Всякий, носящий военную форму, обязан ходить в наряды на службу: различного рода дежурства, чаще – суточные. А распределением их в учебной воинской части четко ведал начальник штаба подполковник Стецько.

Именно ему принадлежала богатая идея о введении в жизнь полка обязательных пред- и послеотпускных вахт. Скажем, уже подписан рапорт о предоставлении отпуска с понедельника кому-то из офицеров, – так с субботы на воскресенье Стецько неминуемо запихнет его дежурить по части, либо в караул.

– Это – чтоб тебе потом оттяг слаще казался, – любил говаривать «энша».

Отгулявший же законные «каникулы» прапорщик, лишь переступив порог КПП, сразу наталкивался на солдата-дежурного по штабу, «вооруженного» книгой нарядов – или, кулуарно, «нарядной книгой».

– Распишитесь. После обеда дежурным (по столовой, учебному корпусу, автопарку и т.д.) заступаете, – сообщалось «отловленной» жертве.

– А это – чтоб быстрее в строй войти, и всякие там нерабочие настроения побоку, – довольно пояснял подполковник.

И надо же – удивительное дело! – старшину роты, молодого прапорщика Вальского, перед его уходом на ежегодный отдых, Стецько через «нарядную книгу» не пропустил. Исключение, подтверждающее правило?

Сам Вальский, переправивший в штаб еще во вторник подписанный командиром роты рапорт на реализацию своего конституционного права, всю среду, четверг и пятницу ждал-пождал гонца от «энша», и к полудню субботы окончательно уверился в радостной мысли, что всемогущий подполковник о нем, рядовом прапорщике, почему-то – и к счастью! – запамятовал.

Ур-ра! Считай, к отпуску плюс полтора дня (воскресный и половину субботнего, но укороченный рабочий день имел тенденцию плавно перетекать в полный, и тогда офицеры и прапорщики кисло шутили, что предпраздничные сутки – это, мол, тот же понедельник или вторник, только без обеда).

Итак, Вальский, в превосходном настроении, около часу дня субботы, зарулил в штаб – за отпускным билетом и проездными документами. После этого оставалось лишь «проставиться», то бишь, распить с сослуживцами, остающимися тянуть армейскую лямку, литр-другой очищенной в ротной каптерке – и лети себе, белым лебедем, на месяц с лишним, на волю.

Служащая из строевого отдела как раз вручала счастливцу специальную амбарную книгу, где прапорщик обязан был расписаться за выданные бумаги, когда в кабинете возник подполковник Стецько.

– Это ты чего же, наглец бесстыжий, порядок, твою мать, нарушаешь? – бесцеремонно набросился он на прапорщика.

– А что я такого сделал? – прикинулся шлангом тот, хотя и прекрасно понимал, откуда ветер дует.

– Вот перец! Еще и выспрашивает! Ты мою службу прошел, наряд предотпускной оттащил? Нет? Так какого хрена наглеешь? На дурничку надеялся проскочить? Шалишь, хитрозадый! Я как с утра про тебя вспомнил, дежурному по штабу настрого приказал: появишься – немедля мне доложить! В общем, так, бездельник: сейчас сдаешь отпускной, завтра заступаешь по столовой, послезавтра сменяешься – и, с чистой совестью, оттопыривайся душа в раю!

– У меня совесть и так чистая, – возразил Вальский, которому смерть как не хотелось дежурить: мыслями-то давно был в отпуске. – И потом: с чего это я должен отпускной сдавать, когда он уже и командиром части подписан?

– Ах, ты! – гаркнул подполковник и мгновенно побагровел. – На кого хвост задрал, молокосос?! Я тебе, блин, приказываю: сей секунд положил на стол отпускной билет! Понял?! Выполнять!!!

Но Вальский тоже закусил удила.

– Не положу! Не имеете права его аннулировать! И обзываться! Сегодня же жалобу в Главное политуправление напишу!

– Имел я в задницу твой ГлавПУР! – взревел Стецько. – Ах, ты, прапор тупомордый! Забыл, перед кем стоишь? Я – начальник! А начальник всегда прав!

Дальше в строевом отделе с полминуты раздавался почти сплошной мат. На громкую ругань, в кабинет и заглянул проходивший мимо, по коридору, командир части. Увидев его, «энша» моментально осекся. Прапорщик же, не будь дураком, вытянулся в струнку и отдал честь:

– Товарищ полковник, разрешите обратиться!

– Разрешаю…

– Вы мне недавно отпускной билет подписывали…

– Было, помню. И что же?

– А вот товарищ подполковник, – кивнул Вальский на Стецько, – приказывает билет сдать. Разве он имеет право отменять ваше решение? И еще нецензурно выразился в адрес Главного Политического Управления Вооруженных Сил – мол, состоял с ним в интимных отношениях, да еще и в извращенном виде…

Теперь побагровел командир части. Он гипнотизирующим взглядом удава уставился на «кролика» в подполковничьих погонах, и под этим пронизывающим взором дородный начштаба обмяк и съежился.

– Вы подтверждаете, что требовали от прапорщика сдачи отпускного билета, на котором уже стоит моя подпись? – жестко вопросил полковник. – И действительно имеете нечто против Главного Политического Управления?

– Да я, товарищ командир… – забормотал Стецько… – Да я ж ведь не в том плане… И насчет ГлавПУРа – виноват, вырвалось… Но это все он, он виноват! – задергал крупным подбородком «энша» в сторону прапорщика.

Командир части зло прищурился. Тут в строевом отделе появился его начальник, майор Кузнечиков. Откозырял начальству и превнимательно посмотрел – сначала на полковника, потом на подполковника и, наконец, на прапорщика: мол, что за проблемы в моем хозяйстве?

