Люблю ли я его теперь, когда он изменился до неузнаваемости?  Где не осталось никого из моего детства и юности – да и я сама покидала его на 10 лет? Когда он стал похож на тысячи других городов на земном шаре (а вдруг есть такие же в другой Вселенной)?  Где изменилось даже название национального блюда – раньше он назывался палов, а теперь  ош!

Мои предки приехали сюда вместе с великим князем Николаем Константиновичем Романовым.  Князь построил необходимые для жизни здания – свой дворец, который до сих пор является лучшим украшением города, церковь, часовню, госпиталь, казарму и еще несколько административных зданий, а те, кто прибыли с ним, построили себе дома.   Он создал прекрасный сквер, который стал центром, от которого отходило пять дорог в разные части Ташкента, который тогда занимал территорию всего в 4 — 5 километра в диаметре. Поэтому-то мы и оказались навсегда в его центре.

Со стороны дедушки по материнской линии мои предки были военными врачами и генералами, со стороны бабушки – правительственными чиновниками. Отец бабушки служил начальником таможни у Эмира Бухарского. Служил добросовестно и честно – за что получил от него по-настоящему золотую звезду, усыпанную бриллиантами.  Во время войны все семейное золото продали, потому что прадедушка был стар,  бабушка была давно разведена и работала медсестрой по забору крови,  была еще её старшая дочь с маленьким сыном, которая работала в милиции. Денег на еду не хватало. И однажды прадедушка, сокрушаясь, что является лишним ртом в нищей семье,  выпил бутылку водки (а пить ему было категорически нельзя), лег и умер.

Мама ушла на фронт и работала на аэродроме техником, обслуживала истребители.  После войны вернулась с мужем – военным летчиком. Окончила курсы по стенографии и работала личным секретарем  Рашидова (Секретаря Компартии Узбекистана).

Мой дедушка со стороны отца приехал в Ташкент 12-летним мальчиком с Украины, спрятавшись под вагоном поезда. Непонятно, что он хотел найти в Узбекистане, какой рай?  У нас даже не осталось его фотографии, и я не знаю, как его звали и кто его родители. Папа дорос до зампреда облисполкома сначала в Самарканде, потом в Бухаре. Но мама, пользуясь своим положением, попросила Рашидова перевести папу обратно в Ташкент. И его перевели. Он  стал начальником отдела каракулеводства и за выведение новых сортов каракуля получил Золотую медаль ВДНХ.

Я не так знаменита, как мои родители. Но я к этому и не стремлюсь.  Я любила Ташкент, когда в нем на каждой улице росли древние платаны,  высокие серебристые тополя, чьи листочки на  ветру  показывали прохожим то светло- зеленый лист, то  его другую, ворсистую серебряную сторону, цветущие акации, чьи цветочки мы ели, каштаны с дурманящим ароматом во время цветения и такими красивыми, но совершенно бесполезными плодами, которые я кучами приносила домой, чтобы потом выбросить. Все жили во дворах. В одном дворе находилось несколько домов из трёх-четырёх комнат. В нашем дворе посередине, среди деревьев, стоял длинный стол, за которым мужчины каждый вечер играли в дурака или домино. Недалеко от него были веревочные качели – я обожала летать на них до самых облаков, пока остальные дети были в школе. В конце двора, как обычно, был туалет – конечно, без унитаза и слива для воды. Просто домик и дырка в полу. А рядом с ним тёк ручей шириной в метр, где мы пускали кораблики.  Над ручьем росла шелковица. Никто, кроме детей, тутовник не собирал. В середине лета приезжал грузовик, рабочие обрезали ветки с листьями и увозили их на корм тутовому шелкопряду. Крепдешина  из шелковой нити в магазинах было море, но стоил он дорого.

Перед каждым домом во дворе был свой маленький садик. В нашем росла вишня, яблоня со слегка удлиненными яблоками с розовыми пятнышками на боках, поеденный насекомыми карагач и маленькая черешня. По периметру росли кустики оранжевой лилии, которая цвела все лето до октября. В углу стояло сооружение, называемое душем – стенки из фанеры, на досках наверху пристроен  бак с водой, распылителем и краником внизу. Воду заливали с вечера, она нагревалась под палящим солнцем почти до кипятка.  Там купались взрослые. А детям ставили посреди дворика алюминиевую ванну среднего размер (она казалась мне большой лодкой), в нее наливали холодную воду, которая через час превращалась в теплую, и мы плескались в ней с визгом и смехом. На зиму в большой бочке, стоящей под вишней, засаливали капусту вперемешку с яблоками (эти яблоки в семье называли кандэль – от французского слова la chandelle). Зимой меня посылали с миской за капустой. Я сдвигала тяжелый дубовый круг и меня обдавало пряным запахом квашеной капусты с нежным ароматом квашеных яблок.

