Объёмная, шелестящая страницами, вековая.

Литература нижегородчины – это большой керженский дуб, цепляющийся корнями за глинистую землю над обрывом.

Обзор мой – это не константа, это лишь попытка узнать, какие тени отражает река, над которой проплывает тень дуба. Ибо «узнавая иных, пожинаешь себя…». Керженец…о, кто только не переплывал тебя. Кто только не ходил босыми ногами по илистому, тёплому, глиняному дну!

Развитие литературы.

Истоки.

Настоящее время.

Начну с 2023 года. Это настоящий всплеск патриотизма, которого я, честно сказать, не ожидала от нижегородских поэтов. Ибо 2014 год на их устах едва только проявлялся, этаким отголоском происходящего, если делить на патетику и лирику, то, скорее всего, это второе, как бытописание окружающего мира: площадь, люди, идущие по ней, склон реки, история, религия, таджики, которые метут улицы в шесть утра. И это всё мы – люди идущие, реки текущие, таджики метущие. И, конечно, птицы, природа, любовь, жизнь, смерть.

Мне посчастливилось писать в 2014 году, как о военной составляющей, как о начале боли и беде. Это и Одесса, в которой я становлюсь пеплом, это сгоревшая Троя во мне, как символ, это письмо сыну из великой Отечественной.

Но меня порадовало то, что поэты в 2023 году заняли стойкую позицию: многие опубликовались в Антологиях «Z», в «Блокпостах», в «Стоянии Донбасса», в «Русской весне», в Дне литературы, в Нашем современнике. Не хвалюсь, но я, правда, счастлива. Ибо сама – «военный ребёнок», ибо «мой дед солдат, отец солдат и я – солдат!»

Конечно, можно говорить о неком корне публицистики, о яркоокрашенном рвущемся наружу военном положении в рифме, но нижегородская поэзия – это коллективный Симонов «Жди меня», даже в нотках Иосифа Бродского, в лучах Б. Корнилова, в русской реке Волге Ю. А. Адрианова.

 Для меня было открытием — проза Олега Сухонина, работающего в детективном жанре. Но это не просто приключения, это – интеллектуальный детектив со знанием культуры многих стран. Читающий человек может быть поклонником, как фантастики, так и детектива, главное, чтобы это был написано литературно и талантливо. Моя задача не критиковать, а выявить контуры движения вверх, то есть к правде. И патриотической направленности.

Вообще, обычно пишущие люди ядром притяжения считают редакции изданий. У нас в городе выходят журналы «Нижний Новгород», альманах «Земляки», сборник «Рождественская встреча», журнал «Вертикаль. 21 век». Возле каждого из изданий кучкуются писатели и читатели. Все издания, мне хотелось бы выделить, не преминули занять патриотическую позицию. Естественно, что каждый из журналов – это пластическое, изменяющиеся, востребованное действо. Каждый нужен по-своему. И необходим.

Вообще, нижегородская литература по-своему, да простят меня, и даровита, и графоманна, и гениальна, и временна, и безвременна. Но она есть. Она удовлетворяет амбиции авторов. Она их мирит и ссорит. Она импульсирует. И это особый кровоток. Особая мускульная сила. И бессилие.

Мне очень много доставалось от литераторов и боли, и радости, но я с ними до смерти и после ея! Меня критиковали, думаю, что от любви. И меня любили, думаю, что от неё тоже. Ибо, кто без греха? Нет таких. И чем грешнее, тем любимее и прощаемее.

И я рада, что меня никогда и никто не поощрял из пишущих.

И это так дивно.

Так пружиняще.

И одновременно наивно.

И молчаще.

Что меня волнует? Возраст! Да, да, ибо многие из пишущих перешагнули рубеж 50-60 лет. Даже молодым уже около 40. Редакторы журналов – 70-75 летние люди. То есть в самом соку своей мудрости.

Конечно, выходит много самиздата. Потоком.

Выходят книги за счёт авторов. Как профессиональных, так и дилетантов. Авторов, которые нигде не учились, не ходили в ЛИТо и не обращались даже в Союз писателей за помощью. Это удручает, когда публикуется баба Лиза, рифмуя «война-кафель» через раз, либо ученики пятого класса без подготовки. Либо издают книги самодеятельных авторов и отправляют из в Луганск, где филологи лишь разводят руками.

Нет стройности.

Нет компетентности.

Недавно нашли меня прозаики Чкаловского клуба, которым я провела небольшой мастер-класс.

