теневой статус так и оказывается таковым, так как конфликт в любовном треугольнике разрешается без нее.

Перед тем как мы перейдем к психоаналитической трактовке повести, хотелось бы добавить, что интереснейшим фактом становится взгляд самой Нины Берберовой, ее отношения к поэту Александру Блоку или поэтессе Анне Ахматовой, людям ярким и известным. Вот как Нина Берберова пишет об Анне Ахматовой в книге «Курсив мой»:

«Ахматова была в белом платье со «стюартовском» воротником (какие тогда носили), стройная, красивая, черноволосая, изящная. Ей тогда было под тридцать, это был расцвет ее славы, славы ее паузника, ее челки, ее профиля, ее обаяния» <….> Это «очень приятно» мне показалось таким светским, обращенным ко мне, словно ко взрослой, пожатие руки оставило впечатление чего-то узкого и прохладного в моей ладони, я хотела убежать – от смущения, волнения, сознания своего ничтожества».

Или далее о Блоке:

«И Блок сказал «очень приятно», едва взглянув на меня, пока на одно мгновение его рука коснулась моей руки. Густой туман все заволок вокруг меня в одну минуту, и в этом тумане потонуло неподвижное и печальное лицо Блока, прядь Кузмина, очки Сологуба. Я бросилась бежать обратно, протолкалась к своему месту, села. Что теперь? – пришло мне в голову. Куда идти? Что делать с собой?»

В этом описании улавливается определенная неуверенность главной героини, ее очарованность известными людьми, которая, впрочем, Нине Берберовой почти не свойственна, и никак не характеризует размашистый стиль автобиографического произведения «Курсив мой», скорее ее уважение, даже преклонение перед известными личностями – исключение для этой книги.

В приведенном мною описании есть как бы ключ к пониманию «Аккомпаниаторши». Угадывается возможный факт раздвоения образа девочки и оперной певицы, их внутренняя неотделимость друг от друга, их взаимодействие и взаимосвязь. Таким образом, не совсем правомерным будет реалистичное противопоставление зрелой женщины и начинающей свой путь девушки. Это было бы слишком банально. Скорее, это «две стороны одной медали», этапы развития одной и той же личности.

На память приходят известные литературные произведения, которые были под сильным влиянием психоаналитической трактовки текста, который был применен для их анализа. Так, Эдгар По и его рассказ «Украденное письмо» славится еще и тем, что французский психоаналитик Ж. Лакан подробно описал, как письмо в данном произведении обозначает не само письмо, а скорее – бессознательное. Министр крадет у королевы любовные письма. Для поиска пропажи королева сначала нанимает полицию, но, разуверяясь в их возможностях, приглашает частного сыщика, Дюпена. При попадании в руки к каждому из действующих лиц, письмо высвечивает особенности личности. При этом сыщик Дюпен в рассказе становится своеобразным психоаналитиком, который может декодировать ситуации, просчитать возможный ход событий. Одна из важных мыслей рассказа в том, что истина всегда находится перед самым носом. Сходным образом, «похищенное письмо» всегда находится перед самым носом полиции, но его никто не видит, поскольку полиция ищет в сфере действия «реального». Если аналитик вглядывается только в «реальное» (терминология Лакана), а не в воображаемое или символическое, он не сможет грамотно трактовать события. Лакан обращает внимание на то, что письмо должно всегда находиться на открытом месте (как бы «перед самым носом»), именно там его никому не удается найти, кроме талантливого Дюпена. Движение украденного письма завершается, когда оно попадает, наконец, в руки его истинного владельца – мужа королевы, он и есть хранитель всех тайн, основа семьи и спокойствия.

В данном случае, подобная трактовка применима и к повести «Аккомпаниаторша». В повести нет письма, но есть постоянная лакановская «зеркальная фаза» встречи молодой девушки и взрослой состоявшейся женщины. Их встреча должна обязательно закончится расставанием – момент, когда девушка осознает свое полное ничтожество, оставляя для читателя возможность так никогда не делать! Но для ткани пьесы именно такой исход полного ничтожества одной, и победы другой – просто необходим. История взаимоотношений с обоими мужчинами, скорее также – гимн супружеству. Тот факт, что героиня все же не может расстаться со своим любовником, ни в коем случае не ставит под сомнение определенный автором приговор. Просто для литературной формы довести любовь до края, до предела – сильный авторский выбор для произведения впечатления. Но это вовсе не значит, что решение героини правильное. Оно правильное только тем, что оно – завершенное.