В ста метрах от ворот нашего двора был хлебный магазин. Туда я бегала за хлебом и булочками с изюмом. Прямо через дорогу был молочный магазин, все стены которого были закрыты пирамидами из банок со сгущенным молоком и сгущенным кофе. Для нашей семьи банка сгущенного кофе была дорогим  лакомством. Или мама заботилась о нашем  здоровье и не  часто баловала нас сладостями. Сгущенное молоко мне доставалось не чаще раза в месяц. В школу я ходила вместе с мамой, потому что она работала там преподавателем русского языка и литературы в старших классах. А со школы меня приводил брат. Мы шли по тенистым улочкам вдоль глиняных заборов, над которыми нависали ветви плодовых деревьев. Осенью можно было подпрыгнуть и сорвать яблочко или сливу, или персик. Белые  и черные червячки  тутовника падали на тротуар, их топтали прохожие, покрывая его белыми или чернильными пятнами. Тротуары перед  дворами рано утром подметали невестки в длинных шароварах, национальных платьях и в косыночках на голове.

Потом я перевелась в другую школу, поближе к дому, и бегала во всю прыть по этим улицам, вечно опаздывая на первый урок – до самого окончания школы. По утрам я впадала в глубокий транс, сидя на унитазе – пока папа не начинал кричать, не уснула ли я. Я вспоминаю, что это были лучшие утренние  моменты. В каких только параллельных мирах я не витала! В школе продавали обожаемые всеми бутерброды с кабачковой икрой и слоёные язычки с яблочным повидлом. Насколько я знаю, все бывшие школьники советских времен испытывают жуткую ностальгию по этим деликатесам.

Таким был любимый город моего детства. Теперь он весь в черном и синем стекле, в барельефах из ганча, в голландских низкорослых  цветах без запаха вместо шикарных кустов роз самых разных сортов, за которыми ухаживали как за любимыми детьми.  Теперь улицу надо переходить по пешеходным дорожкам, весь город  разделен на кусочки чугунными витиеватыми  заборами, скамейки редки как снег зимой, милиции больше чем других жителей, цены рассчитаны на богатых и в отпуск люди отсыпаются дома. Теперь этот город принадлежит аптекам, ресторанам, магазинам  и рекламным щитам — архитектура спрятана под ними. Центр города утопает в струях поющих фонтанов.

Базары ломятся от картинных корзин с безвкусными фруктами, потому что их срывают с деревьев недозревшими, и они дозревают в ящиках. Знаменитые юсуповские помидоры канули в лету из-за малой рентабельности – урожаи огромные, помидоры необыкновенно вкусные, но быстро портятся. Теперь помидоры выглядят как пластмассовые  игрушки для новорожденных и такие же пластмассовые на вкус.  Овощи без семян и запаха. Клубника имеет непонятный аромат и редко бывает сладкой. Зелень стоит баснословные деньги, как будто её привозят из России. Рестораны зазывают заморскими блюдами, которые не соответствуют вкусу этих блюд на их родине.  Деньги… скорее вытаскивайте  ваши деньги из древних кованых  сундуков!

Но есть кое-что неистребимое в этом городе.  Люди. От мала до велика. В этом городе все сёстры (опа) и братья (ака).  Даже если вы приехали из других стран. В этом городе я упала ниже плинтуса, когда бежала из дома на работу, как всегда, опаздывая. Глядя исключительно на конечный пункт своего прибытия, я споткнулась о криво лежащую бетонную плиту и, слегка перебирая ножками,  шлепнулась на нее с размаху  под ноги двум сидящим недалеко  на скамейке мужчинам. И вот я лежу на боку и плачу от обиды и разодранной коленки, но уже через минуту четыре сильные руки поднимают меня из моего неожиданно удобного положения на тротуаре и сажают на скамейку. Я с наслаждением рыдаю – теперь мне некуда торопиться, уважительная причина налицо. Мне так обидно, что я упала как маленькая девочка, которая несется  сломя голову с сачком за бабочкой,  не  отводя от неё взгляда! А мужчины подливают масла в огонь своим сочувствием, советами быть осторожнее и смотреть  внимательно на дорогу, по которой идешь,  не торопиться, потому что здоровье дороже. Я еще минут пять рыдаю в их обществе. Потом встаю и ковыляю в направлении работы. Там меня встречают   удивленными возгласами, кто-то бежит в аптеку за йодом и бинтом,  сотрудник достает из стола специальный бинт для спортсменов, чтобы стянуть шишку на моей коленке и лично перетягивает им мою ногу.

Так как я не люблю лечиться и пренебрегла наставлениями врача, хромала я еще целый год. Но зато с базара мне всегда помогали тащить сумки до дома, помогали перепрыгивать через водосточные канавы, я переходила улицу не по подземному переходу, а в любом месте дороги. Во всем есть свои отрицательные и положительные стороны! Соседи при встрече участливо спрашивали,  как моя нога,  перед походом на базар спрашивали, что мне принести оттуда,  я могла, наконец, жаловаться сколько угодно – причина для жалоб  была видна каждому. Не то, что раньше, когда я выходила с больничного на работу.  Все спрашивали, почему я выгляжу такой  подозрительно  здоровой и цветущей.  И мне приходилось  оправдываться, что это результат лечения.

Вот это и есть основная причина, почему я все-таки люблю этот город. В нем живут хорошие, отзывчивые и терпимые к чужим недостаткам люди, не считающие доброту и сострадание атавизмом. В нем, здороваясь, улыбаются и кланяются, при встрече обнимают и похлопывают по плечу, спрашивая, как ваше здоровье. Они помогают без слов, если видят, что нужна помощь. Наверное потому, что несмотря на трудности, им хорошо живется в этом городе.

Наталья Бондаренко