Парни сидя на двух лавочках играли на гитаре, было жаркое сибирское лето, шёл 1980 год. В Москве была грандиозная по масштабам Олимпиада. В это лето умерли Владимир Высоцкий, и Джо Дассен. Друзья играли на шестиструнке, семиструнным строем почти никто не умел среди нас, пел не просто друг Эдик, сколько помню себя, столько и его, из барачного детства мы родом, а теперь вот в новых панельных домах живём, нет теперь и конного двора. Лошадей там было много, потом лошади исчезли, и мы бывало играли прямо на красивых цветочных полях, там же располагался ветеринарный пункт.

Теперь вокруг новые пяти и девятиэтажные дома, школы, детсады, больницы, дороги, и всё это новое, друг  пел: «Город уснул, ты мне стала чужою. Да здравствует ночь! С ледяною луною. Пусть кто – то другой, твои губы целует, но никогда, пусть тебя не ревнует». И хоть центральные газеты страны, уже не трубили о Братске, так, как ранее, город  трудился, и вырабатывал для огромной державы алюминий, железобетонные конструкции, котельные установки, отопительные радиаторы, бумагу, картон, и много чего ещё… Строился наш родной сорок пятый квартал, славно трудились наши гиганты индустрии: «завод отопительного оборудования, КБЖБ, БРАЗ, БЛПК, СТЭМИ, многочисленные АТУ, леспромхозы, железная дорога, аэропорт…

Вдруг к нам подошёл человек, было ему под сорок. Для нас пятнадцати, шестнадцати, да семнадцатилетних он казался каким – то древним. Мужик присел, и стал разговаривать с Вадимом. Гитара не прерываясь играла, исполнитель песни продолжал петь: « Встречу тебя в этот пасмурный вечер. Встречу тебя. Ты с любимым навстречу. Ты тихо пройдёшь, бросишь холодно взглядом. И промелькнёшь моей юности рядом. Знать навсегда, мы с тобой расстаёмся. Знать навсегда, ты с другим остаёшься. И снова один, с грустной песней своею. Я тихо бреду, по уснувшим аллеям». Мужик поговорив с Вадимом, поднялся с лавочки, и пошёл. Вадя сидел какое – то время ошеломлённый, был он, как впрочем почти все молодые люди слишком впечатлительным. Гитара замолчала. И Вадим сказал:

— У мужика этого друг умер. Он мне сейчас сказал: «Сначала будете молодыми, радостно тогда жить, весело, потом армия, свадьбы, дети, но годы пройдут, и вы будете хоронить друг, друга».

Помню никто не задавал вопросов Ваде, словно все всё поняли. Эдик запел снова, Володя и все мы поддержали песню: «Какого цвета облака? Спросил меня мой сын слепой. Ну как же я тебе скажу сынок, ведь ты не видишь мой родной». Потом я не помню слова, но слепой сын предполагал в песне, какие могут быть облака, и снова мы пели: «А это правда, что они плывут, и что умеют исчезать? Да это правда облака, бывают разные сынок, вот это будто бы река, вот это будто серый волк. Я не сказал ему тогда, что туча чёрная была, она похожа на его глаза, и как зрачки его темна»… Дальше я снова забыл слова, много лет прошло, но там были такие ещё слова: «Ну что ж ты папа замолчал, и у тебя дрожит рука».  Учились и жили мы весело, вся страна так жила, да к тому же молодость, выпивали винишко, Агдам, Вермут, много тогда было вин, очень вкусное Братское пиво, и спустя годы понимаешь, что были эти вина очень качественными и вкусными. Все отслужили в армии, свадьбы. Но при частых встречах, собираясь семьями, всегда пели песни: «Войско Святослава возвращалось с боя, только нету князя посреди дружины, на кровавом поле голову сложил он», или «Схоронившись от порыва ветра, ты в час ночи тащишься домой, бросила окурок на дорогу, искорки летят по мостовой»…

И первая наша потеря Серёга Шавров, убийц так и не нашли. Через не сколько дней не перенеся горя умирает мама Серёги, тётя Рая. Серёга тоже играл на гитаре, и у него была любимая песня про Дельфинёнка, и он бывало часто пел: « В океане среди шумных волн, где дельфины нежатся с пелёнок, раз попался под рыбацкий борт, маленький попался дельфинёнок. И тогда изрезанный винтами, оставляя след багрово – алый. Всё быстрее приближалось дно, а дельфин кричал: «Ну где ж ты мама?». В этой песне мать дельфинёнка, узнав о гибели сына, бросилась на этот рыбацкий борт, и погибла. С Серёгой случилось похожее, но он слава Богу, успел отслужить в армии, у него родилась дочь, но вот убили, и мама умерла его от этого. Это были уже девяностые …

Не легко пришлось, как всему нашему многонациональному народу, пережить моим друзьям эти девяностые, не только кровью и потом далось безвременье окаянное, страшно вспоминать, слава Богу, почти у всех моих друзей сохранились семьи. Господи! Как же это важно в любые времена. Дети выросли, теперь у друзей уже большие внуки, умер ещё один из наших друзей Юра Седов, но он уже к тому времени не жил в Братске, пройдёт несколько лет, и Лёшка — рыжий помрёт, всех это ждёт, прав был тот мужик из далёкого уже детства. Да, понятно, что всё это общеизвестно, но когда это касается лично тебя…

Было мне уже за пятьдесят, сторожил большое здание связи, вдруг в пять часов стук в дверь, оказалось пришёл весь избитый Андрей Крамар, работал он радиотехником, это были последние годы, когда ещё работало наше до боли родное проводное радио:

— Толик! Пусти. Хоть обмоюсь.

