Стругацкие и литературная критика

Братья Стругацкие писали о будущем. А будущее, тем временем, незримо вело их пером, создавая с их помощью романы и повести о самом себе. В своем литературном творчестве они были сталкерами, посланными в направлении тайны, которая при приближении к ней не раскрывалась, предъявляя человеку свое сокровенное нутро, но, наоборот, становилась еще более темной и непроницаемой. А над человечеством в описываемом ими мире, постоянно проводился какой-то нескончаемый и непостижимый эксперимент.

Стругацкие писали трудную литературу, однако это не отталкивало, но, наоборот, притягивало читателей, желавших решать вместе с ними сложнейшие проблемы бытия, которых не касалась ни господствовавшая в СССР коммунистическая идеология, ни подавляемая коммунистами церковь.

Единственные же, кто не то, чтобы не любили Стругацких, но старались держаться от них подальше – были литературные критики, обходившие молчанием их странные произведения. Что, в общем-то, и понятно. Потому что Стругацкие создавали не традиционную, не каноническую, не стандартную литературу.

И если вся великая русская классика – это литература о человеке, о современном человеке, о русском человеке, то литература Стругацких, хотя тоже о человеке, но о каком-то другом. Не то чтобы не о русском, но явно не о сегодняшнем, а о будущем, который еще появится, который родится в каком-то совершенно новом мире, принадлежащим не настоящему, но будущему, хотя и произрастающему из настоящего, но не прямо, а как-то сложно, не линейно, не очевидно, а потому – таинственно.

А еще, литература Стругацких о мире. Об огромном, сложном живом мире, с которым человек вступает в непосредственный личный контакт, пытаясь общаться с ним, как с человеком. Как, например, Перец из романа «Улитка на склоне», приходит на свидание с Лесом и говорит с ним как с разумным, мудрым, живым существом.

Эта идея, окружающего человека живого мира существовала в человеческой культуре лишь в далекой древности. Затем она была надолго забыта. В творчестве же Стругацких она возвратилась вновь, своим появлением вводя в замешательство привыкшую к совершенно иным повествовательным стандартам литературную критику.

И тем не менее, в их произведениях, совершенно явно присутствует очевидная и понятная человеческая логика, которую и хочется рассмотреть, потому что все, что ими написано – это о нас, о том, что с нами происходит уже после их ухода, и, конечно, о том, что еще произойдет.

А. Б. Стругацкие, М. Булгаков и тема будущего в русской литературе.

В богатейшей на таланты советской литературе есть два имени, стоящие особняком, почитаемые особо и связанные друг с другом, похожим, но отличным от всех иных русских писателей, ощущением утекающего в вечность времени. Имена эти – М. Булгаков и братья Стругацкие.

При этом Стругацкие считали себя идейными последователями Булгакова. Оттого они и описали свою встречу с Михаилом Афанасьевичем в своей повести «Хромая судьба».

Согласно версии Стругацких, встреча эта состоялась в середине 80-х годов прошлого века в лингвистическом институте РАН.

Поводом для встречи великих писателей стало проводимое институтом исследование по определению объективной ценности литературных произведений, оцениваемых, впрочем, не людьми, но специально созданной для этого машиной. И хотя «литературная» машина не могла по-человечески оценить художественные достоинства представленного ей текста, однако, каким-то ведомым лишь ей одной способом, она рассчитывала потенциальное количество его читателей, причем не только в прошлом и настоящем, но и в будущем, указуя таким образом, место принесенного ей для исследования текста, ни больше и ни меньше, как в вечности.

Стругацкие же, в лице главного героя повести писателя Сорокина, не зная всех тонкостей проводимых исследований, пытались уклониться от этой процедуры и даже подумывали о том, чтобы уничтожить свой главный литературный труд, хранимый в сокровенной Синей папке, поскольку потеряли всякую надежду на его публикацию. И вот тут-то из лабиринта коридоров лингвистического института и появляется Михаил Афанасьевич Булгаков, исполнивший в повести «Хромая судьба» роль Воланда. Потому что, как и прежде Воланд, Булгаков рукопись спас, не дав пропасть пророческому литературному труду, в котором описано будущее человечества.

Эта фантастическая повесть про Булгакова, объективную ценность литературы и будущее человечества, чрезвычайно характерна для Стругацких, потому что все их литературные произведения, о чем бы в них не говорилось, в том числе и о прошлом или настоящем, все равно, так или иначе, всегда завершаются в будущем, которое наступает обязательно и неотвратимо. Так уж устроено их литературное чутье, позволяющее им видеть не только то, что есть и что было, но и то, что будет.

Этот дар в истории русской литературы дан был, впрочем, очень немногим…

Так в конце своих дней его ощутил Николай Васильевич Гоголь, вдруг увидевший будущее России в видениях, рожденных ненавидимым им, дважды сожженным, но все равно сохранившимся в черновиках, вторым томом «Мертвых душ», завершившимся описанием страшной коррупционной катастрофы Российской империи.

Затем Федор Михайлович Достоевский в сомнамбулических видениях Ивана Карамазова увидел будущее гордого и безбожного русского человека, возжелавшего стать богом.

Потом Михаил Афанасьевич Булгаков – связавший историю московского Мастера с судьбой, распятого в Иерушалаиме Христа, отправил Мастера с помощью Воланда в заслуженное и выстраданное им будущее, где нет света, но есть, хотя бы покой.

И, наконец, братья Стругацкие, создавшие в своих в произведениях не только множество самых разных картин будущего мира, но и поднявшие важнейшую историческую проблему того, как же, все-таки, из настоящего рождается будущее, которое с этим настоящим хоть и связано, но какой-то странной и нелинейной связью. Вопрос этот чрезвычайно сложен, поскольку ответ на него определяется не только с футуристическими фантазиями писателей, но и со свойствами самого текущего времени, в потоке которого эти писатели пребывают, создавая свои произведения словно бы под его диктовку.

И только появляющаяся в этом сложном, двойственном, человеческом, и одновременно, сверхчеловеческом, космическом творческом процессе, литература и обретает объективную ценность, которую измеряла описанная Стругацкими умная машина, знающая будущую судьбу любого литературного текста.

Стругацкие и коммунизм.

Литературное творчество братьев Стругацких начиналось легко и даже, можно сказать, легкомысленно. Как-то гуляя в Ленинграде по Невскому проспекту в сопровождении жены Аркадия Стругацкого Елены, они дружно ругали советскую фантастику, блистая перед симпатичной молодой женщиной своим прекрасным чувством юмора, эрудицией и быстротой ума.

В пылу этого разговора, подходя к Аничкову мосту, Елена сказала братьям, что всех их эскапады – это лишь пустая болтовня и критиканство. Стругацкие были уязвлены. И здесь же на Невском, они решили доказать ей и себе, что они могут не только ругать чужую литературу, но и создавать свою. Так начался их совместный литературный проект, длиною в целую жизнь.

Едва начав писать, Стругацкие тут же оказались в светлом коммунистическом будущем, которое по их представлениям должно было наступить к 90-м годам XX в. В это время и происходили события их ранних повестей «Страна багровых туч», «Путь на Альматею», «Стажеры» и др.

При этом, фантастами, ожидающими скорое наступление коммунизма в СССР, были не только братья Стругацкие, но и сама Советская власть, от лица которой в 1961 г. Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев на XXII съезде партии заявил о том, что «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». («Двадцать второй съезд КПСС» Советская историческая энциклопедия).

В своей речи, Хрущев, очевидно сам того не подозревая, повторил евангельские слова Христа: «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе» (Марк. 9-1).

Стругацкие же в своей литературе существенно дополнили Хрущева, придав коммунизму поистине библейский образ, перенеся его с Земли в космос, подобно тому, как и Христос обещал своим последователям новую жизнь не на земле, но в Царствии Небесном, то есть на небе. Поэтому место действия ранних коммунистических повестей Стругацких — не земля, но космос: Венера, Юпитер, Марс, Сатурн.

При этом в космос в те времена рвались не только писатели фантасты, но практически все население СССР. О космосе слагали стихи и пели песни. А когда в 1961 в космос полетел первый советский гражданин Юрий Гагарин, то это событие вызвало в стране ликование не меньшее, чем победа в Великой Отечественной Войне.

Однако, как оказалось, манящий советского человека космос таил в себе серьезную угрозу. Первыми ее почувствовали братья Стругацкие.

