Может, Пасхи ради надо поступиться истиной? Всё-таки религию есть за что уважать. Она реально облегчает жизнь некоторым. – Это общие слова. Но я знаю и не общие. – Я жил на одной лестничной клетке с женщиной чудного характера. Она, бедная, была очень толстая, но это ровно никак не отразилось на её характере. Не имея собственной семьи, она искренно радовалась счастью моей жены, имевшей мужа и двух детей. Именно с женой у неё был душевный контакт. И от обилия чувств к ней она её называла не иначе как красавицей, хоть та была просто красива, как по мне. Но раз и я вступил с нею в душевный контакт по случаю. Я спросил её: как вы, человек с высшим, причём гуманитарным образованием, умудряетесь верить в Бога? – И она ответила. Приблизительно так. – Это случилось сразу после смерти моей подруги. Я очень боялась ночи. И взяла и просто попросила Бога, чтоб он мне помог этой ночью заснуть. И Он пришёл, — я это почувствовала по теплу от Чего-то, ко мне приблизившегося, — и я заснула. И после этого знаю, что Он – есть, и Он приходит к тем, кто Его просит.

Ну как на неё сердиться за суеверие? – Я её понял.

Аллу Анатольевну Новикову-Строганову — доктора филологических наук, профессора, я лично не знаю. Не знаю, как она стала верующей. И поэтому, будучи воинствующим атеистом, не могу пройти мимо её заблуждений относительно Чехова. (Мне попалась на глаза её статья.)

У меня у самого есть история постижения Чехова. Я, например, можно сказать – испугался, когда, после разбора его «Степи», мне стало ясно, что он – ницшеанец. А это ж другими словами – человеконенавистник. Да что там человеко… Всего Этого мира ненавистник. И не только из-за собственной чахотки, но и вообще – из-за наличия смерти, из-за изменчивости самой по себе, из-за наличия причинности и течения времени. Я принялся скорей искать, что я не Колумб, открывший Америку. И не успокоился, пока не создал целый текст (см. тут) со ссылками, что я не первооткрыватель.

Ну я мог бы проигнорировать текст Новиковй-Строгановой: истина, что Чехов в своих произведениях ницшеанец, как-то очень туго заходит в сознание слишком многих, и с этим не стоит бороться.

Но.

Мы живём в годы начала нового обретения себя Россией, как страной мессианской (православие, коммунизм, традиционализм). И в эти же годы Запад всё больше самоопределяется как место сатанинское. Особенно в части гендерного расчеловечивания. Правда, и насчёт вседозволенности у Запада, похоже, всегда был приоритет. Из-за агрессивной исключительности, что ещё со времён кровно-родственной общины (в пику территориальной общине славян). А вседозволенность – это бытовое ницшеанство.

Есть же и не бытовое, философское: бегство из Этого плохого мира (с его изобретением: религиями спасения) в принципиально недостижимое метафизическое иномирие, хорошее тем, что, дав выражение ему в произведении искусства, художник получает позитивную эмоцию (восприемник – тоже).

Вот именно таким ницшеанцем и оказался Чехов. Что не так страшно, как бытовое ницшеанство. И что объясняет, в общем, огромную популярность Чехова на Западе. Он им свой!

Но истина – прерогатива, по-моему, больше России, чем Запада, в нынешнем новом противостоянии Добра и Зла.

Поэтому, хоть ницшеанство это над Добром и Злом (некая как бы аморальность), но открытие его как источника вдохновения у Чехова есть позитив в рамках науки, каковой является литературоведение. (Для тех, конечно, кто признаёт его наукой.)

Поэтому я решил с Новиковой-Строгановой поспорить.

*

«“Одноприродность” пасхальной и святочной словесности проявилась в их взаимопроникновении и взаимопереплетении: в святочном рассказе проступает “пасхальное” начало, в пасхальном рассказе – “святочное”.

Так, например <…> В пасхальном рассказе А.П. Чехова “Студент” (1894) воспоминания о событиях Страстной Седмицы (отречение Апостола Петра) представлены на фоне  почти святочном, по-зимнему морозном: “Дул жестокий ветер, в самом деле возвращалась зима, и не было похоже, что послезавтра Пасха”. В то же время в чеховском рассказе “На святках” (1900) явственно проступает возрождающее пасхальное начало» (https://klauzura.ru/2024/05/v-ozhidanii-schastya/#_edn4).

На самом деле «Одноприродность» была в каждом отрезке жизни Христа. Но я понимаю Новикову-Строганову: удобней, конкретно говоря об Иисусе Христе, говорить о самых заметных моментах его жизни – о рождении и о воскресении. Она ж хочет, чтоб до народа дошло. А до народа доходит лучше конкретное. Но Чехов в «Студенте» не популяризацией христианства был занят, а самовыражением. Зачем он соединил в одном рассказе мотивы около Воскресения и около Рождества? – Тоже для некой конкретности: больше выделяются особенности на фоне обычности. По погоде – Пасха с морозом, чем Пасха с теплом. «Заморозки на Пасху бывают один раз в 3–4 года» (https://dzen.ru/a/ZDgQ5QVoDBX7lf5c).

И Чехову была важна точность описания. Пасха с холодом – особенная, значит, более пригодна для описания. Сознанию-то Чехова метафизическое иномирие как его идеал не было дано, а выразить себя – требовало: вдохновением. Вот Чехов, может за авторитетность понятия реализм, и находил радость в точности, в искусстве слова и в искусстве вымысла как в искусстве для искусства, образе бегства из Этого мира.

«— Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, — сказал студент, протягивая к огню руки. — Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!

Он посмотрел кругом на потемки, судорожно встряхнул головой…».

Надо же: «судорожно». Я аж как бы увидел. И какой вымысел классный: ассоциация себя с Петром – оба грелись…

«    ⁵⁴ Взяв Его, повели и привели в дом первосвященника. Петр же следовал издали.

      ⁵⁵ Когда они развели огонь среди двора и сели вместе, сел и Петр между ними» (Лук. 22).

Студент-то был «духовной академии». Помнил Евангелия наизусть… Ультраточно всё.

О рассказе «На святках» я спорить не буду. Пусть ей, Новиковой-Строгановой, Бог простит простое враньё про «возрождающее пасхальное начало», ибо там тоска смертная.

Нет. Скажу несколько слов.

Ницшеанец часто пользуется сюжетным ходом, который я называю предвзрывом. Автор доводит читателя (особенно удивительно это с Чеховым, ибо это всегда более или менее короткий рассказ), — доводит в скуке до предвзрыва взрыва, мыслимого ТАКОЙ огромной силы, что как бы вышвырнет читателя вон – в метафизическое иномирие. Иные – знаю – просто отказываются читать Чехова из-за этой Скуки.

Что в рассказе?

Писать не умеют старики (дочь их, дитя единственное, уехала с мужем на заработки) – ладно. Многие были неграмотные. Но эти письмо и продиктовать не могут. Ладно. За них можно написать, хоть чуть в них вжившись. Так пишущий не способен на такой подвиг сочувствия. Написал какую-то дребедень. Ладно. Первую фразу старуха всё-таки продиктовала. И дочка её-то и прочла. И хорошо. Потому что так расчувствовалась, что дальше – дребедень – не смогла и прочесть. Плачет. Рассказывает детям, трое их, как теперь снежно в деревне. Это пока мужа не было в комнате. Потому пока, что она его боится. А он вспоминает, что она за эти три года раза три просила его отправить письма, да он забывал и терял их. «Люди! – хочется закричать. – Вы нелюди!». А не «возрождающее пасхальное начало».

*

«Курьёзная ситуация святочного рассказа <…> нашла отклик во многих рассказах Чехова: «В бане», «Шило в мешке», «Ночь перед судом» и др.».

Я, вроде, не читал этих рассказов. – Тем лучше. Смею предугадать, судя по тому, как вольно себя ведёт Новикова-Строганова, что ничего святочного там нет.

Читаем.

Первый. Там две главки. Общее – по одному ничтожеству там и там. Так что взвыть можно. Но первый, клеветник, всё оговаривается: «Говею я, но». Говеть – это готовиться к религиозному празднику.

Второй. Просто никакого отношения к религии.

Третий. То же. И, похоже, развлекаловка.

Однако. Как я раскусил Новиковову-Строганову…

Но статья её не кончается.

*

«Чеховские святочные “вещицы” населяет целая толпа “ряженых”. Этот традиционный образ выносится в заглавие, объединяющее серии сценок и зарисовок, которые заполнили январский номер журнала “Зритель” за 1883 год. А в 1886 году… в новогоднем номере “Петербургской газеты” появляется новый ряд чеховских рассказов под тем же названием – “Ряженые”.

Писатель переосмысливает святочный обычай ряжения. В его миниатюрах маскарад, розыгрыш с переодеванием открывается своим вторым – страшным, неприглядным – планом».

Так, я извиняюсь, это то самое доведение до предвзрыва. Антирелигиозное! Разве что – промолчать об этом решила Новиковова-Строганова. Авось сойдёт… Как сошёл предыдущий трюк…

А меня просто потрясает: в 11 строках одной из миниатюр Чехов умудрился выразить весь ужас для ницшеанца обывательской, а может, и вообще жизни, раз она ТАК бессмысленна. – Смотрите – лучшие её минуты – праздник:

«Выходите на улицу и глядите на ряженых.

Вот солидно, подняв с достоинством голову, шагает что-то нарядившееся человеком. Это «что-то» толсто, обрюзгло и плешиво. Одето оно щегольски, по моде и тепло. На груди брелоки, на пальцах массивные перстни. Говорит оно чепуху, но с чувством, с толком, с расстановкой. Оно только что пообедало, напилось елисеевского пойла и теперь решает вопрос: отправиться ли к Адели, лечь ли спать, или же засесть за винт? Через три часа оно будет ужинать, через пять — спать. Завтра проснется в полдень, пообедает, напьется пойла и опять примется за тот же вопрос. Послезавтра тоже… Кто это?

Это — свинья».

Он аж курсив применил, чего больше никогда не делал.

Как можно было Новикововой-Строгановой назвать свою статью «В ожидании счастья…»?!.

*

Я решил прекратить пытаться разбираться в этом литературоведе. – Почему? – Потому что заглавие моей статьи уже написано, и я не хочу его менять, а мне пришло в голову, что его ж разозлённый читатель мой может обратить против меня. В смысле – раз Россия ищет какой-то новый социализм вместо обрыдшего всем капитализма, то, может, там не будет такого большого места религии, как теперь, когда капитализм требует оболваненных людей. – Вы понимаете? – Если не поняли, перечитайте. И медленно.

Соломон Воложин

7 мая 2024 г.