Ступени казались особенно высокими, лучи, падавшие из окон лестничных пролётов, словно оживляли крохотную реющую пыль, но мальчишка предпочитал такой подъём – серьёзному лифту с решётками и грохочущей дверью, а шёл на третий этаж – со своего первого – к дядя Косте-часовщику…

В тех тёплых недрах Советской империи двери входные не закрывались на кодовые замки, а ключи от домашних дверей часто клали под коврик, но дядя Костя был дома, и мальчишка, достав до звонка, привстав на цыпочки, нажимал…сколько положено раз: квартиры-то были коммунальные…

Он звонил и ждал.

Дядя Костя открывал дверь, восклицая: О, привет…

— Мозя…посуровать? – спрашивал мальчишка, ещё не выговаривая все буквы…

— Конечно! – улыбался дядя Костя, помнящийся всегда…весьма пожилым, с лицом коричневатым, морщинистым сильно…

Проходили в комнату, вероятно они, с тётей Валей, занимали две – адекватные нашим, первоэтажным…

Я (мальчишка я и есть, только с годами, словно подтверждая вещую справедливость Фихте, путаются они: я…не-я) шёл за дядей Костей, и массу прошедшего времени, сгустившуюся в меня нынешнего, не подвинуть: попытки вспомнить, как выглядела комната бесплодны, только комод возникает, коричневый и массивный, из которого выдвигались ящики, чтобы мог мальчишка пошуровать…

Ящики были полны деталями – колесатые, блёсткие, с откидными крышками, цепочками и миниатюрными колёсиками, привлекали так, будто мальчишке надлежало стать механиком, а не двигаться гуманитарными линиями, которыми пошёл, теряя мальчишество.

Он шуровал заворожённо.

Клал на ладонь вот это колёсико, ещё такую шестерёнку, камушек красный вспыхивал…

Часы были спокойны.

Они не работали, время ушло из них, мерцающее время, всегда идущее, окружающее, сводящее на нет почти все усилия…

Мальчишка шуровал.

Дядя Костя занимался своими делами.

…а вот он – спускается на день рожденья мальчишки: какое – под самый Новый год, кипенно-снежный и таинственный, и огромная ёлка, потолки в той коммуналке были под четыре метра, уже торжественно наряжена, и… что подарил дядя Костя?

Неважно…

Мальчишка показывает шахматы, преподнесённые кем-то, и дядя Костя шуточно восклицает: Это разве конь? О, у меня такой бы был! – и, дурачась, изображает всадника с подъятым мечом…

Меч действительности работает равнодушно-усердно, отсекая детали, целые периоды, пласты жизни…

Остаются мазки, краешки воспоминаний, точки, чёрточки – так Марке изображал людей на снегу…

Остаётся грядущая бездна: когда не знаешь, сейчас пребываешь в том возрасте, в котором был дядя Костя, умерший давно, а тогда принимавший мальчишку, или уже старше…

Александр Балтин