Отправившись со своими литературными героями в космическое путешествие, совершив там массу трудовых подвигов, воспитав там умного, честного и бесстрашного, нового советского человека, и даже принеся на этом пути вынужденные человеческие жертвы, Стругацкие, очень быстро подошли к роковой черте, за которой зияла темная пропасть. Потому что единственное, что можно было сделать с мертвыми планетами, которые осваивали космонавты – это превратить их в цветущую Землю. Однако с этой земли и рвались герои Стругацких в таинственный космос, в надежде не только совершить там новые подвиги, но и обнаружить какое-нибудь удивительное чудо, о котором прежде не говорила ни Советская власть, ни сами писатели, еще не знавшие того, что все чудеса подвластны лишь одному творцу – неостановимо текущему времени, незримо ведущему их собственным пером, и скоро разрушим созданный в их ранней литературе светлый коммунистический мир, который в их дальнейших произведениях начал погружаться во мрак какой-то странной и неразрешимой вселенской тайны.

Стругацкие и зло.

Разочарование Стругацких в идее линейного прогресса человеческой цивилизации, началось с их повести «Трудно быть богом», написанной в 1963 г.

Речь в повести шла о попытках человечества повлиять на историю развития молодых внеземных гуманоидных цивилизаций. С этой целью с Земли в далекие уголки Вселенной и отправлялись космические экспедиции, искавшие нуждавшихся в помощи инопланетян с целью ускорения их развития и осознанного взросления.

 Одна из этих экспедиций, организованная Институтом экспериментальной истории, попадает в инопланетное государство Арканар, жители которого по представлениям землян – средневековые варвары, нуждающиеся в помощи и наставлении.

Прибывшие в Арканар земляне старались ускорить эволюцию аборигенов осторожно, незаметно, бескровно и дипломатично. Они спасали от насилия и смерти лучшие умы Арканара – ученых и поэтов. Они противодействовали жестоким репрессиям местной тиранической власти. Они несли опекаемому ими государству просвещение и справедливость. Но при этом, они с тревогой и печалью видели, что развитие Арканара несмотря на все их усилия, почему-то шло совершенно в другую сторону. На страну постепенно, но неуклонно опускался мрак невежества и кровавых репрессий. А всесильные и всемогущие земляне ничего не могли с этим поделать.

И тогда, наконец, агент землян в царском дворце Арканара – доблестный Румата, доведенный до отчаяния, как в старые добрые времена, когда земляне еще сами были средневековыми варварами, не выдерживает, берется за меч и кидается в самую гущу свирепых и темных варваров, круша их до тех пор, пока его не усыпляет земной патруль, в беспамятном состоянии доставляет на космический корабль и отправляет на землю. А сама экспедиция землян, не добившаяся в Арканаре никаких результатов, оказывается бессмысленной и бесполезной. Однако лишь для жителей Арканара. Но вовсе не для землян.

Потому что земляне, то есть сами братья Стругацкие, а так же их читатели, напряженно следящие за событиями в средневековом государстве, дойдя до трагической развязки описываемой истории, сталкиваются со странной, страшной и совершенно необъяснимой проблемой, состоящей в том, что зло в человеке не только неистребимо, но субстационально. То есть оно зачем-то нужно людям, цивилизации, Вселенной. Потому что не только человеческая, но и любая иная цивилизация без этого зла не развивается. А поскольку цивилизационное развитие – это и есть жизнь, то жизнь эта для своего естественного и неостановимого течения требует обязательного присутствия кровавого зла, которое эту же жизнь уничтожает, но ею же и движет… Поэтому бороться со злом бессмысленно, бесполезно и не нужно. Однако, и не бороться с ним тоже нельзя…

На этой пронзительной ноте мучительного раздвоения прежде цельной и прозрачной гуманистической души космических героев Стругацких и завершается эта повесть, оставляя ее участников, ее авторов и ее читателей на пороге странной тайны вселенского зла, органично включенного в механизмы человеческой жизни, делающего ее нелинейной, чрезвычайно сложной и несущей в себе бездонные, не имеющие простых решений, глубины.

Стругацкие и битва с Мирозданием.

В написанной Стругацкими в 1976 г. повести «За миллиард лет до конца света» появляется персонаж, которого трудно найти у других писателей. Этим персонажем является – глобальный мир, вступающий с человеком в прямой и непосредственный контакт.

Начинается контакт с того, что несколько ученых, работавших в самых разных областях науки, от астрономии до биологии, оказавшись на пороге больших открытий, вдруг сталкиваются с мощным противодействием их научным изысканиям. С ними начинают происходить странные, мешающие им работать, события, спектр которых настолько широк, что не может быть организован человеческими руками.

Так претенденту на какое-либо большое открытие, вдруг начинают предлагать повышение по службе, уводящее его от предмета его исследований. Или же его вдруг начинают соблазнять малознакомые или вовсе не знакомые ему женщины. Однако, если эти «мягкие» меры, отвлекающие его от работы не приносят результата, то тогда у него начинаются гораздо более крупные неприятности – конфликты с милицией, бытовые аварии, стихийные бедствия, подчас направленные на его прямое физическое устранение.

И тогда ученые, ощутившие на себе это давление, собравшись вместе и проанализировав ситуацию, пришли к странному, но единственно возможному выводу, что против них ополчились вовсе не люди, но сам космос — таинственное Гомеостатическое мироздание, которое явно препятствует вторжению в его внутренние пределы…

И, казалось бы, люди, почувствовавшие давление на свою жизнь самой Вселенной, должны испугаться, одуматься, отступить, потому что их сражение с Мирозданием бессмысленно и бесполезно. Но нет. Они не отступают. Хотя, конечно, не все.

Кто-то из попавших под давление ученых прекращает свои опасные занятия, и становится благополучным человеком со спокойной и обыкновенной судьбой. Но при этом, он начинает чахнуть. Потому что остается без чего-то очень важного, чего-то чрезвычайно необходимого, какой-то внутренней работы, или борьбы, которая и делает его человеком. И только продолжив свое упрямое сопротивление, свое противостояние Вселенной, герой повести — математик Вечеровский, а вместе с ним и сами братья Стругацкие, а также и их читатели, начинают ощущать, свою причастность к этому странному, не очень доброму, но все-таки живому Мирозданию, частью которого, детьми которого и даже лицами которого они являются. И тогда с внутренним трепетом они понимают, что их отступление, их покорность, их согласие приведет их к утере диалога с этим живым, таинственным миром, а одновременно и к утере самих себя. И потому боевые действия должны продолжаться. И еще неизвестно, чем они закончатся. Потому что сама Вселенная через борющихся с ней людей ведет напряженный разговор сама с собой, и еще не ясно, чем этот разговор завершится.

Стругацкие и Лес.

В романе «Улитка на склоне», написанном Стругацкими в 1965 г., продолжилась ранее начатая ими тема общения человека с окружающим его живым миром. При этом, в различных научных и философских теориях, идея живого мира выглядит внушительно и красиво. Речь в ней идет о биосфере и ноосфере – формах планетарной жизни, завораживающих человека своим глобализмом. И вообще, в человеческом лексиконе само понятие «жизнь» в ее глубинном, философском, глобальном смысле всегда используется с позитивными и превосходными определениями гармонии, чуда, красоты, любви… Однако, Стругацкие заглянули под философский покров этой вселенской, глобальной жизни и не то, чтобы ужаснулись, но глубоко поразились происходящим в ее недрах странным процессам, которые они обнаружили, конечно же, в глубинах собственной души, откуда только и берутся все создаваемые писателями удивительные живые миры.

Живой мир в романе «Улитка на склоне» — это таинственный Лес, изучаемый специальным Управлением по делам леса. И вот в это Управление приезжает лингвист Перец, чтобы взглянуть на Лес, чтобы прикоснуться к Его таинственной живой субстанции, о которой он много читал, о которой он много слышал, о которой он много думал, будучи уверенным в том, что здесь, в Лесу, наверное, и скрывается та самая настоящая и истинная жизнь, о которой мечтает каждый человек, пребывающий в суете и вечном недовольстве самим собой.

При этом, важным обстоятельством обращения Переца к Лесу является его профессия. Ведь Перец – лингвист. Предмет его работы – язык, человеческая речь, разум, фантазии, чувства, метафоры, из которых и ткется внутренний мир «человека говорящего». Оттого Перецу кажется, что вообще, любая жизнь – это литература, а жизнь Леса – ее заоблачная вершина.

