Если бы не было чувства времени, по наряженной ёлке понял бы, что подбираешься к Новому году – подумал нелепо и противоречиво, глядя на только что наряженную тобой искусственную, маленькую, вознесённую шаткой, полированной на этажерке.

Долго колдовал, размагниченный простудой, которая редко с тобой, употребляющим алкоголь, случается, долго колдовал, вытащив с лоджии, из шкафов искусственную ёлку и коробку с оставшимися игрушками.

Коробку с помятой, раздризганной какой-то крышкой, упакованную в пыльный, пластиковый пакет.

Когда-то они, игрушки, хранились в огромной, напоминавшей сундук, и было их много-много.

Тонкостенные, очень красивые и хрупкие, болгарские игрушки: их присылали дальние родственники; советские – грубоватые: космонавты и богатыри на прищепках своеобразных, массивные шары, кукуруза и застывшие в стекле цветы, шишечки, лисички и белочки.

От болгарских осталась одна верхушка – с прохудившимся боком, ржавые следы раскола, зато появились с годами новые – шары с зимними пейзажами, ангелы, бабочки.

Совсем не похожи на ёлочные игрушки – бабочки эти с зыбкими, полупрозрачными, золотистыми в прожилках крылышками, с прищепками, которые крепятся к веткам.

Ветвь-весть…

Долго ковырялся-колдовал, прикидывая, как лучше повесить, что и куда, потом – закутывал ёлку разными цветными гирляндами, одна составлена из крошечных шариков и не звонящих колокольчиков, колдовал, думая, почему впервые твой мальчишка не принимает участие в украшение ёлки.

Эмоциональный контакт с ним потерян: постоянно, каникулы начались, сидит в телефоне, играя, и друзья теперь – только виртуальные, и ты, переживая за его будущее, не ведаешь, до восьми лет практически не расстававшийся с ним в прогулках-играх, что теперь делать.

За тебя делают уже механизмы судьбы и воля той силы, которую не представляешь, но которая столь очевидна во всякой жизни, что…

Кашель начинает бить, простуда под Новый год скорее забавна, нежели неприятна, и, надеясь к празднику оклематься, замираешь, глядя в окно, как в зеркало, но зеркало не бывает прозрачным.

Там – умиротворённо-убелённый двор, ровно лёг снег.

…где-то, в ином времени-пространстве – совершенно другой мальчишка, живущий с молодыми папой и мамой в огромной коммуналке, впечатанной в дом-громаду московского центра, медленно наряжает ёлку.

С мамой?

Вероятно.

Мальчишка не помнит – поскольку сегодня он почти что стар, и только что закончил с искусственной ёлкой, и четвёртый год, доживаемый без мамы, а папа умер, когда было мальчишке 19, проходит волной удивления – столько протянул без неё, бывшей вселенной.

Тогда, в коммуналке, ёлку устанавливали огромную – потолки были три с половиной метра и покупали соответствующую.

Везли на санках в пёстрой зимней темноте, проколотой многими огнями, везли – и лапы её, казавшиеся чёрными, упоительно ароматные, нежно и слегка пружинили.

Иголки колют не больно.

Ёлку устанавливали во второй комнате, в простенке, и главой возносилась она под потолок, и извлекался огромный сундук новогодних игрушек.

Коробка, конечно.

Сверху лежали свёрнутые гирлянды, и фонариков сумма обещала таинственные, как звёздные, мерцания.

Наряжали… с мамой.

Мальчик забирался на стул, чтобы повесить игрушки на верхние лапы, и, вешая их, всё думал о гномах…

Ложась спать, вглядывался в ёлку, вот же они – гномики: выберутся сейчас, будут перескакивать с игрушки на игрушку, резвится…

Но тут мальчишка засыпал.

Ёлочные базары появляются числа двадцатого, и теперь, когда не покупаешь живую ёлку, проходя мимо них, любуешься пластами зелёными, чьи рельефы так заманчивы.

После ремонта и перестановки, которые делали в квартире перед рождением ребёнка, всё было перемещено так, что ёлку стало некуда ставить: последний раз настоящую, правда маленькую очень, купили, когда мальчишке был год, разместили её с мамой на шкафу: пролёт между верхом его и потолком достаточен.

Разместили.

Нарядили.

Некогда Новый год сопровождался суммой ритуалов: они, связанные с мамой, вспоминаются грустью – живой, как ёлки, какими торгуют на базаре неподалёку от дома, а мимо проплывают украшенные лампочками трамваи: живая светящаяся сеть накинута на них.

За неделю покупалась ёлочка, благоухающая ароматно.

За пять дней наряжалась: мама очень серьёзно относилась к процессу, выверяя на глаз равномерность и гармонию этой красоты.

Холодец, закупка еды, пироги…

Всё скатилось в бездну.

Но мальчишке нравилось украшать искусственную…

— Сынок, ангела повесим?

— Па, он очень тяжёлый, ветка не выдержит.

— Но здесь ветку можно отогнуть вверх, удержится, в них же проволочный каркас…

Мальчишка вешал шары, иные – словно светящиеся изнутри, как морские раковины.

Потом – закутывали ёлочку в гирляндную пестроту, снизу размещали белую материю, на которой расставлялись – дед мороз, снеговики, разные фигурки.

Красиво ж…

В этом году мальчишка, проходящий тринадцатым своим годом, не вышел даже.

Как я справился с украшением ёлки?

Не знаю.

Говорят – Новый год праздник надежды; скорее – грусти, если посмотреть в корень: прожитое известно, будущее туманно.

Туманно настолько, что сгустки оного страшат, и постновогодняя депрессия будет серьёзна, как ни крути, сколько ни пытайся вывернуться из узлов её… но ёлку наряжаешь всегда.

…как тот мальчишка из коммуналки – живущий с молодыми папой и мамой, ложащийся спать, а мама только что выключила гирлянду, с мыслью о гномах, прячущихся в игрушках, не знающий ничего о смерти, чётко помнящий, что до Нового года остаётся несколько дней.

Александр Балтин