Конечно, поэт – это ревнивое создание, углублённое в иное. Но хотелось бы сплочённости, соборности даже в непростое время. И тут дело не в восприятии-не восприятии, а в том, что ради общей цели надо сплотиться. Прямо-таки за руки схватиться, идти стройными рядами, нести знамя, которое прикипает к ладоням.

Объединиться надо.

Как пролетарии всех стран – соединяйтесь.

Как рабочие – случайтесь.

И я зову моих собратьев по перу с собой.

Идёмте!

Например, 9 мая выступаем возле памятника-Стеллы на площади Соцгорода!

Ах, да мой чудесный незабываемый Соцгород!

Читаем трилогию!

Вдохновляемся!

И печатаем шаг.

Революционный.

То есть патриотический!

ЗАХАР ПРИЛЕПИН  для нижегородцев естественно первая скрипка. Пасхальная. Любая книга его – целый оркестр. И, тем не менее, Захар Николаевич – наш родной, нижегородский, учился в школе города Дзержинска Нижегородской области. Он – наша гордость и наша непостижимость; недавно встретила его на почте на площади Горького, была большая очередь в кассу я говорю: «Захар, иди, становись рядом, я пропущу вперёд.»  Захар как-то так стеснительно согласился, хотя времени у него явно было в обрез. Я у него прочитала все книги. От «Чёрной обезьяны», «Санькя». Он – мастер. Язык. Сюжеты. Всё по правде. Про нашу страну. Про загадочную столичную тусовку. Нацболов. Сопротивленцев. Переход от отрицания к полному растворению. И Шолохов, хотя незаконный, но весь суть – закон и благодать.

Есть авторы будоражающие. Есть усыпляющие. Есть восходящие. Есть открытие. Есть затворники. Такие ждуны, коих надо открывать и открывать. Есть преждевременно родившиеся. Есть, наоборот, опоздавшие, застрявшие в прошлом столетии, в девяностых, либо ещё дальше. Есть подвиг послушания – что Бог пошлёт. Есть рвущие и долбящие в закрытые двери.

К некоторым я шла от отрицания. Находила в их книгах стилистические ошибки. Но сейчас я считаю, они все – пасхальные для меня. Николай Свечин в критике и не критике не нуждается. Он сам говорит – это всё мой брат. Инкин. И, вправду, брат чудесный. Помог. Дал. Раскрутил. Так тоже бывает. Ибо в сбербанке денег много. А люди – читают. Ибо жанр исторического детектива всегда привлекателен. Вот едешь в поезде – читаешь. Лежишь на пляже – тоже читаешь. Ибо человек – это разностороння личность, читатель, если подсел на детективы, так и будет почитывать их. Иногда закрывая глаза на стилистические музыкальные провалы. Вообще, написание книг – это труд. Раньше я думала – это удовольствие. Оказалось, что благо и традиционность расходятся.

Поэтов не стану перечислять поименно – чтобы не забыть кого-нибудь. Но мне импонирует МАРИНА КУЛАКОВА, ДЕНИС ЛИПАТОВ, ВЛАДИМИР БЕЗДЕНЕЖНЫХ, ДИМА ЛАРИОНОВ. У них есть общее – парадоксальность нежности и твердость фантазий. В их путешествиях краски и суть, как новые произрастания берёзовых срубленных рощ.

Мощный поток Алины Гребешковой в её чувственной прозе и восторженная средневековость поисков ДМИТРИЯ ТЕРЕНТЬЕВА звучат очень изысканно.

Потоки, потоки – это временной отрезок созвучий.

Это некая степень пути.

Смородина-речка, деревня да печка, —

управь, помоги и спаси!

Крыло и крылечко, — колечко, колечко, — спаси человечка!

Опять Блокпосты на Руси.

Болота да топи, и дети в окопе…

Цифруется древний кадавр —

На мост на Калинов, прикрасы отринув,

гигантский ползёт Юдозавр.

Смотри-ка ты, Ваня, смотри-ка ты, Маша, —

он весь в цифровой чешуе! —

кошель электронный, — большой и бездонный

он выкатит каждой семье.

В его окулярах, в его мониторах

рябит от пылающих звёзд.

Под нами — рябинов, берёзов, осинов —

растущий Калиновый мост.

За нами леса и поля яровые,

деревни, сады, города.

Все дольние, горние Силы Живые,

И Слова живая вода.

(КУЛАКОВА МАРИНА)

Есть неизменное и постоянное. И переплетение этого всегда чарует.

МОЛЕБЕН ТРОИЦЕ

Красивым слогом да былинной речью

да как поведать горе человечье?