Литературоцентричное мироощущение Переца раскрывается в его монологе о книгах. Он разговаривает с ними, как с людьми. Ему даже кажется, что если на земле исчезнут все люди, то их вполне заменят книги. Потому что они созданы речью, которая не умолкает в них никогда.

Точно так же Перец обращается и к Лесу. Он говорит с ним, как с живым существом. Вернее, как с Божеством, которое изучает Управление по делам Леса, методично и последовательно этим изучением Его уничтожая. Однако только живой, таинственный Лес и способен сделать человека Настоящим Человеком. Но для этого, они должны встретиться и поговорить. И устранить прежде существовавшее между ними непонимание.

И Лес услышал Переца. Он пропустил его в свои пределы. А ведь долго не пропускал. Прежде чем попасть в Лес, Перец долго маялся по Управлению, постоянно натыкаясь на какие-то непонятные преграды, какие-то заборы, какие-то стены, какие-то нелепые постройки и, наконец, на людей, встающих у него на пути.

И вот, в конце концов, Перец попадает в Лес. Он едет туда по служебной необходимости, за зарплатой, которую выдают на биостанции, расположенной посреди Леса. На вездеходе, он пробирается по лесным дорогам, и с удивлением обнаруживает, что все, что происходит в Лесу ему непонятно, чуждо и вызывает отвращение. Потому что, как оказалось, жизнь Леса – это никакая ни литература. Это вовсе не виртуальное, духовное пространство. Это не мир идей. Это мир животной плоти, которая тоже оказывается жизнью. Но совершенно иной. Вовсе не той, которую до встречи с Лесом, представлял себе Перец.

Оказавшись в Лесу, Перец с ужасом видит, как в земле посреди Леса вдруг разверзается страшная живородящая клоака, выбрасывающая наружу высоченный столб живой протоплазмы – первичной, примитивной, нутряной жизни, пахнущей мясом, кровью, желчью и еще чем-то кошмарным, доводящим наблюдающих за этим процессом людей до полуобморочного состояния.

Затем из этого живого месива появляются отдельные существа, которые, не обращая внимания на людей, организованными колоннами движутся по лесу и исчезают в таинственном озере, в котором по слухам обитают русалки.

Так видит Лес лингвист Перец.

Однако, в романе есть и иное описание Леса. Оно раскрывается через лесную жизнь сотрудника Управления по делам Леса, Кандида, уже не лингвиста, но биолога, которому, казалось бы, жизнь Леса должна быть более органична и более понятна. Однако, попав в Лес, Кандид сталкивается именно с лингвистической проблемой, с языком, который, собственно, и делает человека человеком. Или, наоборот, убивает в нем все человеческое.

Кандид оказался в Лесу после катастрофы вертолета, упавшего в лесное болото. Его подобрали жители лесной деревни, выходили, дали ему жену – молоденькую девушку Наву.

Но оказавшись в Лесу, Кандид изменился. Он стал по-другому думать, почти, как жители Леса. А они и не думали вовсе, они только говорили. О том, что видят, что слышат, что чувствуют, что хотят. Их речь заменяла им мысль, которая у обычного, цивилизованного, вернее, скованного цивилизацией человека, движется внутри, а у этих лесных аборигенов поток их сознания двигался снаружи, потому что внутри, у них, словно бы ничего не и было. При этом заменяющая их мысли речь никуда не текла, она кружилась замкнутая в кольцо, повторяясь снова и снова, пересказываясь на новый манер, но не никогда не продвигаясь куда-то за свои собственные пределы.

Эта постоянная, не прекращающаяся, лишенная смысла никуда не текущая речь аборигенов Леса, словно остановила время, в котором они жили, полностью прекратив их развитие и навсегда оставив их в убогих, нищих деревнях, где они с трудом поддерживали свою однообразную и пустую жизнь, в которой не было места ни поступку, ни подвигу, ни прогрессу. И все, что они делали в своей деревне, это вяло сопротивлялись наступающему на них Лесу, готовому поглотить своей дикой растительностью едва окультуренную ими землю.

Кандид хочет уйти из деревни и очень долго, бесконечно долго обсуждает свое путешествие с соседями, каждый раз откладывая его, при этом чувствуя, как в этих разговорах и постоянных переносах срока его ухода, его засасывает сонная, бессмысленная растительная, лесная жизнь. Но, наконец, он все-таки собирается, берет свою жену Наву и оправляется в путь. И лишь в пути по Лесу к нему постепенно возвращается прежнее, почти оставившее его чувство, что он человек, что он мужчина, что он, вообще, что-то может в этом мире. И когда он по дороге встречает разбойников, пытающихся забрать у него жену и уверенных, что деревенские, к которым принадлежал и Кандид, трусливы и не могут дать им отпор, Кандид берет в руки дубину и в одиночку отбивается от целой банды.

Однако, Лес, так просто не отпускает Кандида. Следующим препятствием на его пути становятся женщины, одна из которых оказывается матерью его жены Навы.

Женщины в Лесу являются высшей человеческой расой. Потому что Лес, в истинном смысле, в своем глубинном, экзистенциальном смысле, как живое пространство, как первозданный живой мир является женской территорией и имеет женскую природу. Мужчина же в этом мире – гость, и не всегда званный. А женщины – управительницы этого первозданного, нутряного, плотского лесного мира. Они считают всех мужчин, а вместе с ними и Кандида – ошибкой природы и пытаются сделать Кандида своим слугой.

И тем не менее, сошествие в Лес Кандида и Переца не было бесполезным. Оно радикально изменило жизнь обоих.

Перец, пройдя через мерзкое, плотское пространство Леса, начинает новую жизнь. Он возвращается назад в Управление, где его встречает библиотекарша Алевтина. Она приводит его в свой дом и укладывает в свою постель. И эта их начавшаяся связь глубоко символична, потому что обретенная Перецем женщина является из его филологического мира, из библиотеки, из мира говорящих книг, из того мира, который Перец покинул, чтобы встретиться с Лесом, и куда он вернулся после этой встречи, вновь. Но уже в совершенно другом виде. Потому что по возвращению он становится директором Управления по делам Леса.

Кандид же, претерпевает принципиально иную эволюцию. Лишь восстав против Леса, выйдя на бой с биороботами, отправленными к нему, пытавшимися поработить его женщинами, он, наконец, просыпается от сна бессмысленной растительной жизни и вновь начинает чувствовать себя человеком.

При этом, однозначно ответить на вопрос – о чем же все-таки роман Стругацких «Улитка на склоне» — трудно. Потому что повествует он о чрезвычайно сложной природе жизни, разобранной авторами на составляющие ее области, совместное существование которых создает в сознании читателя психоделический хаос, в котором едва не тонут не только сами читатели, но и герои романа и создавшие этот роман писатели.

Эти области, развернутой в романе жизни — первозданное, плотское, животное нутро и высокий филологический дух, которые противоречат друг другу, которые отрицают друг друга, которые презирают друг друга, но все равно, где-то там, в своих неведомых глубинах, оказываются связанными друг с другом. Эту связь и несет в себе человек, совмещающий и то, и другое, и тело, и душу, и похоть и бесплотный, платонический дух, совместное описание которых, тем не менее, рождает у самого человека ощущение хаоса и безумия, словно речь в этом описании речь идет вовсе не о нем самом, не о человеке, но о чем-то ему чуждом и совершенно непонятном.

Эту умопомрачительную сложность жизни и умудрились передать в своем удивительном романе братья Стругацкие, все же надеющиеся, что этот конфликт между плотью и духом когда-нибудь разрешится. Потому что, хотя улитка из эпиграфа к роману, медленно ползет по склону горы, но когда-нибудь она достигнет вершины. И тогда, с этой поднебесной высоты, жизнь все-таки раскроется в своем целостном и гармоничном виде.

«Тихо, тихо ползи,

улитка по склону Фудзи,

Вверх, до самых высот!»

Стругацкие и Вавилон.

Роман «Град Обреченный», написанный Стругацкими в 1972 г., но опубликованный лишь в 1988 г., продолжает библейскую традицию жизнеописания города Вавилона.

Вавилон — важнейший город в библейской истории. Это архетипический символ города – город городов. Его уже давно нет на земле, но он жив в человеческой памяти. И когда человек пытается понять, кто он и куда лежит его путь, он думает о Вавилоне. Думали о нем и братья Стругацкие.

