Считаю необходимым пояснить, как, почему и когда появились на свет эти стихи, и какие обстоятельства тому предшествовали.

…День 9 мая 1945 года, когда вся страна праздновала Победу, для меня был омрачён: давно, очень давно я не получала никаких известий о муже – где он? что с ним? почему молчит? Я терялась в догадках. Лишь в августе пришло письмо, но его написал не блестящий офицер-артиллерист Солженицын, а заключенный Солженицын. Не знаю, чего было больше – горя или радости, всё перемешалось! Но он жив! Одна эта мысль делала меня счастливой!

В том письме, отправленном с Краснопресненской пересылки (была такая в Москве), муж объявлял, что считает своим долгом предоставить мне полную личную свободу на весь срок своего заключения, и заверял, что при встрече, если она состоится, не задаст мне ни единого вопроса…

В связи с победой у многих осуждённых ожили надежды на облегчение своей участи, появились они и у Александра Исаевича. Правительство действительно объявило амнистию, но политических заключённых она не коснулась. И потому муж вновь повторял в письмах одно и то же, а когда Прокуратура СССР отказала Солженицыну в пересмотре его дела, он стал настаивать, чтобы я выходила замуж. Разумеется, я возражала, возмущалась, плакала…

Шли годы. Пока мы оба находились в Москве (судьбе было угодно обоих нас сделать москвичами: я училась в аспирантуре Московского университета, а «зэк» Солженицын – сначала строил дом на Калужской, а потом был переведён в Марфинскую «шарашку»), пока виделись, обменивались частыми письмами, я и не помышляла о том, что кто-то другой кроме Александра Исаевича может войти в мою жизнь.

Но вот в 49-м году я покинула Москву вопреки собственной воле и желанию. Мне пришлось заполнить спецанкету, где в соответствующей графе я указала: «А.И. Солженицын – бывший муж»). Предварительно мы обсудили с ним сложившуюся ситуацию и решили, что развод необходим. Я подчинилась, как всегда, но этот компромисс не принёс мне желаемого результата – я была вынуждена оставить и работу, и столицу. К этому времени я уже защитила диссертацию, имела учёную степень кандидата химических наук. Подала на конкурс в Рязанский сельскохозяйственный институт, конкурс выдержала, и была зачислена на должность доцента кафедры химии.

Жизнь моя резко изменилась. В Москве я жила в общежитии аспирантов, и это в известной степени скрашивало моё существование. Расставшись с подругами, с товарищами по университету, с музыкой и шахматами, которыми увлекалась в те годы, лишилась любимой научной работы, я теперь оказалась совершенно в другой обстановке. Учебный институт, особенность и даже замкнутость преподавательского мирка; почти у всех моих новых знакомых – семьи, дети, размеренная, спокойная жизнь. И моё одиночество проступило с особенной силой. За год жизни в Рязани нам удалось повидаться один-единственный раз (март 50-го), а летом того же года Александра Исаевича отправили в Экибастузский лагерь – особый лагерь, где содержались политзаключенные. Оттуда мужу разрешалось послать мне только два письма в течение года, а о свиданиях не могло быть и речи – их не давали никому. Я впервые растерялась, мужество покинуло меня. И так случилось, что, прождав Александра Исаевича десять молодых лет, я сдалась. В мою жизнь вошёл другой человек, вдовец, отец двух сыновей. Дом неожиданно стал полон, неутолённое чувство матери тоже проснулось во мне – я привязалась к мальчишкам. Старший Серёжа жил с нами постоянно, а когда он готовился поступить учиться в Московский институт, я привезла из деревни от бабушки и дедушки младшего Бориса.

Именно в это время и произошла встреча с Александром Исаевичем. После шести лет разлуки, 26 июня 1956 года. Он пожелал со мной увидеться, подвести итоги нашей с ним жизни. Он хотел понять, почему я не дождалась его. На прощанье Саня подарил мне стихи, написанные в лагерях и посвящённых мне. Этим он как бы ставил точку, как бы «запечатывал» общую нашу жизнь, прежнюю любовь и молодость. Но случилось иначе. И сама встреча, и особенно стихи перевернули душу! Всплыло всё – юность, война, годы ожидания, тревога, бессонные ночи, слёзы в подушку, не приносящие облегчения. Поняла одно: по-настоящему я люблю только его, что Саня – единственная моя любовь в жизни, и что всё остальное я должна принести в жертву вновь вспыхнувшему чувству!..

