Прошло сорок лет, время повернулось вспять, как вода в Иордане.

Сейчас, в новое время, старое время, прошлое, тоже, казалось, изменилось. Каждый из нас режиссёр не только своего настоящего, но и прошлого. Назад смотреть с благодарностью – великая благодать, которая не каждому открывается, не всякому под силу, не любому удаётся.

Смотрины – был такой обычай во времена Ивана Грозного. Сегодня в космосе побывали сотни людей, но сила традиции в народе неиссякаема, и всем понятно слово «смотрины».

В её жизни тоже были «смотрины», как пережиток прошлой её жизни, в которую она позволяла себе и другим заглядывать.

Она вздрогнула и проснулась. Ее кто-то хлестко ударил по лицу, она это ещё ощущала. Лохматая лапа метнулась вниз под диван. Она это видела. И уловила слова. «Это я, леший, к тебе пришел.» Рванулась, чтобы увидеть. Села на кровати и совсем проснулась.

Чувствовалось приближение рассвета, хотя в комнате было еще темно.

«Опять…»– вспомнила она. Белая болонка вильнула хвостом, облизнула руку.

Вчера у сестры она встретила своего мужа. Почему он поселился рядом с её сестрой после освобождения, почему не общается со своей сестрой Кирой? Эти «почему» преследовали  её 40 лет. Это было в старое советское время, когда не только чиновники были все партийные, но и артисты и писатели. Хорошее это было время или не очень, решает каждый из опыта своей жизни.

Катерине нравилось новое время, но прошлое нагоняло и воспоминания, как старое кино, прокручивалось то во сне, то в разговоре с ровесниками.

– Кончилось лето, – печально улыбнулась Катя.

– Лето? – переспросил тогда Олег.

«Все кончилось», предчувствовала она и с грустью сказала:

– Надо переезжать: мне в общежитие института, тебе – домой, к родителям.

– Разбегаемся? Нет! – вскочил Олег.

— Останемся здесь? Как? Нас выгоняют хозяева.

— Я нашёл новую квартиру. Рядом.

Они остались. Закружил сентябрь осенним листопадом. Времянка. Печка. Дачный пригород. И электрички, электрички…

Однажды утром Катя ехала в электричке и вдруг почувствовала, что слабеет, сильно кружится голова и, боясь упасть, изо всех сил стараясь удержать сознание, повисла на плече какого-то парня. И только успела шепнуть: «Мне плохо…»– как электричка закружилась, поплыла как корабль.

Очнулась Катя на платформе. Электрички на путях уже не было.

Она была из интерната, и это ощущение сильных рук рождало в ней смутное чувство близости отца, которого она не помнила, которого никогда не было, так как в свидетельстве о рождении был прочерк. А потом интернат и детдом. И чудилось ей, что это он сейчас здесь, добрый и сильный. И наплывало, словно туман или мечта, тихое доверчивое спокойствие.

В машине скорой помощи пожилая фельдшер, по-житейски просто спросила, заглядывая в глаза девушке:

– А ты, милочка, не рожать ли собралась?

Катя от растерянности покраснела.

Врач-гинеколог подтвердила предположение: ранняя беременность и токсикоз.

Вечером Катя с волнением ждала любимого.

– У меня будет ребенок… – сказала она сразу, как только Олег появился на пороге их маленькой времянки.

Он молчал.

А в ней гасло чувство, когда кажется, что ты маленькая девочка и тебя сильно-сильно любит кто-то. Надежные руки, и ты не спрашиваешь: «Куда, мама?» Жизнь возвращала ее в действительность без романтических иллюзий.

Она молчала, становилась послушной, мягкой и женственной, ожидая родов.

* * *

В воскресенье было пасмурно, и дождь, холодный, осенний, хлестал по окнам электрички, моросил над городом. Олег излишне заботливо помогал ей заходить и выходить из транспорта, и Катя по-детски задорно смеялась над ним, не чувствуя в себе еще ничего особенного. Но в нем был такой необузданный прилив радости и силы, что он на руках внес ее на второй этаж дома. «Друг будет рад!» Он нажал на кнопку звонка квартиры друга.

