Светлана Демченко. «Исповедь или «Для духа поражений нет!»». Читая лирическую поэму Сэды Вермишевой «Здравствуй, новый мой век!»
17.01.2017Исповедь или «Для духа поражений нет!».
Читая лирическую поэму Сэды Вермишевой[1]
«Здравствуй, новый мой век!»
Пусть твоя жизнь будет равна тебе, пусть ничто не противоречит одно другому, а это невозможно без знания и без искусства, позволяющих познать божественное и человеческое.
Луций Анней Сенека (Младший[2])
Знаю наверняка: имя русско-армянской поэтессы Сэды Константиновны Вермишевой всегда будет светить, ибо она живёт с солнцем внутри. И честь её горда: не зависит от общественного мнения; её защита — честная и достойная жизнь. О ней и её поэзии я уже писала. И не только я.
Писали многие и, уверена, ещё долго будут изучать феномен поэтессы, явивший нам «обручённое с душой поэта» уникальное русское слово. Сэда Вермишева – одна из немногих современных поэтов-мыслителей. Её поэтическая вселенная — это концентрированное воплощение собственной художественной философии. В ней сходятся и органично сосуществуют многие разрозненные образы и события, темы и идейные мотивы, цельные сюжеты и отдельные картины.
В последние годы поэтесса создала несколько лирических поэм, в которых отбор тем мотивирован не их объективной взаимосвязью, а ходом личной мысли и чувственного восприятия мира.
*
Сама автор с какой-то настороженностью принимает придание упомянутым текстам статусного жанра лирических поэм. Возможно потому, что вопрос о жанровой специфике лирической поэмы в литературоведении остаётся ещё во многом не прояснённым.[3]
Отчасти это связано с пробелами в теории лирического жанра вообще. Как отмечает В. А. Грехнёв, «нет, пожалуй, менее изученной области в современной науке о жанрах, чем теория лирических».[4]
Если иметь ввиду, что, по словам поэта Ю. Марцинкявичюса, любая поэма «вырастает из других жанров как философская, эпическая, и эстетическая система эпохи»[5], то элементы лирики существовали в ней всегда. Где-то больше, где-то меньше. Когда же лирическое начало, вытесняя другие составные, завоёвывало себе доминирующее звучание, литературоведы заговорили о появлении сравнительно молодого жанра – лирической или лиро-эпической поэмы. Исследователи считают, что появление лирической поэмы совпадает с началом «серебряного века».
Изучением лирических поэм занимались Л. Долгополов, А. Карпов, М. Числов, В. Альфонсов, П. Попов и другие.[6] Хотя они не пришли пока к единому определению именно лирической поэмы, в то же время единодушно признавая за ней статус разновидности лиро-эпического произведения.
Эта разновидность имеет свои особенности. А. С. Карпов пишет: «Генетически лирическая поэма связана скорее с лирическим стихотворением и лирическим циклом, чем с распространённой в поэзии XIX века стихотворной повестью. От лирического стихотворения отличает объём, а от лирического цикла большая целостность поэтического организма».[7]
Она достигается благодаря иносказанию, аллегории, лирическому монологу, лирическим зарисовкам, иными словами, когда «сама лирика берёт на себя функцию эпоса».[8] Это происходит, когда мысли и чувства автора об идеальной России выражаются в лирических отступлениях, наполненных чувством глубокого патриотизма и любви к Родине, чувством неприятия зла и несправедливости.
В лирических отступлениях мысль писателя уходит далеко от событий из жизни главного героя и охватывает весь предмет изображения, «всю Русь», и даже выходит на всеобщий философский уровень. Мысли автора о высоком назначении человека, о судьбе Родины и народа контрастно противопоставляются негативным образцам и картинам русской жизни.
Лирические отступления, разбросанные по всей поэме, органически вплетаются в повествование и звучат как крик боли, негодования и восторга. Они затрагивают актуальные для всех времен вопросы и усиливают впечатление от изображаемых представлений.
*
Всё указанное присутствует в поэмах Сэды Вермишевой. В их центре личность самого автора, его отношение к жизни, которую она посвящает служению людям.