При этом, Стругацкие никогда не говорили, что в романе «Град Обреченный» они хотели воспроизвести историю современного Вавилона. Однако на мысль о том, что речь в романе идет именно о Вавилоне, наводят жители описанного ими города. Это люди разных языков и национальностей, пришедшие в прежде неизвестный им Город и вдруг заговорившие на одном языке, который они словно знали с тех давних пор, когда согласно библейской легенде на земле был один народ и один язык. Этот единый народ, по преданию возвел в долине Сеннаар город Вавилон и начал строить там Башню, соединяющую землю и небо.

Однако, согласно Библии, Бог разделил людей. Он дал им разные языки и рассеял их виде разных народов всему по миру. А затем, в романе Стругацких, люди вновь вернулись в покинутый ими Город и восстановили свой общий язык, чтобы продолжить прежде прерванное их общее дело. Однако, забыли — какое. И на протяжении всего романа они мучительно пытались это вспомнить. А чтобы они никогда не забывали о том, что они пришли в Город с какой-то целью, их жизнь в романе названа Экспериментом.

При этом, участие людей в Эксперименте не было добровольным. Они попадали в него лишь пережив тяжелейший кризис своей жизни – плен, тюрьму, войну, голод. И когда они оказывались на краю гибели, какие-то высшие существа предлагали им поселиться в Городе и принять участие в Эксперименте, куда они, в случае согласия и переносились.

У попавших в Эксперимент людей начиналась новая жизнь. Их судьбу решала специальная распределительная Машина, назначавшая их на должности от дворника да высшего государственного чиновника. Однако, парадокс жизни нового Вавилона состоял в том, что из-за постоянного действующей в нем Машины судьбы, городская жизнь все время менялась, но при этом всегда осталась неизменной. Она никак не прогрессировала, никуда не текла и была похожа на застывшее болото.

При этом, сам Город, где происходил Эксперимент, был полон тайн и удивительных событий. Здесь вдруг начиналась эрозия построек или превращение воды в желчь, нашествие павианов, или появление на улицах города блуждающего здания, в котором живыми людьми – персонажами советской истории, велась странная шахматная игра. Однако эти события, как волны, накатывались на Город и откатывались назад, не оставляя в городской жизни никаких следов. Что очень раздражало горожан, потому что все они помнили об Эксперименте, смысла которого не понимали.

И тогда в прошлое Города отправляется экспедиция, в надежде отыскать там истоки самого Города и Эксперимента. Этим прошлым являются северные городские кварталы, прежде населенные людьми, но затем покинутые ими.

Возглавил экспедицию советский гражданин Андрей Воронин.

Однако, прошлое, описанного Стругацкими Города оказывается еще более таинственным и непонятным, чем его настоящее. Брошенные кварталы, через которые идет экспедиция, еще хранят следы совсем недавно протекавшей здесь жизни, завершившейся безумием жителей, которых свело с ума какое-то страшное событие. В пути по этой страшной городской пустыне, идущие люди постоянно натыкаются на странные  сооружения, скрывающие в себе тайну какой-то иной, уже не человеческой жизни, рождающей в процессе своей эволюции странные архитектурные формы, достигающие в своем развитии каких-то безумных вершин, а затем бессильно и бессмысленно застывающих в этом состоянии.

В этом путешествии по пустому, заброшенному, каменному миру экспедиция Воронина в конце концов гибнет, так и не найдя ответа на мучивший людей вопрос о цели и смысле проводимого над ними Эксперимента. А трагический финал романа лишь раскрывает интуитивное мировоззрение Стругацких по поводу глобального исторического процесса.

Это мировоззрение состоит в том, что из прошлой истории человеческой цивилизации будущее человечества никак не выводится. Это значит, что оглядываясь на прошедшие древние времена языческой античности, средневекового христианства, эпохи Возрождения и всех последующих, сменяющих друг друга исторических эпох, оказывается совершенно непонятным, куда же все-таки движется человеческая история, каков ее исход, а потому смысл и цель.

Именно это мировоззрение и определило описанную Стругацкими историю Города, прошлое, будущее и настоящее которого невозможно связать в какую-то эсхатологическую историю, которая имела бы ясное начало и обусловленный этим началом и всей последующей эволюцией городской цивилизации, ее эсхатологический конец.

Иными словами, Стругацкие, в процессе написания романа, пытались вывести его финал из самой его повествовательной эволюции, из жизни его героев, из изменений самого Города, из расшифровки людьми сокрытых в Городе тайн. Это значит, что сам Город и населяющие его люди и должны были дать ответ писателям — чем должна закончиться эта городская, вавилонская история, конец которой никак не обусловлен никакими внешними обстоятельствами философского или мифологического свойства. Однако Город не дал ответа.

Вместе с тем, те смыслы и цели, которые человек постоянно не только ищет, но и находит в своей истории, рождаются не столько из рационального анализа реального исторического процесса, сколько из таинственных и иррациональных глубин самого человеческого сознания, озаряемого различными откровениями, подобными библейским текстам, в том числе и легенде о Вавилонской башне, или апокалиптическим видениям Иоанна Богослова.

Стругацкие же, создавая пространство своего романа, намеренно устраняют из него любые литературные или мифологические источники, говорившие бы о прошлом Города, а также о его будущем и о целях проводимого над людьми Эксперимента. По этому поводу правитель Города Фриц Гейгер сокрушенно удивляется тому обстоятельству, что в городе почему-то нет ни одного писателя. Ученые и инженеры есть, а писателей – нет.

Однако, без иррациональных литературных и мифологических прозрений, в которых будущее выводится не из обыденной реальности, но из глубин самой писательской, мифотворческой человеческой души, находящейся в таинственном диалоге с космосом, саморазвивающаяся история цивилизации неизбежно заходит в тупик, что и произошло в романе.

При этом, в естественной человеческой истории смены исторических эпох всегда являются следствием меняющейся коллективной мифологии и идеологии людей, обретающих новую религию или социальную идею, а с ней и новую государственность и культуру. Так лик Европы в начале второго тысячелетия н.э. радикально изменило пришедшее в Рим христианство, лик Азии в седьмом веке неузнаваемо изменил ислам, а лик России в начале двадцатого века был радикально преобразован коммунистической идеей.

Что же касается истории описанного Стругацкими Города, то и на ее динамику все-таки повлияло одно внешнее обстоятельство, если уж не идеологического, то, по крайней мере, эстетического характера. Это обстоятельство состояло в том, что название романа «Град обреченный» появилось раньше самого его содержания. Это название на этапе обдумывания нового, еще не написанного романа было взято Стругацкими у Н.К. Рериха. В комментариях к роману Б. Стругацкий так объяснял выбор его названия «Град обреченный»: «Так называется известная картина Рериха, поразившая нас в свое время своей мрачной красотой и ощущением безнадежности, от нее исходившей» (Б Стругацкий. «Комментарии к пройденному: 1973 – 1978 гг.»).

Впрочем, какую конкретно картину имели в виду Стругацкие, не совсем ясно, потому что под выбранным ими именем проходят две картины Рериха — «Град обреченный», написанный в 1914 г. и «Град умерший», написанный в 1918 г. Однако эта вторая картина в различных литературных источниках также часто проходит под именем «Град обреченный».

На обоих картинах изображен каменный город, по периметру окруженный гигантским змеем. Однако наиболее тягостное впечатление, о котором писал Б Стругацкий в своих комментариях к роману, безусловно, производит вторая картина «Град умерший», созданная в 1918 г. и написанная в холодных, серо-зеленых тонах, делающих Город похожим на кладбище.

Это ощущение Города, как кладбища Стругацкие и передали в описании унылой и безрадостной городской жизни. Но особенно кладбищенское дыхание романа усиливается, когда экспедиция А. Воронина движется по опустевшим городским кварталам, похожим на гигантский город мертвых, явно списанный Стругацкими с картины Рериха.

И, тем не менее несмотря на то, что Стругацкие сознательно и последовательно пытались погрузить свой Вавилон в хаос смерти, это погружение, все-таки, не состоялось. Потому что хоть ими и было объявлено, что в описанном ими Городе нет писателей, занимавшихся бы поисками смысла проводимого над его жителями Эксперимента, тем не менее, эти писатели в Городе все же были. Ими оказались сами братья Стругацкие, создавшие свой Город по подобию живого, саморазвивающегося пространства человеческого сознания, каким только и может быть литературное произведение. И потому, не верящие ни в какие религиозные и философские эсхатологические догмы писатели, движущие городскую историю лишь своей собственной литературной интуицией, завершают жизнь своих главных героев ленинградцев Изи Кацмана и Андрея Воронина одновременно с завершением и исчерпанием самого созданного ими пространства романа, подводя своих героев к точке сингулярности окружающего их мира, за которой начинается их новая, вернее, продолжается прежняя, трудная, послевоенная ленинградская жизнь, откуда они и попали в Город. Эта жизнь, впрочем, также оказывается Экспериментом, теперь уже поднимающим вопрос о том, а имеет ли смысл уже сам реальный город Ленинград и жизнь в нем самих братьев Стругацких…

Стругацкие и эволюция человека.