Дверь открыла женщина, полная, лет пятидесяти, с короткими распушенными химической завивкой волосами, покрашенными в каштановый цвет. Белая лохматая собачонка извивалась у нее в ногах, стараясь выскочить за порог.

– Здравствуй, мама. А где именинница?

– А мы думали, что ты не придешь… – нараспев протянула женщина. – Совсем пропал… – она сердито отталкивала от двери болонку.

В зале был уже накрыт стол, но еще не начинали, видно, их ждали. Катя села в кресло у окна. Почувствовав ее одиночество, к ней подошла собачка. Потершись у ее ног, принюхавшись, прыгнула на колени. Шерсть у нее была белая, чистая, в крупных хорошо расчесанных колечках, нос мокрый, а в глазах застывшая смоль древнего янтаря.

– Привет, собачка, – тихо сказала Катя.

Та ткнулась мокрым носом в ее щеку.

– Как тебе живется?

Собака стукнула лохматой лапой, подняла морду, и в магической черной глубине глаз была такая тоска…

– Гулять не пускают?

– Катя! Что я вижу? Вы с Мусей уже нашли общий язык? А я слышу – ты разговариваешь. Я рад! Вот видишь, все хорошо. Извини, Муся, нам мама велела помыть руки, все будут садиться за стол, поняла, собачонка? – сказал он полушутя и сбросил болонку на пол. В коридоре, щелкнув выключателем, прошептал подбадривая:

– Будь как дома…

Она включила холодную воду и долго держала руки под сильной струей, то сжимая, то разжимая пальцы, словно неопытный актер, боясь своего первого выхода.

За столом уже сидели, когда она вернулась в зал. Олег встал, суетливо, в неловком молчании помог Кате сесть на диван ближе к шкафу, сам устроился с краю.

Напротив – молодая женщина в новом нежно-розовом платье с пышными сборками под грудью, видно ожидались скорые роды. Рядом с ней – высокий молодой человек, он сидел, некрасиво сутулясь, словно за детским игрушечным столиком. Справа и слева – мать и отец.

Наполнились рюмки. Все улыбнулись. Отец и мать выпили за здоровье дочери Лорочки, Олег – за счастье сестры Лорен, муж именинницы – за благополучное рождение сына. Лора, возбужденная и розовая от внимания, вдруг спросила брата:

– Олег, а твоя девушка кто?

– Катя – студентка первого курса, – бойко ответил он сестре. И вдруг задиристо выпалил. – И жена моя.

– Жена? – переспросила Лора, как будто не расслышав.

И замерли тарелки, вилки, рюмки, застыли лица.

– Как это? Жена? – наконец прошептала мать, растерянно посмотрев на главу семейства. Он аккуратно держал на вилке свежий кусок ветчины, не выказывая никакого смущения или замешательства.

Лора перевела взгляд с отца на мать, потом высокомерно посмотрела на брата, который был младше ее на четыре года. И насмешливо улыбнувшись, иронично спросила:

– Вы что, и готовите вместе?

– Да, – сказала Катя, как на допросе.

– И ходите?

– Да.

– И все покупаете, и…

– И даже спим вместе, – неожиданно остановила ее Катя.

Тишина, словно ядовитое облако, повисла над столом, и слышно было, как болонка трется о ноги.

Натянутым до предела голосом Катя проговорила медленно, точно по слогам:

– На одной кровати… – и спокойно посмотрела в бесцветные глаза именинницы. Но в следующее мгновение спокойствие оборвалось в ней, и Катя, морщась, словно от тошноты, встала.

– Пусти, – сказала она Олегу. – Зачем ты меня сюда привел?

Но он сидел не шевелясь, не давая ей уйти.

Лора, грузно опираясь о стул, встала, обиженно вышла из зала. Заспешил встать и выйти и ее муж, сутулясь от своего высокого роста. Катя устало, будто боясь потерять сознание, как это случилось с ней в душной электричке, стараясь расслабиться, откинулась на спинку дивана. Зазвенел, будто тысяча далеких колоколов, хрусталь, и она почувствовала боль. За диваном стоял сервант, о который она стукнулась. Но ничто не разбилось, только жалобно зазвенело.