Помучавшись месяц, не в силах более бороться с собой, я написала Александру Исаевичу, он ответил, а 20 октября того же года я приехала к нему в деревню Мильцево Владимирской области, где жил тогда Солженицын в доме Матрёны Васильевны Захаровой, описанной позже в рассказе «Матрёнин двор».

21 октября, день именин его покойной матери, мы всегда считали днём нашего вторичного воссоединения…

Когда учебный год кончился, Александр Исаевич перебрался ко мне в Рязань «насовсем». Начался период, который он назвал «тихим житьём». То были самые счастливые годы, заполненные путешествиями, музыкой, тишиной, согласием, – годы, предшествовавшие известности мужа.

Цикл стихов «Когда теряют счёт годам» охватывает по времени год жизни человека, жены заключённого. Чем запомнились ей, чем отличаются друг от друга безликие месяцы одиночества – январь, февраль, март?.. Безнадёжным ожиданием или ожиданием надежды? Радостью или отчаянием, сёстрами-близнецами?.. Равнодушным отупением, покорностью судьбе?.. Наверное, всё это присутствовало в моих письмах мужу. Наверное, моё душевное состояние странным образом впитали страницы моих писем-исповедей к нему. Вот почему я сказала, что стихи «перевернули мне душу», вот почему сыграли такую решающую роль в дальнейшей моей судьбе…

Позже, когда жизнь наша потекла по-семейному полно и счастливо, Александр Исаевич предложил мне подобрать музыкальные эпиграфы к каждому из стихотворений, подобно «Временам года» Чайковского. Перебрав довольно много, я остановилась, в конце концов, на прелюдиях Шопена, и тогда мы сделали  с ним вместе музыкально-поэтическую композицию: я играла, муж читал стихи. Магнитофонная запись хранится у меня до сих пор.

Может быть, стихи Солженицына кто-то найдёт несовершенными. Он сам никогда не считал себя поэтом. Анна Андреевна Ахматова, прослушав как-то его стихи, сказала Александру Исаевичу: «Пишите прозу. В ней вы не уязвимы». И тем не менее я смею поставить их, этих двух писателей, в данном случае, рядом. Ахматов создала вечный памятник женщине-матери, написав знаменитый «Реквием». Солженицын сделал то же, посвятив цикл (я глубоко убеждена в этом) не одной мне – жёнам осуждённых, репрессированных, разделённых с любимыми колючей проволокой и долгой чередой вёрст и лет. Но поскольку стихи были написаны под влиянием моих писем и настроений, навеянных ими, поскольку Александр Исаевич мне их подарил, не оговаривая никаких условий, считаю вправе распорядиться этим подарком подобным образом – дать возможность прочесть стихи тем, кому они адресованы, может быть, даже в большей степени, чем мне. Очень надеюсь, что еще не поздно, они успеют – услышать стихи, которые согреют их сердца…

—

ДЕКАБРЬ

А завтра – снова Новый год.

Ещё одно, ещё деленье

Слепая стрелка перейдёт.

Когда-нибудь вот так же вот

Она неслышно принесёт

Тебе и мне освобожденье.

 —

Какого счастья пожелать? –

Не гнали б в лес, в дождя накрапах…

Не в стужу голод бы узнать…

Не летом изнывать в этапах…

 —

В твоей изменчивой судьбе

Не властен ум, не долог случай…–

Лишь хуже не было б тебе!

Не хуже бы! уж пусть не лучше!

 —

Второй такой, скромней моей,

Сегодня в ночь не будет просьбы:

Сквозь эти столько тысяч дней

Лишь только мужество пронёс бы!

 —

Лишь помнил бы, что как ни труден

Быт каторжных жестоких буден, –

Не вечность им отведена! –

Что есть в конце пути твой дом,

Что ждёт тебя с любовью в нём

Твоя, всегда твоя Жена.

—

ФЕВРАЛЬ

Оттепель сегодня у нас. В тумане

Мутно светят окна тяжёлых зданий,

И воздух сырой.