«Назначение человека – служить, и вся жизнь наша есть служба. Не забывать только нужно того, что взято место в земном государстве затем, чтобы служить на нём Государю Небесному и потому иметь ввиду Его ЗАКОН. Только так служа, можно угодить всем: Государю, и народу, и земле своей».[9]
Только так и «угождает всем» — Богу, стране и людям — Сэда Вермишева. Каждая из вермишевских поэм – своеобразная лирическая исповедь, объяснение с эпохой и временем, свидетельство непокорённости человеческого духа.
*
Остановимся на одной из них «Здравствуй, новый мой век!», которая и положена в основу этих литературных заметок. Поэма привлекла моё внимание не столько авторским порой негодующим, иногда исключительно сентиментальным, видением прожитой жизни, сколько глубоким самоанализом, художественным исканием назначения поэта, причём, не в час благоденствия, а в лихие годины.
Обращаясь к своему времени, она взывает именно об этом:
Между небом и небом, между мной и тобой
Научи быть поэтом,
В злой юдоли земной…
Ни весной или летом,
А холодной зимой…
Здесь личная жизнь поэтессы всецело соизмеряется с окружающим миром и его проблемами. В этих иносказательных лирических откровениях эпос присутствует по умолчанию. Говоря о «злой юдоли земной», автор не прибегает к описанию причинно-следственных связей явлений и конкретных событий, а включает их в глубинное философское обобщение необыкновенной силы.
Все глазею на свой я
Разыгравшийся век –
Как же мало он стоит,
Как же пал
Человек!..
А смиренная мудрость – смесь лукавства
И лжи!
Сыты ею по горло…
Да ступились ножи…
В этом тексте, безусловно, бал правит художественная лирическая доминанта, иносказательная боль за страну, когда уже «ступились ножи», «погибли полки» и уже «грехи не грехи». Эта боль выходит на общечеловеческий уровень сожаления и сострадания. Ибо лжи накопилось так много, что она приносит лишь «грозные ненастья, частые гробы», «злую юдоль и хаос», правящие столицей и страной.
«Рано жизнь обмелела/, продолжает скудеть…». Эта и подобные ей строки напоминают затянувшийся стон смертельно больного человека. Читаешь и кажется, что ему не будет конца…
Эти шапки с верхами, эти лисьи хвосты
Матерели и брали все подряд, и бразды.
Я бы шла по дорогам, я ушла бы в леса, –
Не прибиться к порогам,
Не осилить креста.
Речь автора чеканна, наполнена эмоциональными метафорами и восклицаниями не столько потому, что это грамматически оправдано, сколько из-за вырывающихся наружу истинных переживаний.
В этой поэме меня удерживает какой-то непостижимый центр смыслопорождения, поток самоотчета человека за прожитый век. Поэтическая мысль одновременно движется в двух направлениях: узком, личном и общечеловеческом.
А космической дали
Я не знаю
Примет…
Под ногами моими
Тот ли, этот ли свет?
Так нежданно-негаданно
Обрывается нить,
Чтобы стать мне землею,
Камнем, глиною быть?..
Я стою над рекою. Мне так хочется жить…
И принять не могу я эту злую игру…
Я наверно устала. Или скоро умру.
Благодаря сплошному лирическому монологу мы узнаём о сокровенном:
Говорю все о бренном. А о главном – молчу.
Долг пред тем,
Что священно
Втихомолку плачу…
Мне пора оглянуться. Угол зренья сменить.
Никуда не вернуться. Никого не простить.
Здесь затрагиваются актуальные для всех времен вопросы бытия …
*
В вермишевском поэтическом слоге обращают на себя внимание фактические «скрепы» — повторы и параллелизмы, придающие тексту ритмическую и смысловую неповторимость. Почти все разделы имеют началом фразу: «Между небом и небом, между мглою и мглой…». Ею автор подчёркивает далее идущие духовные метаморфозы, происходящие с ней.
Между небом и небом, между мглою и мглой
Одари меня хлебом – дел твоих правотой…
Одари меня словом, обрученным с тобой.
Между всеми мирами, меж землей и землей,
Одари меня светом
Возвращенья домой.
Между судеб и судеб, на нелегкой тропе,
День твой ясным пребудет –
Обещаю тебе.
Между небом и небом, и зеленой волной,
Одари, чем придется –
Хоть ракушкой морской.
Чтоб была мне на счастье
До могильной плиты…
Создаётся такое впечатление, что у Сэды Константиновны жизнь представляется как непрекращающееся рождение, и себя принимаешь таким, каким становишься: всегда рискованным, чтобы дальше вопрошать миру и продолжать расти в любви и жертвенности. «Я хочу вновь родиться. / Но немного другой»…
Какой?