– Нечего тут истерики закатывать в чужой квартире, – приводила ее в чувства мать Олега.

– Не волнуйтесь, если что разбилось, мы заплатим, – Катя видит мещанскую обстановку. Она уже купила фату и белые туфли.

– Заплатим! – Передразнила ее хозяйка дома, практичным, медленным взглядом оценивая немодное платье на студентке. Такое ее Лорочка никогда бы не надела, тем более зная, что идет в дом родителей мальчика, с которым… «Вон он как за нее…» – с обидой думала мать.

Дом ее сиял достатком и даже роскошью, по сравнению с обычными советскими квартирами. Муж – важный чиновник – старался и для семьи сделать все, чтобы дом был прочным и счастливым.

– Лорочка, дочка! – закричала мать. – Тебе нельзя волноваться! Приляг на диване.

Отец Олега молчал. Болонка вертелась в ногах, тыкаясь холодным носом в пальцы рук, выглядывала из-под стола.

Мать Олега, качнула распушенным пуком волос, открыла рот и закричала:

— Что ты закатываешь истерику? Ты пришла в мой дом! А ты что ожидала? Объятий? «И даже спим вместе». Что тебя привело в удивление, невеста?

– Хватит! – отец спокойно и властно остановил ее. – А мы разве не так начинали?

– Это ты мне? – негромко, словно выдохнув, произнесла мать. – Мне? Через двадцать почти лет? – хлопнула дверью.

Отец встал. Невысокий, плотный, сияющий уверенностью, он был чиновником в большом провинциальном городе. Обладая выправкой и умением владеть собой на людях, он был не доволен, что сорвался. И ушёл в свой кабинет, он был чиновником средней руки, и как Акакий Акакиевич, исполнял свои обязанности с должным усердием и даже брал бумаги домой на выходные, если не успевал на работе.

– Олег, я здесь лишняя, чужая. Пусти! Я хочу уйти.

– Я люблю тебя! – кричал он.

И ей стало жалко этого большого мальчика. Но жалость, разве это любовь?

– Прости их ради меня, – говорил он торопясь. – Отец объяснит матери, она все поймет. У нас будет ребенок… Я должен поговорить с ним сейчас. Подожди…

И ушел.

Из-под стола вылезла собачонка.

– Тебе хорошо тут? – гладила ее Катя.

«Кормят хорошо, купают часто, комната отдельная, а гулять не пускают…» – Не выводят? Почему? «Некогда: то праздники, то дела. Много варят, стирают, вяжут, шьют… Я знаю, он внес тебя сюда на руках. Если ты не уйдёшь сейчас, то… «

– Нет!

«А меня гулять не пускают… Пусти ты меня?!» Собачонка выглянула в прихожую, махнула хвостом.

«Иди. Там никого нет», — сказала Катя и тоже ушла, словно на паводке у кого-то.

Катя хотела встать, она почувствовала сильную боль, словно начались роды. Рванулась, закричала: «Я сама! Сама!» И проснулась.

В шторы окна бился рассвет.

Катерина села в кресло у окна, сжавшись как пожухлый листочек. Осенью медленно наступает рассвет, а утром вспоминается всё хорошее. Она думала: «Время было такое. Вместо звона колоколов – звон хрусталя. Кто от кого ушёл, он или она, не важно. Время ушло. Новая мода диктует другой стиль. Сейчас никого не удивишь тем, что студенты живут парами, что квартиру можно взять в ипотеку на 30 лет, что «смотрины» не обязательны.

И сейчас, в новое время, ей было трудно понять, конфликт «смотрин» был во сне или наяву. Она сама вызвала этот скандал или наоборот? Но почему он не сказал ей, что ведёт её на смотрины?

Теперь молодые смело берут ипотеки и не ходят «смотрины».

Надежда Середина

фото из открытых источников