 —

Где набраться сил, чтобы ждать так долго?

Есть занятья. Есть и достаток. Только

Смысла жизни нет.

 —

Целый день кружусь, хлопочу о чём-то,

И порой веду себя, как девчонка,

А в душе – пустота…

 —

Если бы ты зал! – дни за днями кряду

Как мне трудно! как мне бывает надо

Прижаться к тебе!..

— 

Говорят, что старею я, что вяну.

Без тебя – свежа – отчего ж я стану?

А ты? – ты не разлюбишь меня?..

—

МАРТ

Свободу, не нужную мне,

В который ты раз предлагаешь?

В котором по счёту письме

Расчётом, рождённым в уме, –

На что ты меня толкаешь?

 —

Я – знаю. Я с дрожью прочла,

Когда ты, едва осуждён,

Писал, чтобы я не ждала,

Чтоб жизнью своею жила,

Искала другого мужа.

 —

Тогда ты растрогал меня.

Но сколько же можно! Я – знаю!

Желаний придумывать я

Не стану! Не жертва моя, –

А я уродилась такая.

 —

Скажи, что тебя тяготит

Непрошенное ожиданье, –

Жена тебе всё простит

И будущий ход облегчит,

Придумав себе… желанья.

—

АПРЕЛЬ

Друг мой милый! Поздравляю

С нашим лучшим днём в году,

И обоим нам желаю

Пересиловать беду!

 —

Вечный, древний и могучий

Тянет запах из полей.

Жёлты, клейки и пахучи

Коготочки с тополей.

 —

Ветви лёгким ветром взвило,

Листья зелено горят.

Так вот было! так вот было

Десять лет тому назад…

 —

Ты меня в тот день, неловкий,

Обессиленную взвёл.

Помнишь, ландышей головки

Ты на грудь мне приколол?

 —

Кто бы знал в тот полдень вешний,

Когда жизнь так голуба,

Что жестоко, что поспешно

Разрубает нас судьба?

 —

Милый мой! Средь лет бесплодных

Что сквозь сердце не прошло!..

Но сегодня – мне сегодня

Удивительно светло!

 —

И на радость, и на муки

Раз с тобой обручена, –

Девять лет с тобой в разлуке –

Десять лет твоя жена.

— 

Полдень позднего апреля.

Мир залит, гудит весной.

Правда, мы – не постарели?

Мы – не старимся с тобой?  

—

ИЮЛЬ

Давно я, давно не писала тебе,

Очень трудно писать мне стало…

Как-то всё-таки шло и жилось, – а теперь

Я совсем себя потеряла. Не могу я одна!

Ты пойми, мне нужна

Помощь, дружба, не знаю, уж чья,

Чья-то власть надо мной,

Как врача над больной.

Но под каждою крышею вяжется

Вяжется жизнь своя, –

И кому до меня?!

 —

Годы, годы и годы порознь…

За горами-долами – встреча с жар-птицею…

Мне, ты думаешь, милый, легко разве

Вот над этой короткой страницею

Проплакать вечер?

Буквы почерком нервным едва намечу,

Строки выровняю едва,

В недодуманных фразах замечу не сразу

Недописанные слова.

И тебе. Ты получишь, рванёшься к письму, –

А откроешь – в нём радости мало…

…Дорогой мой! Ты видишь теперь, почему

Я давно, давно не писала.

 —

Мой хороший! Люби меня!..

Муж мой!.. Люби!..

Из всего, что вовне,

Из всего, что вглуби

Твоей девочке это одно осталось.

Всё, что лучшего было во мне, –

На тебя, как из чаши, из сердца вылила.

 —

Мой родимый, я долго, я долго держалась!

А теперь – обессилила…

—

АВГУСТ

Всё в одном и том же, всё в одном и том же

Сколько раз тебя уверить я должна?

Ненаглядный мой, но в чём же? в чём же?

В чём моя вина?!

Развлеченья? Нет их у меня, любимый.

День не весел мой – и в этом дне

Даже не со мною ты незримо,

А – во мне…

И, как зеркало, туда, к себе вовнутрь,

В искрах вечеров, сквозь плёнку серых утр

Я смотрюсь в тебя! – единственный, кому

Одному –

Всем, что сильного прошло по сердцу моему,

Всем хорошим подлинно и подлинно плохим,

Всем, что было высказано и что вслух не сказано,

Всем, что стала я, всем существом моим, –

Всем обязана!