Другое известное произведение, которое в мировой литературе трактуется психоаналитически – это «Поворот винта» Генри Джеймса.  В этом романе главная героиня — гувернантка, попадающая в дом для воспитания детей, которым грозит опасность. Гувернантке чудится — история, приходят на память — видения. Рукопись воспоминаний гувернантки, в результате, попадает к редакторам, которые в начале романа и обсуждают текст, сидя перед камином. Влюбленность в главу дома, двоящиеся картины этого мира и мира загробного – все указывает на определенную долю не жанровой готики, а особенности психики главной героини. «Поворот винта», который на момент написания считался готическим романом, к 1934 году приобретает в литературоведении ярко-выраженную психоаналитическую трактовку. Героине чудится все – похищение детей, предыдущие слуги, которые появляются в самый неожиданный момент, гибель ребенка. Все это происходит по причине болезненности восприятия героини, а вовсе не по причине жанрового своеобразия повести.

В «Аккомпаниаторше» сходный паттерн. В самом начале мы узнаем судьбу записок:

«Эти записки были мне доставлены г. П.Р. Он купил их у старьевщика на улице Роккет, вместе с гравюрой, изображающей город П. в 1775 году, и лампой, бронзовой, когда-то керосиновой, теперь, впрочем, снабженной довольно порядочным электрическим шнуром. Покупая гравюру, г. П.Р. спросил старьевщика, не найдется ли у него еще чего-нибудь русского. «Есть», — ответил продавец и достал из пыльного шкафа, стоявшего в углу старой лавки, клеенчатую тетрадь, такую, какие испокон веку служили особам, преимущественно молодым, для писания дневников».

Психоаналитическая трактовка повести, на наш взгляд, делает из нее не образец жестокости, не описание страстей, чувства зависти девушки по отношению к своей покровительнице. Подобная трактовка помогает осознать, какой путь проходит психика при становлении, при обретении и конструкции собственного «я», столь важного для жизни и развития. Нина Берберова – абсолютный профессионал своего авторского дела, так легко справляется с поставленной задачей, рассказывая свою автобиографию вновь и вновь, преломляя сюжетные линии, и накладывая на них печаль, грусть, торжество и восторг собственного опыта становления.

Конец повести ярок и написан от лица Сонечки:

«Она замужем за Андреем Григорьевичем и в Европу не собирается, — она поет в Филадельфии, раз в два года ездит в турне, и ее особенно любят в Калифорнии. Она присылает мне письма, газетные вырезки о себе, иногда деньги. Деньги мне очень нужны: зарабатываю я мало, — я играю на рояле в маленьком кинематографе, на одной из улиц, выходящих к Порт-Майо. Оркестр наш состоит из трех человек: я, скрипач, он же дирижер, и виолончелист, перед которым, кроме виолончели, стоит также и барабан с тарелками. Это место, как ни странно, нашел мне Нерсесов. Было это почти год спустя после отъезда Травиной. Вскоре после того Нерсесов умер».

Возникает тот же вопрос, который часто задавали критики в отношении Владимира Набокова. А есть ли душа у этих персонажей, или они просто тщательно выверены? Нет ли гибели души в этом постоянном становлении и силе духа женского образа, так отчетливо утверждаемый Ниной Берберовой? Имеет ли право на существование столь механистичная трактовка бытия? Не хочется ли нам подчас большей лиричности, Блока с его «несказанным», или Ирины Одоевцевой с ее «любящий человек видит любимого человека не таким, каким он есть, а каким его задумал Бог».  Есть в Нине Берберовой определенная степень мудрого видения, мудрого до такой степени, что иногда даже мороз идет по коже. Видимо, доля слабости, глупости и слепоты все-таки придает человечности любому писателю и критику. Как хорошая мода подразумевает небрежность, так и мысль, слишком грамотно отточенная, не может до конца являть собой человечность во всей сложности своего проявления. Вот, честное слово, какая-то не русская Нина Берберова. Может быть, поэтому к трактовке ее некоторых текстов и подходит психоанализ, столь непростой для русского восприятия, столь манящий своим опытом, провидением, и способностью пронзить до основания. Русская традиция все-таки о тайне бытия, о невозможности его познания. В этой постоянной битве между психоанализом и внутренним ощущением нежелания столь сильной логики и пребывает, наверное, любая мысль, вне зависимости от своей национальной принадлежности.

Еще один вопрос, который, возможно, хочется задать. А есть ли любовь в данной повести, где она прячется за страстями, за постоянным выбором между собой и — Другим? Любовь, как это бывает обычно, при применении психоанализа – сосредоточена в руках психоаналитика. Именно он помогает распутать историю (как Дюпен), именно он берет на себя труд создания мозаики психологического поля. Нина Берберова создает тот мир, который ей видится, как преломление собственной картины мира, как слепок восприятия чужого опыта, но именно этот прожитый и сконструированный опыт, кропотливо созданный, и является высшим проявлением авторской любви, бескорыстной, жертвенной и глубокой.

Нина Щербак