Молебен Троице! Молебен Троице…

Лицо усталое водой омоется,

морщины скроются. Всё, как завещано,

а над иконочкой склонилась женщина

и часто крестится – дрожит рука:

– Я при живом-то муже одинёшенька,

сам хлещет горькую с утра до вечера,

есть в доме нечего, а деток четверо.

Хоть в церкви душенька да успокоится.

Вот и пришла служить молебен Троице.

– А ты, молодушка, что тут стоишь?

– Да не молодушка, уж третий выкидыш.

Вот и хожу сюда, чтоб снять проклятие…

Молебен Троице да

с водосвятием!

– Что пригорюнилась, бабуля милая?

– Да

я сама себе стою постылая,

а жизнь всё тянется, как сквозь туман:

была дочь пьяница, внук – наркоман.

Молебен Троице, что свет во тьме.

– А дочь?

– На кладбище.

– А…внук?

– В тюрьме.

А ей идти куда? Помимо Господа?

А и сказать кому, да только Богу самому…

– А ты что, девица, притихла мышкою?

– Да

я иконочку намедни вышила,

болгарским крестиком, как ваше мнение?

А скоро кончится? Жду освещения.

– Ну, ты с бидонами давай не шибко там!

…И кто-то с кольцами, и кто-то с вышивкой.

А кто с хоругвями, а кто с иконою,

и освещается вода студёная!

Как той водицею

да мне умыться бы?

Как мне умыться бы да успокоиться.

Вот и закончился молебен Троице.

Ой, треба верная. Да просьбы сложные…

Вот только знать нельзя, что там положено.

А судьбы горькие, а люди разные.

Слезой омоется, что было грязное.

(ТАТЬЯНА АНТИПОВА)

И, конечно, многих бы хотелось назвать, полюбоваться, осветить алмазным пёрышком.

Но пока хочется остановиться на этих золотых строчках.

И хочется быть причастной. И хочется вжиться в тело огромного сладостного потока. Словно стать светлой изнутри:

***

О, каменное море посреди,

котёл,

  казан

 с лопаткою бараньей,

я забеременела городом Казанью,

теперь я знаю, как страну любить!

Вынашивать – из камня – белых птиц.

Вот я иду, живот несу огромный.

Вокруг дома: учусь я быть бездомной,

и дно реки: учусь я быть бездонной,

границы области: учусь жить без границ.

Огромный мост. Учусь сжигать мосты

я с прошлым, Господи, мне дай дожить, проснуться.

Сцепила руки, что не разожмутся

никак, никак, не разожму, прости…

Вещать отсюда – дальше, глуше, вглубь

зарыться так, что мне себя не слышно.

Ты, Господи, прошу я, приголубь

всех тех, кому не выпало, не вышло.

Покуда не осталось городов

во мне, со мной – наивных, чистых, в центре,

ужель родить? Пока закат бордов,

уже отходят воды, плод, плацента.

Мне до утра, всего лишь до утра…

Рук не отъять с предплечий мне Казани,

её времён, где обирались дани,

возьми, возьми меня всю до нутра!

До Хижиц бы добраться мне пешком,

я, как бидон, что полон молоком,

в груди любви, как млеко у кормящей.

И слаще лишь варенье, мёд, компот.

…Вот пустота лишь только изойдёт,

чтоб голос слышать самый настоящий.

(СВЕТЛАНА ЛЕОНТЬЕВА)

И как та юродивая – попроситься в огромную компанию – возьмите меня с собой. В ваш ряд. Где бочки с мёдом да вином; а вот не прошусь. Да и возьмут ли?

Маленькой каплей просочиться. Птичкой.

В прозу проз. И в лирику лирик.

Как кулич пасхальный. Как творог и лён. Как шёлк.

Но пасхальная радость – это творение. И стремление. Где стихи победные, пряжа для них тоже победная, песнь победная.

И патриотичность – это не только набор слов – Донбасс, война, СВО. Патриотичность – исходит изнутри. Болью и верой. Честностью и чистотой.

И внутренним оружием, как у М. Светлова – это я убил фашиста. И лежит он – смотрит синими итальянскими глазами в небо. И хочется поехать в Неаполь и сказать – вот я тоже пришёл, но с миром, не как ты с войной.

Но пока не познаешь войну, не придёт мир.

Пока не познаешь смерть и распятие – не станешь вечным.

Праведность, нацеленность – тоже патриотизм.

Целительный свет убитых звёзд я пью и не могу напиться!

Светлана Леонтьева

член  Союза писателей России