А какой – я не знаю. И навряд ли пойму.
Кто подгонит к ногам моим
Борт ли, лодки корму? –
Я всегда выбираю
Дождь.
Дорогу.
Суму.
На роду что начертано,
Быть, наверно, тому…
Я б того не желала
Никогда,
Никому…
Значит, сердцу предписано,
Чтобы так я жила –
Худо, праведно, истово,
Как сумела – смогла…
И судьба перелистана –
Надвигается мгла…
Это переживание мотивировано «модусом субъективности»: мысленно представленной сверхчувственной реальностью, поэтому мы и читаем далее:
Повторяюсь,
Как будто
Я с рассудка сошла…
Просыпаюсь под утро –
На подушке – зола.
Как она очутилась, как попала сюда? –
Или это приснилось,
Или впрямь мне беда?..
Но «зола» у поэтессы вовсе не для того, чтобы ею посыпать голову: при всей строгости самооценки жизнь на острие времени того не заслуживает. Поэтесса доводит до максимума свою исповедь, не минуя при этом мистики, непостижимой экзистенции ухода.
А потом все затянет непроглядная тьма.
Жизнь исчезнет и канет
И обрушит дома.
Будет длиться и длиться эта ночь надо мной…
Нет, подойдя к черте, «когда судьба перелистана, и надвигается мгла», далее у поэтессы рождается сомнение: видимо, смерть ничего не разъясняет. Только при жизни можно понять, что совершено зря, а что не напрасно, и только жизнь может противостоять злу. Понимание того, следует ли «катиться или карабкаться» приходит к человеку только при жизни.
Мне пора измениться, никого не корить.
Время кончилось,
Вышло.
Надо многих простить.
Но пока – не умею. Но пока – не могу.
Я молчу. Цепенею. Перед миром в долгу.
Или мир мне обязан? Где отыщешь ответ?..
И преступник не назван. И прощения нет.
Время ответит. А пока надо жить, приветствуя новый век!
*
В заключение отметим, что в своих лирических поэмах Сэда Вермишева осмысленно определила своё жизненное и литературное кредо, непохожесть и самодостаточность.
В жизни оно ведь как? Одни живут нараспашку и пышут огнём.
Другие, лишённые милосердия, холодны и безучастны ко всему и всем; третьи, у которых в кумирах вещизм и потребительство, подобны тухлому болоту, разносящему смрад вокруг. Творить добро, делать других людей счастливыми под силу только пламенеющим, сильным духом натурам. Именно такой неповторимой личностью и есть Сэда Вермишева.
Николай Дорошенко, анализируя её творчество, писал:
«В стихах Сэды Вермишевой нет плача о собственной поэтической судьбе. Собственная судьба её не волнует. Для неё само слово «судьба» подразумевает только судьбу нашу общую.
Она — Давид с пращой, она — Пересвет с копьем…
Но…
Но – она Давид, которому навстречу не вышел Голиаф. Она — Пересвет, на вызов которого не ответил в своих куршевельских содомах и гоморрах ненавистнейший Челубей. Потому что в нынешних информационных противостояниях героями не рождаются, их назначают в шатрах мирового информационного хана. И никто, если не считать таких же, как она, пока еще живых людей, уже не может ощутить, как бьется её сердце в вот этих высоких строках:
Я альфа и омега.
Я — только
Прах.
Я — голос мира,
Ветвь его побега…
Я — эхо Бога
И пред Богом –
Страх.
Слепая жизнь,
Ползущая по кручам,
Ковчег Библейский
В буре снеговой…
Колени содраны…
Пред Ликом Всемогущим
Я есть ничто…
Но мной не правит случай…»[10]
Я есть ничто…
1 комментарий
Светлана Демченко
19.01.2017Спасибо редакции, Главному редактору Д.Г.Плынову за внимание к творчеству известной армяно-русской поэтессы, государственного деятеля Армении и России С.К.Вермишевой. Эта публикация важна ещё и потому, что посвящена недостаточно разработанной в литературоведении теме, связанной с жанром именно лирической поэмы. Тем более, что журнал инициировал издание первого в постсоветское время сборника современных поэм, что знаменательно и похвально.