И когда письмо! – трезвоном колокольным

Звуки слов твоих во мне! – хожу горда! пряма!

Сердцем переполненным и слогом вольным

Зрея для ответного письма.

Но едва подумаю, что некто суховатый,

Пальцем мумии по кодексу сверяя криминал

В папку с номером запишет, как цитаты,

Кто из нас, когда, о чём писал,

Иль с усмешкой пошлой к сокровенной фразе

Осквернит строку, пролитую в экстазе…

 —

Не могу писать, пойми, мой мальчик!..

В чём же?

Назови мне, в чём моя вина?

Всё в одном и том же, всё в одном и том же

Сколько раз тебя уверить я должна?..  

—

ОКТЯБРЬ

Я вся промокла

Но, не раздевшись,

Вошла – за стол –

Тебе писать…

Куда от мыслей

Одних и тех же,

Одних и тех же

Мне убежать?

 —

Я шла по парку.

Черно нависло

К деревьям небо,

Дул ветер злой, –

Темны и влажны,

Кружились листья,

Катились листья

По-над землёй.

 —

Топча, топча их,

Я шла по парку

И вдруг склонилась

Над кучкой их –

Вообразила

Так сразу ярко,

Так сразу ярко

В какой-то миг:

 —

Как этот ветер

Листы срывает,

Их стаи гонит

Куда-то зря, –

И я бессильно

Листки срываю,

Листки швыряю

Календаря.

 —

Их столько ж тысяч,

Листков бумажных!

Их так же гонит

Жестокий вихрь! –

Таких же тёмных,

Таких же влажных,

Таких же влажных

От слёз моих.

 —

Я шла по парку.

Срывались капли,

Глаза застило

Пленой дождя…

Мой ненаглядный!

А ты не так ли?

А ты не так ли,

Сквозь всё пройдя, –

Придёшь – увидишь

Меня не прежней, –

Не так игрива,

Не горяча, –

Уйдёшь с другою! –

Ногой небрежной,

Ногой небрежной

Листки топча?..

—

ДЕКАБРЬ

И вот он снова, Новый Год…

Ещё одно, ещё деленье

Слепая стрелка перейдёт.

Её неслышный мерный ход

Когда-нибудь да принесёт

Тебе и мне освобожденье.

 —

Какого счастья пожелать?

Лишь хуже не было бы в Новом!

Лишь только б горших бед не знать

Тебе в пути твоём суровом.

 —

Сейчас тот ранний час кануна,

Который ты любил всегда.

Зеленовато в небе лунном

Горит вечерняя звезда.

 —

Тот тихий час, когда подводишь

Всему прожитому черту,

То сядешь, то бесцельно бродишь,

Печально к зеркалу подходишь

И в нём с тревогой не находишь

Ту молодость и свежесть ту…

— 

Где ты? Сегодняшний обряд

Тебя настиг, в каком бараке?

И с кем скрестишь ты дружбы взгляд

В тяжёлом дымном полумраке?

 —

Я знаю – всё отдастся сну –

Ты не уснёшь. Сквозь тишину,

В ладонь – лицо, в колена – локти,

Ты вспомнишь, вспомнишь всё, что мог ты.

«И всё, что сможешь» – я шепчу.

 —

Потом уснёшь, не раздеваясь,

Хмелён тоскою, без вина.

А я… я, милый, раздеваюсь:

Друзьями на вечер звана.

 —

И буду там. Но всей душою

Всей силой помыслов с тобою,

Обряду внешнему послушна,

В холодном блеске, равнодушно

Отбуду празднество чужое.

 —

В двенадцать, губы скрыв в бокале,

Я прошепчу, другим невнятно:

«Любимый мой! Мы – дольше ждали!

Осталось меньше, меньше ждать нам…»

Наталья Решетовская

На фото: А. Солженицын и Н. Решетовская, февраль 1957 года

Фото с сайта Калужской областной научной библиотеки им. В.Г. Белинского

Материал предоставлен Риммой Кошурниковой