Стругацкие впервые заговорили о тайне человеческой эволюции в повести «Гадкие лебеди», написанной в 1967 г., но вышедшей в свет лишь в 1987 г. Эту тайну несут в себе дети. Потому что дети – будущее человечества. Будущее же таинственно и непостижимо.

Дети, которых не могут понять их родители, появляются в повести в одном небольшом европейском городе, в котором начинают происходить странные события.

В городе начинает меняться климат – идет непрекращающийся дождь.

В городе открывается лепрозорий, где поселяются мутанты – прежде обычные люди, заболевшие таинственной болезнью. Вокруг глаз у них появляются желтые круги, и они питаются информацией – содержанием книг.

И, наконец, родившиеся в этом городе дети начинают уходить к мутантам.

И тогда на встречу с детьми, по их приглашению, в их школу, отправляется отец ушедшей к мутантам девочки, известный писатель Виктор Банев, человек умный, интеллигентный, прошедший войну и считающий что он знает и понимает человеческую природу. Однако то, с чем Банев сталкивается в школе – его поражает. Потому что в школьном классе, за партами, перед ним сидели не просто дети, и не просто умные дети, но иные дети. Словно не человеческие. И это было в них самым пугающим.

Эти дети больше не любили своих родителей. Они, вообще, презирали людей прошлых поколений. Логика их оценки человеческой истории была рациональной, холодной и абсолютно уничижительной.

И умный, талантливый, красноречивый Банев в ходе долгого разговора с детьми не смог не то, чтобы изменить их точку зрения, но даже поколебать ее. Дети не поняли и не приняли его монолога о трудной, печальной, но при этом, героической судьбе людей его поколения, которых нельзя мерить аршином формальной, рациональной логики. Дети были глухи к его доводам. Они словно бы пребывали в каком-то ином, параллельном мире, в который, в конце концов, их и увели мутанты.

При этом, конфликт поколений, так драматически описанный Стругацкими в повести «Гадкие лебеди», конечно, не нов в человеческой культуре. Однако Стругацкие максимально усугубляют его. Они вообще рвут какие-либо связи между поколениями отцов и детей, словно следуя давней новозаветной заповеди: «И враги человеку – домашние его» (Матф. 10:36).

Этот радикализм Стругацких в отношении конфликта поколений обусловлен их интуитивным ощущением тайны, сокрытой в человеке: тайны его происхождения и его эволюции, имеющей определенную логику своего возникновения.

Одна из разновидностей этой тайны, присутствующей в обыденной человеческой жизни – это тайна взросления. Она связана с тем, что ребенок не может до конца понять взрослых людей до тех пор, пока он сам не станем взрослым.

Так же и эволюционирующий человек не может постичь следующую ступень своей эволюции до тех пор, пока он на нее не вступит.

Эта убежденность Стругацких в непостижимости для человека его будущей эволюции, продолжилась и в их последующих повестях: «Жук в муравейнике» и «Волны гасят ветер».

Так в повести «Жук в муравейнике» на далекой планете люди находят саркофаг с зародышами человеческих существ, которых, судя по всему, оставили Странники – цивилизация более высшая, чем земляне.

Люди вырастили найденных детей, дали им вымышленную историю их рождения, воспитали как обычных детей в интернате, и космические подкидыши долгое время не подозревали, что они инопланетяне. В целях безопасности все они, достигнув взрослого возраста, были отправлены работать за пределы земли и постоянно находились под негласным наблюдением спецслужб.

Затем, один из подкидышей, Лев Абалкин, случайно узнает тайну своего происхождения. Он возвращается на землю и отправляется на поиски саркофага, в котором оставался принадлежащий ему медальон, таинственным образом связанный с его жизнью. Сотрудники спецслужб пытаются остановить его, но безуспешно. И когда Абалкин, наконец, добирается до медальона и уже протягивает к нему руку, его убивает высокопоставленный агент спецслужб.

При этом, Б Стругацкий, в комментариях к повести «Жук в муравейнике» писал о том, что повесть носит исключительно антимилитаристский характер и источником зла в ней являются кровожадные спецслужбы, которые в любом обществе, как нынешним, так и будущем, плодят свои кровавые и ненужные жертвы. Однако, это не совсем так. Потому что в этой истории о борьбе землян с инопланетянами речь идет о глубинной природе человека, о его иммунитете, сохраняющим ему жизнь путем уничтожения всего появляющегося в этой жизни нового, неизвестного, и именно этим, опасного.

Но при этом, какой-то внутренний голос периодически нашептывает человеку о том, что все равно, когда-нибудь он должен будет необратимо измениться. И эти изменения произойдут вовсе не по его собственному желанию, но по какой-то иной, не человеческой, но космической воле, которой никакие спецслужбы противостоять не смогут. Что, собственно, и произошло в следующей повести Стругацких «Волны гасят ветер».

Здесь агенты спецслужб, продолжая слежку за «иными» людьми, проникают в институт Чудаков, занимающийся исследованиями происходящих на земле странных явлений: внезапных исчезновений и возвращений людей, странных снов людей, во время которых они перемещаются в космосе без скафандров, и наконец, появления у части людей «третьей импульсной системы мозга», наделяющей их сверхспособностями. Эти люди с третьей импульсной системой и есть новый эволюционный вид людей, именуемых в литературе Стругацких Люденами. Людены по-иному воспринимают мир и оттого теряют эмоциональный контакт с соотечественниками и, в конечном итоге, покидают землю, не причиняя остающимся землянам никакого вреда, кроме появления у них ощущения собственной ограниченности, и вытекающей из нее и печали.

При этом, описывая появляющихся на земле новых людей, Стругацким приходится делать свой собственный выбор по поводу того – а с кем они сами, с людьми или Странниками и Люденами? Потому что, казалось бы, почувствовав скорое появление на земле новой более высшей человеческой расы, писатели должны были бы ощутить свою принадлежность к ней, и начать собираться в Неведомое, куда так рвались в начале двадцатого века русские космисты: Федоров, Циолковский, Вернадский.

Однако Стругацкие выбрали для себя другую судьбу. Свой выбор они совершили еще в повести «Гадкие лебеди», в которой ее главный герой писатель Банев, хоть с определенной симпатией и относится к уходящим с земли детям и мутантам, и сам, словно бы тянется за ними, однако в этом порыве напоминает себе — Не забыть бы, вернуться. Потому что его место, как и место самих Стругацких все-таки на земле.

Поэтому в повестях «Жук в муравейнике» и «Волны гасят ветер», главными героями оказываются вовсе не эволюционирующие люди, но агенты спецслужб, которые прочно стоят на земле, и которым Людены и Странники непонятны, чужды и малоинтересны. Как, впрочем, и самим Стругацким, создававшим свою, хотя и фантастическую, но при этом, глубоко человеческую и реалистическую литературу, где главным героем является не сверхчеловек, но Человек во всей его сложности, глубине и, одновременно, трагической человеческой ограниченности, от которой он и хочет, и не хочет освободиться.

Что же касается Странников и Люденов, то они, в повестях Стругацких оказываются лишь бесплотными тенями, потому что сами братья Стругацкие пока еще сами не ведают, кем, на самом деле, являются эти существа, и как выглядит мир их непосредственного обитания.

Стругацкие и религия.

Последняя, совместно написанная братьями Стругацкими в 1988 г. повесть «Отягощенные злом» – самое странное их произведение, несмотря на то, что странной, то есть не вмещающейся ни в какие общепринятые каноны, является вся их литература. Однако повесть «Отягощенные злом» по критерию странности уверенно занимает первое место. Потому что в этой повести впервые в литературе Стругацких разворачивается религиозный сюжет — Второе пришествие Христа в то время, как сами писатели всегда категорически отрицали свою религиозность, говоря о том, что не верят ни в Бога, ни в бессмертие души. Однако именно Богу и бессмертию души, и посвящена их последняя повесть.

