Жить в коммунальной квартире то ещё удовольствие. Впрочем, кому как. Иным, особливо одиноким, оно даже лучше, чтобы засыпая слышать возню неподалёку. И уж, конечно, не стоит брать в расчёт тех, кто не знавал лучшего, кого привезли в единственную комнату сразу из роддома и омывали ежевечерне тёпленькой розовой от марганцовки водичкой прямо на столе в серебристом жестяном корытце. Из таких в деревнях обыкновенно поят поросят.

Бывает, выползет, когда дитя в неплотно прикрытую дверь на коммунальный простор, но будет остановлен матерью у помойного ведра, едва потянет себе в рот капустный лист. Что ж с того! Не беда! Эдакий младенец привычен ко всему и не проснётся от крика жены пьяного соседа, живущего через стену. Тот, известно, прикладывается не только к бутылке, но и к супруге, — кулаком, пропахшим табаком и таранью. Возит её лицом по батарее, ухватив за волосья, а после, поутру, ещё и виноватит за рану из-за вонзившейся в руку шпильки:

— Ты, бестолочь, понимаешь, какой урон нанесла?! Колода! Мне в завод! План не выполню, премии лишат. Тебе ж на тряпки не хватит!

Опухшее от бесконечных слёз и сердечной боли, «бесполезное животное женского полу» тут же кидалось накрутить бинтик на руку кормильцу, да суетилось собрать узелок с обедом. И только дождавшись, как сутулую широкую спину мужа скроет ретушь молодых тополей, высаженных недавно вдоль тротуара, женщина вновь превращалась в человека, будила ребятёнка, умывала его, голубила, кормила со слезами счастья на глазах и уже заметно тяжёлого несла в ясли, надсаживаясь по обыкновению. После торопилась успеть пробежать до звонка через проходную в цех, где, пряча рыдания за грохотом станка, отрабатывала смену. Ударница, понимаешь. Во всех смыслах.

Таковых непутящих мужчин было немного, пожалуй, что, один на двухэтажный дом или пара на двор. Куда больше прочих — работящих, хозяйственных, чужих друг другу людей, что вынужденно делили одну на всех крышу над головой, отхожее место, кухню, коридор. Две хозяйки у одной плиты — это не дело, но, если их три, пять, а то и все десять, где тут отыскаться спокойствию?

Коридор ершился гвоздями и гвоздиками. Уцепившись за них чем попадя, по стенам под потолком сушились банные шайки вперемешку с венками репчатого луку и чесноку, что свисали с ручек велосипедов. Тут же телепались от сквозняка и мешки с бесхозным тряпьём давно освободивших комнату соседей. Выбывшие, понятно, не вернутся забрать своё барахлишко, но распорядиться им, покуда то не истлеет в труху не смеет никто.  Не научены брать чужого обитатели коммунального жилья.

— Не тобой положено, не тобой и взято будет! — Непреложный закон совместного хозяйства, а посему обронённый в тесноте прихожей гривенник будет подарен нашедшему его мальцу «на мороженое», ибо тот не обретёт покоя, пока не постучится в каждую дверь, и не спросит — кто хозяин сего богатства.

Летней порой коммуналка кажется сиротливой, гулкой. Ребятишки, — кто в пионерлагере, иные гостят, пропалывая грядки у бабушки в деревне, и по возвращении, им, возмужавшим, обросшим, немного мал и тот длинный коридор, и сама комната, и школьные брюки не достают до щиколоток, а рукава белой рубашки едва закрывают сбитые до шоколадной корочки, загорелые локти.

— Опять покупать… — притворно сокрушается мать, а довольный, гордый отец треплет сына по выгоревшей добела, местами золотой макушке и добавляет:

— Скоро уж меня перерастёт!

Коммунальная квартира. Это не хорошо и не плохо, это — было, а пытаться изменить прошлое, всё равно, что изменить себе.

Иоланта Сержантова