Андрей когда – то уже давно работал с моей мамой на железобетонном комбинате, теперь мы работали на одном предприятии, мужик он добрый, я бы сказал слишком добрый, семейная жизнь не сложилась, выпивал. Я тут же раскрыл дверь:

—  Андрей? Конечно проходи, ты тут сколько уж лет отработал.

— Спасибо Толик!

— Да ты что? Иди умойся, а то кровь течёт.

Андрей пошёл на второй этаж, где можно было умыться. Возвратился довольно быстро, выглядел уже лучше:

— Понимаешь, сидим с другом на лавочке, ночь, тепло, хорошо, молодость вспоминаем. Молодые подошли, и побили нас, обидно, тихо сидели. Просто так избили, ни денег, ничего не взяли. Выпили мы конечно, но тихо сидели, от жилых домов далеко, на бульваре Орлова, на лавочке сидели. Силы уже не те, чтобы сдачи дать, а те кобели молодые, потом ещё хвастаться будут перед друг, другом. У нас в молодости были драки, такова жизнь, но чтобы так просто избить. Хотя понимаю в любые это времена было. Бывало дерёшься, видишь соперник проигрывает, всё хватит, конец драке, а эти нет, у них никакой жалости нет, кричу им: «Вы что фашисты что ли? С вашими дедами, отцами, поди, где не то, мы работали». Нет, ничего на них не действует. Изменилась жизнь.

— Андрей! До работы ещё два с половиной часа, иди к себе в каморку, поспи, там я знаю, и лавочка удобная есть, можно прилечь, передатчик шумит, но ты же привык.

Андрей пошёл спать. А мне вдруг вспомнилось, как недавно приходил работник станции Юра Зайцев, увидев мою булку хлеба на полу   в коридоре, возмущённо сказал:

— Ты почему Толик хлеб на пол положил? Я дома от хлеба крошки все собираю до единой, потом, обваляешь этими крошками котлеты, и не прилипают они к сковороде.

С улыбкой отвечаю:

— Юра! Мне ещё почти сутки дежурить, а в коридоре холодно, хлеб не портиться, потому туда и положил, а с хлебными крошками, я как и ты делаю, да сухари сушу, сыновья эти сухарики махом съедают. Хлеб у нас в России понятие святое. Вспомнилось мне тогда, и моё стихотворение о хлебе, улыбаясь, шептал про себя:

…

Внук хлеб в окошко запустил

– Остался от обеда.

И оплеуху получил

От старенького деда.

Внук закричал: За что! За что!

И дед ему ответил:

Есть на Руси закон святой:

Дороже нет на свете

Буханки хлеба на столе.

– Запомни те слова.

Всему другому на земле

Хлеб – царь и голова!

Немало песен и стихов

На суше, море, в небе

Как об основе всех основ

Народ сложил о хлебе.

Труд хлеборобов с давних лет

– Суровый, честный жребий.

И ты, внучок, прими обет –

Заботиться о хлебе!

Коллектив на станции был дружным, работали все с начала открытия станции, много лет прошло со дня открытия. Когда – то давно рядом со строящейся этой кирпичной станцией стояли наши холодные бараки, работая и вспоминая барачную жизнь, людей того времени, всё это давало пищу для размышлений о прошлой жизни. Боже! Вот именно здесь стоял барак, где мы жили с мамочкой. От этих воспоминаний часто вздыхал, и башка моя заметно белела. Очень хорошие работали на станции люди.  После развала, родного до боли отопительного завода, пришлось сменить не мало мест, и я был рад, что попал сюда, по ночам писал сказки, рассказы, потом их публиковали на литературных сайтах страны, и в бумажных журналах, радовало и то, что публиковали не за деньги…

Вспомнился мне тот мужик из далёкого уже детства, вот почему, всё правильно он тогда сказал, только он сказал про друзей, а помимо друзей, ежели ты живёшь в деревне ли, посёлке или в городе, сколько за жизнь встречаешь хороших знакомых. И вот приходит время, что всё чаще бываем на погосте, хороним родных, друзей, близких, знакомых. И все эти люди будут храниться в душе  у каждого человека всю жизнь, до боли глубока, коробка таких воспоминаний…

На улице стоят всё те же дома, что и в юности, но и они стареют. Идя по улице невольно наблюдаешь как бегают дети, играют в войнушку, катаются с горки. Летом когда приезжаешь на наши родные заливы, с замиранием сердца глядишь как купаются дети, и восхищённо кричат, когда увидят маленькую рыбку, плывущую ондатру. Вместе с родителями милые наши дети рыбачат, собирают грибы с ягодами, глядя на детей, волею жизни вспоминаешь своё уже такое далёкое – предалёкое, барачное детство, время тогда шло по — другому. О Боже! Как мы похожи, только тебе скоро помирать, а им жить, тем самым продолжая нашу Россию…

Не давно узнал, что Андрей Крамар умер, мама его умерла не много пораньше его… Об этом я узнал от Светланы, которая раньше работала на станции, теперь работает в магазине под названием «Советский Союз», хороший магазин, полюбился он нашим правобережцам.

Баянист нашего хора Саша, предложил мне исполнить на ветеранском конкурсе песню Дадали «Из Луганска на Донецк», саднит в груди, переживая за детей, стариков, наших солдат погибших, и погибающих сейчас на Донбассе, волнуюсь, ведь надо так исполнить, чтобы не сфальшивить, как учили меня мои учителя…

Иду. На улице февральский снежок с ветром, скоро март, глотаю ртом снежинки, пока есть такая возможность…

Анатолий Казаков

Братск

Фото из открытых источников