Очевидно, по этой причине – религиозного неверия и, тем не менее, использования в повести религиозного сюжета, присутствующие в ее тексте религиозные персонажи выглядят совершенно не канонически. Однако от этого образы их не тускнеют, но наоборот, становятся более яркими и доступными читательскому пониманию.

И вот, на страницы повести «Отягощенные злом» сходит сотканный не столько из материи, сколько из искривленного пространства, Бог – Демиург, имеющий множество языческих имен: Птах, Гефест, Ткач, Хнум, Гончар и т.р.

При этом, явившееся людям Божество одновременно совмещает в себе образ и Воланда (Сатаны) и Христа.

О том, что Демиург похож на Воланда, Стругацкие пишут в начале своей повести, в пояснении к последующим ее главам: «Ни у кого не вызовет сомнения, скажем, что Демиург — фигура совершенно фантастическая (наподобие булгаковского Воланда)»

А о том, что Демиург – это вновь явившийся на землю  Христос, Борис Стругацкий пишет в своих комментариях к роману: «Наш Иисус-Демиург совсем не похож на Того, кто принял смерть на кресте в древнем Иерусалиме — две тысячи лет миновало, многие сотни миров пройдены Им, сотни тысяч благих дел совершены, и миллионы событий произошли, оставив — каждое — свой рубец. Всякое пришлось Ему перенести, случались с Ним происшествия и поужаснее примитивного распятия — Он сделался страшен и уродлив. Он сделался неузнаваем». (Б. Стругацкий «Комментарии к пройденному 1985-1990 гг.»).

И хотя, на первый взгляд, может показаться, что приведенный в повести грозный облик Христа, противоречит новозаветному канону, тем не менее, сам Новый Завет включает в себя не только Евангелия, в которых Христос в образе страдающего человека восходит на крест, но и Откровение Иоанна Богослова, где Сын Божий уже совсем в ином, сияющем и грозном виде в является людям, чтобы завершить человеческую историю.

Необычен и спутник Демиурга – Агасфер Лукич. Волей своей странной биографии он совместил в себе образ ученика Христа апостола Иоанна и легендарного Агасфера, отказавшего шедшему на Голгофу Христу в отдыхе у своего дома и обреченного за это на бессмертие и вечные скитания. Однако по прошествии двух тысяч лет, Иоанн – Агасфер радикально изменился. Он стал вполне современным человеком и представлялся страховым агентом, предлагавшим людям в обмен на «особую, нематериальную, независимую от тела субстанцию», именуемую в просторечии душой, исполнение их самых разных желаний, правда без гарантии, что это исполнение обязательно сделает человека счастливым.

Эти двое и являются в город Ташлинск чтобы осуществить свою миссию на земле – найти Человека, способного исцелить заблудшее и павшее человечество, и оказать этому Человеку в его благом деле всемерную помощь и поддержку.

И вот уже потянулись на прием к Демиургу претенденты на роль Целителя, пытавшиеся, по словам Агасфера Лукича, «наилучшим образом ущемить, ущучить, уязвить несчастное человечество».

Первый посетитель явился с идей Апокалипсиса на фоне третьей и последней мировой ядерной войны. Следующий предлагал возвести моральный закон воздаяния за причиненное зло в закон физический, подобный третьему закону Ньютона, согласно которому сила действия равна силе противодействия. Что, в качестве эксперимента было реализовано, правда с последствиями чрезвычайными и даже разрушительными.

Также, в качестве панацеи, предлагалось лишить всех людей страха, или, изгнать всех инородцев за пределы Великой России.

Но все это было не то. Не то искал Демиург для исполнения своей задачи. Совсем иное было ему нужно. Что-то глобальное, всеохватывающее, космическое. И хотя сам Демиург уже давно перестал быть гуманистом, однако хотелось ему, тем не менее, именно чего-то гуманистического. Чтобы Целитель был не кровавым хирургом, но тонким, умным и, самое главное, милосердным Терапевтом. И человек этот скоро нашелся. Им оказался Георгий Анатольевич Носов, учитель, но не просто учитель, но Учитель с большой буквы. При этом, чрезвычайно похожий на Христа. И ученики у него были, как апостолы. По крайней мере, один из них, следовал за Учителем неотступно и вел дневник с описанием Его учения и жизни. Ни больше, ни меньше — современное Евангелие. Оно и составило одну из сюжетных линий повести «Отягощенные злом».

Георгий Анатольевич Носов, или как он именуется в повести Г.А., был уникальной личностью. Его знал, уважал и любил весь город Ташлинск. Он мог зайти в любую государственную контору, хоть в мэрию, хоть в милицию, хоть на телевидение, и везде его принимали с распростертыми объятиями. Потому что был истинным Учителем и Терапевтом человеческих душ. И всем значимым людям этого города оказал он когда-то какую-нибудь неоценимую душевную услугу. Или детям их, что еще более возвышало его в глазах сильных мира сего.

А еще, у Г.А. был сын, не менее талантливый и харизматичный, чем отец. Сын Г.А. тоже был Учителем. Он учил людей жизни в основанной им организации, именуемой Флорой. Его звали во Флоре – Нуси, что в переводе с местного жаргона означало Наставник или Пророк.

С появления Флоры и началась трагедия Г.А., потому что Флора погружала попадающих в нее людей, вернее пришедших в нее детей, в древнее, животное или даже растительное состояние. Оттого она и называлась Флорой – растительным миром.

Флора давала входящим в нее людям полную свободу. Главный лозунг ее жизни, провозглашенный Нуси: Не мешай. Делай что хочешь, но не мешай другим. И тогда Флора примет тебя, полюбит тебя, и станет родным домом.

И вот Флора встала лагерем под Ташлинском, и этот лагерь был похож на огромную помойку. Здесь была антисанитария, наркотики и беременные девочки-подростки. Здесь был распад и деградация. И одновременно, Флора проводила над всеми остальными людьми грандиозный тест-эксперимент на человеколюбие. Потому что любить умных, сильных, успешных и талантливых легко и приятно. А любить павших, потерявших человеческий облик, грязных, самодовольных тенеядцев, мучительно трудно. Поэтому, когда весь город Ташлинск, испугавшийся за своих детей, которых Флора засасывала, как бездонная черная дыра, поднялся против этой распадающейся биомассы, затеяв операцию по насильственному выдворению ее лагеря за пределы города, защищать Флору вышел лишь один Г.А.

Он один восстал против всего города. При этом, восстание народного Учителя Носова было обусловлено не только моральными мотивами всеобщей любви и толерантности, но и соображениями интеллектуальными и даже историческими. Эти соображения были приведены в его статье в «Ташлинской правде», которую законспектировал и привел в своем дневнике ученик и апостол Г.А., записывающий каждый его шаг. Статья эта чрезвычайно важна для понимания позиции выбранного Стругацкими главного Терапевта человечества. Потому что позиция эта строится не только на моральных принципах, но и на исторической целесообразности, состоящей в том, что лагерь Флоры – это не просто антисанитарный табор, это что-то гораздо большее, обычному человеку не понятное, и оттого, таинственное. Это какой-то новый, пока еще чуждый обычным людям, мир. Этот мир построили наши дети – новое и неведомое нам поколение, рождающее на наших глазах свою новую цивилизацию, которая будет развиваться и в дальнейшем именно она и определит будущее человечества. Поэтому трогать Флору нельзя.

И как бы подтверждая эту мысль о том, что все новые великие культуры и цивилизации рождаются не трудом, потом и кровью, но появляются из грязи и состояния полного человеческого распада, уже в другой сюжетной линии повести, разворачивающейся параллельно линии ташлинской, Стругацкие рассказывают о том, что апостол Иоанн, обнаружил в себе сверхчеловеческие знания о мире не во время следования за Христом, и не во время перенесенных им тяжелейших пыток, но во время своей ссылки на остров Патмос, где он вел совершенно животное существование – не работал, но лишь ел, спал и совокуплялся с козами. И вот здесь-то ему и раскрылись знания, положенные затем в основу «Откровения Иоанна Богослова».

Далее, этот абсолютно пацифистский подход к истории, был озвучен Стругацкими и в объяснении самой идеологии Христа, которая и стала основой милосердной педагогики Г.А., вытекающей из трансформированных Стругацкими слов Сына Божия: «Не мир принес я вам, но меч». Не говорилось этого. «Не мир принес я вами, но меч… ту о мире», — это больше похоже на истину, так сказано быть могло».