Проблемы были.

– Виктор Святославович, – вдруг обратился командир части к Кузнечикову с риторическим вопросом: – Кто командует этой частью: я, или какое-то говно?

Подполковник Стецько открыл рот, да так и замер – видимо, от возмущения дыхание перехватило. На красном лице отчетливо проступили сизые пятна.

– Конечно вы, товарищ полковник! – немедленно ответствовал давно ничему не удивлявшийся «начстрой».

– Так почему же какое-то говно смеет отменять мои приказания? Немедленно выдать товарищу прапорщику отпускной билет на руки, и чтоб я по этому вопросу больше никаких разговоров не слышал! А по поводу нецензурщины в адрес Главного Политического Управления, вы, товарищ подполковник, к исходу дня представите мне отдельный рапорт! Всё! Все свободны!

Лицо «энша» пошло уже всеми цветами радуги…

Из штаба части, в роту, прапорщик спешил, не чуя под собой ног. Поведав сослуживцам о конфликте, Вальский попросил перенести процедуру обмытия к нему домой: от греха подальше. Все единодушно согласились и после службы на славу погуляли у старшины. Вот только сам он особой радости на застолье не выказывал…

Начальник штаба, тем временем, тоже «употребил». В своем служебном кабинете. С горя и в одиночестве.

Ополовинив хранившуюся в сейфе, в заначке, бутылку армянского коньяка, вприкуску с лимончиком, Стецько после этого устроил методичную, дотошную, зашкаливающую за грань разумного проверку несения службы нарядами по части.

Первым «энша» ворвался на контрольно-пропускной пункт. Помимо многочисленных мелких недостатков – типа закопченного стекла на керосиновой лампе, или не опечатанного мешочка с коробком спичек, привязанного к ней – начальник придрался к тому, что по плацу разгуливает давно прикормившийся возле солдатской столовой служивый общественный пес.

– Ты ему временный пропуск выписывал? – добивался начштаба от сержанта-дежурного по КПП. – Нет? Тогда на каком основании, твою дивизию мать, постороннее лицо свободно передвигается по территории части? А может, у него в шерсти пять передатчиков на Пентагон работают?! Где высокая бдительность, сквернавцы тупоклювые, бараны кишкоблудные, пиявки на армейском теле! Посажу! Всех, кучей, на гауптвахту!

В первой же роте, куда Стецько направился, разгромив наряд по КПП, он сменил пластинку и еще от входных дверей предъявил иные претензии:

– Почему не у всех солдат в наличии ножные полотенца?

– У всех, товарищ подполковник, – тихо-несмело возразил ефрейтор, дежуривший по подразделению. – Вы сами посмотрите…

– А чего мне смотреть, дуботол пустоголовый! – тут же разорался на него «энша». – В роте сколько личного состава?

– Ну… По списку – сто сорок девять, в наличии – сто тридцать пять. Четверо больных, один в краткосрочном отпуске, два в командировке, наряд по подразделению и трое в автопарке.

– Вот! А теперь, твою мать, если хоть грамм мозгов имеется, котелком и пошурупь: неужели на столько захребетников не найдется ни одного межеумка, который бы полотенце в умывальной бросил, в бане забыл, на портянки разорвал, или еще что? Значит, тебя, оглоеда, и спрашиваю: почему не у всех на койках ножные полотенца?

– У всех… – чуть ли не шепотом повторил дежурный по роте, стопроцентно уверенный в своей правоте: пятью минутами раньше наряд только закончил эти самые полотенца менять и по грядушкам развешивать.

– Да этого просто не может быть! – возмущенно взвыл начштаба. – Я т-те сейчас докажу и на «губу», за враки, посажу!

Он продефелировал вдоль рядов счетверенных двухъярусных кроватей, бормоча себе под нос: – «Хм… Правда, у всех… Ну, ты посмотри, блин, посмотри! – И вдруг радостно завопил: – Но ведь они ж у вас неправильно висят! А-а-а! С этого и начинается подрыв боеготовности, а потом из оружейки автоматы десятками пропадают! Посажу! Весь наряд посажу!»

В следующей роте Стецько, для почина, прицепился к содержимому прикроватных тумбочек: «Обмылки вместо полноценных мыл в мыльницах – как покойники в гробах лежат!» Потом чуть ли не полчаса лазил по туалету, где обнаружил «массу дерьма и дерьмовых недостатков», а в заключение выкопал из кадки с фикусом обгорелую спичку и, победно потрясая ею перед носами застывших дневальных, подвел резюме:

– Рота – по уши в грязи, среди казармы – горы мусора, а четыре меднолобых свинтуса даже не чешутся, а только хрюкают!

Воспитательная речь завершилась привычным угрожающим восклицанием.

…Столовая, автопарк, наряд по санчасти, внутренние караулы номер один и два – никого подполковник не пропустил и «всех посадил». Напоследок же столь душевно вставил ума «за бездеятельность» дежурному по части – только пух, перья и нецензурщина летели.

Сам капитан со стажем никак не мог понять, какая шлея попала под хвост начальнику, который что есть мочи разорялся:

– Порядок и распорядок в части пущены на самотек и превращены в беспорядок, а сам ты наибессовестнейшим образом безответственно обозначаешь службу и отбываешь хреновый бестолковый номер!

Про шлею, в деталях, знал, помимо самого «энша», только прапорщик Вальский, который ясно предполагал, какая расплата за длинный язык ждет его после отпуска. А предстояло молодому ротному старшине, по выходу на службу, целый месяц летать из наряда в наряд, поскольку начальник штаба части распределял их очень четко.

Фёдор Ошевнев

Ошевнев Фёдор Михайлович