Так же и крестная смерть Христа, которая согласно евангельским текстам произошла лишь волею Отца, принесшего эту страшную, но мистически необходимую жертву, однако, в повести «Отягощенные злом» смерть эта случилась исключительно волею самого Христа, пытавшегося лишь быть услышанным: «Конечно же. Он все знал заранее. Не предчувствовал, не ясновидел, а просто знал. Он же сам все это организовал. Вынужден был организовать. «Осанна». Какая могла быть там «осанна», когда на носу Пасха, и в город понаехало десять тысяч проповедников, и каждый проповедует свое. Чистый Гайд-парк! Никто никого не слушает, шум, карманники, шлюхи, стража сбилась с ног… Какая могла быть там проповедь добра и мира, когда все зубами готовы были рвать оккупантов и если кого и слушали вообще, то разве что антиримских агитаторов. Иначе для чего бы Он, по-вашему, решился на крест? Это же был для Него единственный шанс высказаться так, чтобы Его услышали многие! Странный поступок и страшный поступок, не спорю. Но не оставалось Ему иной трибуны, кроме креста».

На собственную Голгофу по собственному же выбору взошел и Г.А. Он пришел со своим учеником во Флору, чтобы вместе с этим растительным миром ждать… не казни, конечно, но насильственного, возможно жесткого и даже жестокого выдворения. И вот здесь-то перед ним и появляется Агасфер Лукич и забирает его на прием к Демиургу, которому нужен не Хирург, но именно Терапевт.

Однако, в повести «Отягощенные злом» есть еще одна сюжетная линия, принципиально отличающаяся от всех иных присутствующих в ней историй. Речь идет о жизнеописании самого Агасфера Лукича, с одной стороны страхового агента, находящегося в услужении у Демиурга, а с другой стороны фигуры грандиозной, имеющей в отличие от иных персонажей повести, собственную историю жизни.

У остальных персонажей повести истории нет.

Нет ее у Демиурга – Христа, о котором лишь говориться, что через многие миры он прошел, и много благих дел совершил. И этот внеисторический подход к образу Бога абсолютно каноничен. Потому что у Бога, согласно религиозным канонам, нет и не может быть биографии. Нет ее у Яхве. Нет ее и у Христа, про которого от времени его рождения до явления людям в возрасте тридцати трех лет, ничего не известно. Нет никакой биографии и у Г.А., из которой мы могли бы узнать о том, как он стал Учителем.

И лишь у одного Агасфера Лукича эта личная история есть. И это очень драматичная история, позволяющая придать словам Демиурга «Ищу человека» совершенно иной смыл, нежели тот, что вкладывали в него сами Стругацкие. Потому что слова эти принадлежат вовсе не христианской традиции, в которой никогда не велся поиск Человека, но всегда велся лишь поиск Бога.

Слова же «Ищу человека» принадлежат античной традиции. Их впервые произнес греческий философ Диоген, бродивший с зажженным фонарем по полуденным Афинам, в поисках не просто человека, но настоящего, истинного Человека, в котором бы в полной мере отразилась  глубинная человеческая природа, которая может раскрыться только в его истории. Потому что Человек, в истинном смысле – это и есть история. Это история жизни, взросления, поисков, надежд, свершений, побед и поражений, и даже преступлений, после которых следуют наказания, раскаянья, страдания и осознание смысла и цели всех происходящих с человеком событий. Так вот все это и было в жизни бывшего апостола, а ныне страхового агента Агасфера Лукича Прудкова. Оттого, он оказался в этой повести единственным человеком с историей, а потому и вообще единственный Человеком, которого, собственно, и искал Демиург, не замечая, что этот Человек находится у него перед носом.

Еще больше человечности Агасферу Лукичу добавляет то обстоятельство, что он единственный в повести мужчина, у которого был роман с женщиной.

Подобного романа не могло быть у Демиурга.

Его не было у Христа.

Г.А. был женат, но про его любовный роман ничего не известно. Его жена была врачом-эпидемиологом и много лет назад приняла героическую смерть на работе, заразившись какой-то страшной болезнью.

По-настоящему же, влюблен был лишь Агасфер Лукич. Любовь его была горька и трагична, но это печальное обстоятельство лишь усиливает человеческий драматизм его долгой, двух тысячелетней биографии.

Поэтому, несмотря на то, что по сюжету повести Агасфер Лукич – персонаж вспомогательный, второстепенный, необходимый лишь для того, что бы в качестве слуги Демиурга привести к Нему учителя Носова, чья идеология толерантности и человеколюбия на сознательном уровне, полностью соответствует идеологии самих братьев Стругацких, тем не менее, литературная интуиция писателей методично и направленно, хотя и явно подсознательно, реализовывала совершенно другую идею, противоположную их благостной, псевдохристианской толерантности. Эта интуиция и занялась трансформацией дикого разбойника родившегося на берегу Галилейского озера, прибившегося к свите Христа, ставшего его последователем и вооруженным охранником, а затем, после Его смерти, вновь пустившимся во все тяжкие грехи, одним из которых было убийство Агасфера, за которое принял он кару не только человеческую, в виде страшных пыток, но кару божескую, в виде бессмертия и вечного мытарства, превратив его в современного, хотя и странного человека.

В процессе этой трансформации, прежний бандит, затем апостол Христа, стал бессмертным Агасфером, совместив в одном лице эти две, на первый взгляд, не совместимые роли, которые в повествовании Стругацких, тем не менее, легко совместились, придав этому человеку что-то новое, сверхчеловеческое, но при этом, все равно, оставляющее его человеком, которому, в отличие от Бога, ничто человеческое не чуждо.

Это значит, что, пройдя, подобно Христу, через смертные муки, ему открылось сверхчеловеческое знание о Вселенной, которое он и передал людям в виде записанного его учеником Прохором, «Откровения Иоанна Богослова».

В качестве же бессмертного Агасфера, он прошел вместе со всем человечеством всю его страшную, кровавую, но иногда и благостную историю, которая стала историей его собственной жизни, изменившей этого бывшего иудейского бандита до неузнаваемости: «Агасфер Лукич проявил себя как человек чрезвычайно легкий и приятный в общении. Он был абсолютно безобиден, он ни на что не претендовал и со всем был согласен. Он тут же постирал свои носки. Он тут же угостил меня красной икрой из баночки. Он знал неимоверное количество безукоризненно свежих и притом смешных анекдотов. Его истории из жизни никогда не оказывались скучными. И он умудрялся совсем не занимать места. Он был – и в то же время как будто и отсутствовал, он появлялся в поле моего внимания только тогда, когда я был не прочь его заметить. Он был на подхвате, так бы я выразился. Он всегда был на подхвате. Но при всем при том было в нем кое-что, мягко выражаясь, загадочное. Он-то сам очень стремился не оставлять о себе впечатления загадочного, и, как правило, это ему превосходно удавалось: комический серенький человечек, отменно обходительный и совершенно безобидный. Но нет-нет, а мелькало вдруг в нем или рядом с ним что-то неуловимо странное, настораживающее что-то, загадочное и даже, черт побери, пугающее».

Таким образом, двухтысячелетняя эволюция Агасфера Лукича обеспечила не только связь времен в самой повести, включающей в себя множество разобщенных в пространстве и времени событий, но, по сути, и ответила на вопрос о том, что есть Человек, которого искал Демиург. Потому что никакого иного, более истинного, более настоящего человека, кроме человека исторического, человека, для которого история человечества стала его собственной историей, быть не может. Из-за этого человекосозидательного свойства истории она и хранится в коллективной памяти человечества, формируя человеческую культуру, в которую погружаются все новые и новые поколения, вновь и вновь проживающие в своей душе давно прошедшие исторические события, делающие их людьми в полном смысле этого слова.

И, наконец, еще одно обстоятельство, делающее Агасфера Лукича чрезвычайно важной фигурой для всего творчества братьев Стругацких. Это обстоятельство состоит в том, что одной из главных тем их литературы, является тема Нового человека, который обязательно должен появиться в процессе долгой и извилистой человеческой истории. Однако образ этого человека в текстах писателей долгое время был темен и неясен. Сначала этими новыми людьми были таинственные мутанты из повести «Дикие лебеди», а вместе с ними и таинственные дети, которых не могли понять ни их родители, ни сами, рассказавшие о них писатели.

Затем этими новыми людьми стали Людены, из повести «Волны гасят ветер» у которых была обнаружена «третья импульсная система». Однако, в чем конкретно состояло отличие Люденов от людей из текста повести неясно.

И вот, наконец, из-под пера братьев Стругацких появляется новый «Новый человек», имеющий совершенно иной облик, чем у прежних таинственных новых людей. Потому что, если прежние новые люди были внеисторичны, и оттого, совершенно непонятны, то Агасфер Лукич, появившийся из недр всем известной человеческой истории, оказался хотя и фигурой странной, и мистической, но, тем не менее, вполне понятной и самим писателям и их читателям. Поэтому в повести «Отягощенные злом», прежде не решенная Стругацкими в их прежних произведениях проблема «нового человека», здесь, наконец, нашла свое решение. Оттого, сами писатели испытывали по завершению создания этой повести искреннюю радость. Вот что писал Борис Натанович Стругацкий в комментариях к повести: «Это был последний роман АБС, самый сложный, даже, может быть, переусложненный, самый необычный и, наверное, самый непопулярный из всех. Сами-то авторы, впрочем, считали его как раз среди лучших – слишком много душевных сил, размышлений, споров и самых излюбленных идей было в него вложено, чтобы относиться к нему иначе». (Б. Стругацкий «Комментарии к пройденному. 1985 -1990 гг.»)

А если авторам произведение нравится, значит — оно удалось.

О чем писали братья Стругацкие.

Для того, чтобы понять, о чем писали братья Стругацкие, нужно представить все их совместно написанные тексты в виде одного целостного литературного произведения, объединенного ясной и лаконичной мыслью.

Для осуществления этой процедуры, конечно, необходима определенная литературная фантазия, а также уверенность в адекватности подобного подхода к литературному наследию не только Стругацких, но и вообще любых больших писателей и поэтов.

Однако о том, что подобное объединение возможно, говорили сами Стругацкие, утвердившие в своей повести «Хромая судьба» идею объективности литературных текстов. Об этой объективности писал еще Михаил Афанасьевич Булгаков, провозгласивший устами Воланда, что «рукописи не горят», но сохраняются в вечности и живут независимо от воли автора своей собственной жизнью.

Своей собственной жизнью живут и произведения братьев Стругацких, существуя в русской культуре в виде совершенно уникального мира, который является не просто арифметической суммой их повестей и романов, но чем-то гораздо большим, какой-то целостной живой Вселенной, или единым повествованием, имеющим определенный и очевидный сюжет.

Согласно этому сюжету, когда-то давным-давно, два молодых человека, верившие в светлое коммунистическое будущее своей страны, на крыльях своей фантазии отправились в далекий космос. Однако, поначалу, ничего удивительного они там не обнаружили. Там были лишь мертвые планеты, бесконечное пустое пространство, мрак, холод, и тяжелейшие условия для человеческой жизни, с которыми герои Стругацких героически справились. А затем писателям, постепенно, начал открываться другой космос. Сначала в его мертвом пространстве появились инопланетные цивилизации, которым посланники земли пытались оказать посильную помощь. А затем, мертвый физический космос стал подавать признаки жизни и в конечном итоге постепенно превратился в живой мир, с которым герои Стругацких вступили в непосредственный контакт, происходящий уже прямо здесь, на земле, которая также оказалась космосом.

В созданной Стругацкими литературе общение человека с космосом было трудным, порой мучительным, а иногда и вовсе лишенным какого-либо обоюдного понимания. При этом, космос постоянно менял человека, иногда делая его мудрее и сильнее, а иногда и разрушая его, принося ему отравленные дары в виде исполнения его же собственных, но при этом, убивающих его желаний.

Много удивительных вещей увидели Стругацкие вместе с героями своих повестей и романов в этом живом космосе. Поняли ли они его? Судя по всему – нет. Но при этом, поразились и очаровались его глубиной, его сложностью и явной сверхчеловечестью. А также с грустью осознали, что когда-нибудь космос изменит человека до неузнаваемости, превратив его в какое-то новое, высшее существо, которое станет чужим и непонятным прежним поколениям землян.

Стали ли писатели мудрее в ходе этого путешествия – конечно. Но, наверное, и печальнее, по сравнению с теми молодыми, романтическими людьми, которые отправляясь в космическое путешествие много лет назад.

Путешествие Стругацких по бескрайнему космосу длилось почти тридцать лет, с конца 50-х по конец 80-х годов прошлого века, охватив собой весь советский период их жизни. Завершилось оно в 1988 году, с началом развала Советского Союза и временем выхода повести «Отягощенные злом», в которой из космоса на землю возвращаются их последние космические персонажи: Демиург и его спутник Агасфер Лукич, с удивлением обнаружившие, что за последние две тысячи лет на земле практически ничего не изменилось, и человечество, как и в прежние времена, снова надо спасать. Иными словами, сама земля, ко времени завершения космического путешествия писателей и возвращения из космоса их последних космических персонажей, уже перестала быть живым космосом и превратилась в унылую, суетную и какую-то неправедную реальность. А космос же остался где-то за горизонтом, то ли в иных исторических эпохах, через которые героически прошел Агасфер Лукич, то ли и в каких-то иных пространственных измерениях, во множестве которых, одновременно, пребывал божественный Демиург.

И вот тогда, на фоне удивления и разочарования так резко изменившимся миром, Стругацкие пишут свое последнее совместное произведение, на первый взгляд, для них совершенно не характерное, однако при более внимательном рассмотрении оказывающимся абсолютно закономерным завершением их совместного творчества. Речь идет о вышедшей в 1991 году пьесе «Жиды города Питера».

В этой пьесе вообще нет никакой фантастики, никакого будущего, а потому и никакого космоса. В нем есть лишь страшная правда жизни, навеянная советской историей начала 50-х годов прошлого века, когда после появления «дела врачей», обвиненных советской властью в стремлении истребить высшее руководство СССР, в Москве стали циркулировать слухи о скорой депортации евреев в отдаленные области России. (О планах этой депортации не сохранилось архивных данных, однако о ней говорили в своих воспоминаниях высшие партийные чиновники того времени: Булганин и Микоян).

Однако после смерти Сталина, дело врачей было прекращено и о депортации все забыли. А в пьесе Стругацких «Жиды города Питера» эта страшная депортация вспоминается вновь.

Впрочем, сами писатели в своих комментариях к пьесе об этой давней трагической истории 50-х годов ничего не пишут. Не ясно даже, знали ли они о ней или нет. Скорее всего, знали. И хотя повестки о депортации в пьесе получают не только евреи, но и другие социально сомнительные группы людей: богачи города Питера, политиканы города Питера и даже распутники города Питера, тем не менее, сама описанная в пьесе ситуация кажется явным повторением истории 50-х годов.

При этом, вопрос о том, почему великие фантасты перестали писать фантастику и их взгляд, прежде всегда направленный в будущее, теперь устремился в прошлое, чрезвычайно труден. Потому что, безусловно, он связан с их идеей об объективности литературного процесса.

Эту объективность можно найти уже у Платона, провозгласившего существование особого мира идей, реализация которых и создает земную реальность.

О ней же говорили и русские классики: Пушкин, Достоевский, Толстой утверждавшие, что писатель создает литературное произведение под диктовку его персонажей. Очень показательным в этом смысле является удивление А.С. Пушкина по поводу того, что его Татьяна Ларина вышла замуж. (Николай Либан «Из лекций о Пушкине»)

Классикам вторил и Бродский, говоря о поэте, «что язык диктует ему следующую строчку» (Бродский «Alta Ego» 1990 г.).

Этот же диктат, безусловно, определил содержание и пьесы Стругацких. Потому что как только в новой России, избавившейся от коммунистической идеологии и вставшей на путь капитализма, исчезло ощущение присутствия в человеческой жизни таинственного космоса, так резко изменилось мышление людей, а вместе с ним и литература, в которой напрочь исчезло будущее. А образовавшееся пустое место быстро заняло мрачное прошлое.

Хотя, может быть, и не заняло. Может быть, наоборот, писателям и их персонажам, впрочем, самим того не подозревающим, очень захотелось в космос. Как тем древним евреям, исход которых сначала из Месопотамии, а потом и из Египта, тоже в каком-то смысле был депортацией.

Однако, все это было давно. В 90-х же годах прошлого века уже никто никуда не пошел. Почтальона, приносившего персонажам пьесы злосчастные повестки, побили, а само мероприятие благополучно отменили. Очевидно, оттого что космос, наверное, задумался или заснул. Но если он есть, он обязательно, когда-нибудь проснется. И тогда путешествие человека по бездонным космическим просторам продолжится вновь.

Сергей Глузман