I

Историческое время, выпавшее нам на долю, исполнено великого и глубокого значения: это эпоха чрезвычайной насыщенности, напряжённости, эпоха крушения, подводящего итоги большому историческому периоду…

Так, как если бы некий судия сказал современному человечеству: «Вот, я попущу силам зла и соблазна, силам, испытующим и совращающим; и они развернут учение своё и строительство своё; а ты – им в ответ – откроешь душу свою и покажешь лицо своё; и будет великий суд над ними – по делам и плодам их; и над тобою – по исповеданию и противлению твоему».

И вот, согласно этому, неслышно изрекшему, но столь  остро внятному нам в событиях гласу, – наше время развернуло перед нами сразу: величайший подъём воинствующего безбожия и строжайший суд над выношенной человечеством за последние века и тысячелетия религиозностью.

А если охватить весь процесс сразу единым выражением, то перед нами развернётся единственный в своём роде – кризис безбожия…

Вот, что я хочу сказать, говоря о кризисе безбожия. Как бы ни были тягостны для каждого из нас события, вызванные этим кризисом, мы не имеем право растеряться под их ударами, ни предаваться духовной слепоте. Рады мы или не рады, что родились в такую эпоху и что кинуты всевластною рукою в этот омут испытаний и опасностей, – мы призваны быть участниками, не просто пассивными жертвами, объектами, но активными участниками, волевыми субъектами этого процесса… Мы должны понять смысл мировых событий. Уразуметь, что их смысл выражается этими двумя словами: кризис безбожия. И решить, какое место мы призваны занять в этом развёртывающимся перед нами процессе…

И прежде всего, – в самом протекании этого кризиса нет ли таких явлений и признаков, по которым мы могли бы предвидеть его исход?

В чём состоит этот кризис?

Если мы вдумчиво вслушаемся в то, что говорят современные отрицатели Бога, то увидим, что их позицию можно свести к двум пунктам:

1)  Нет никакого основания признавать бытие Бога;

2)  Вера в Бога не только не основательна и не нужна, но ещё и жизненно вредна.

Всё остальное, что они говорят, – сводится именно к этим двум пунктам, к их развитию и детализации. (…) Вера в Бога есть неосновательное суеверие, предрассудок, или лицемерие; вера в Бога вредна человечеству (или пролетариату), задерживая его прогрессивное развитие (или его классовую борьбу за водворение  социализма или коммунизма). Или ещё проще, грубее и яснее: верить в Бога – глупо, верить в Бога – вредно. Эти утверждения можно затаить в себе как своё личное, частное воззрение – как делали в XIX веке многие русские интеллигенты из вольтерьянцев; тогда эти тезисы подчас видоизменялись, например: верить в Бога глупо, а умному человеку – и вредно; но широкой массе, которая глупа, это глупое занятие может быть даже полезно, чтобы она смирялась, не зверела, и послушно работала.

Современная мировая революция не могла и не захотела принять эту последнюю оговорку: её тезис прямолинейнее и последовательнее – верить в Бога – глупо и вредно для всякого человека; особенно же для массы, ибо она как раз и не должна – ни смиряться, ни покорно работать. Масса призвана к восстанию – ей особенно глупо и особенно вредно верить в Бога; ей необходимо безбожие; нечего ждать, пока она сама потеряет веру, безбожие должно быть ей навязано в порядке государственной диктатуры – аргументом, воспитанием, подачками, истреблением духовенства, разрушением церквей, террором…

И вот кризис современного безбожия состоит в том, что люди обречены изжить до конца эти утверждения о глупости и вредности веры в Бога. Ввести их в жизнь – в культуру, в нравственность, в политику, в хозяйство, в строй семьи, в нравственность, в педагогику, в дипломатию, в науку. (…)» И на деле, на последствиях этого перерождения убедиться и доказать – в какой духовной темноте пребывало доселе человечество и особенно так называемое «буржуазное» человечество.

Ну что же? Мы слышали этот двойной тезис: «глупо» и «вредно»… Вызов брошен. От нас ждут ответа. Определённого, ясного, честного.(…) И мы должны дать ответ убедительный – т.е. доказать, что веровать в Бога не глупо и не вредно, и доказать, что наоборот – именно безбожие есть дело глупейшее и вреднейшее из всех, затевавшихся человечеством.

Мы понимаем, что можно не иметь веры или утратить её;  и это не глупость, а несчастье; и этому несчастью можно и должно помочь. Но безбожие как правило и программа жизни – есть жалчайшая из глупостей и погибельнейшая из вредностей, посещавших человеческую голову.(…)

Итак, за дело.

Объясним, как могло это случиться, что в XX веке после Рождества Христова люди начали вопить на весь мир о глупости и вредности веры в Бога? Сущность сводится к следующему.

За последние века человечество оскудело внутренним, духовным опытом и прилепилось к внешнему, чувственному опыту; сначала верхние, учёные слои утвердились на том, что самое достоверное, драгоценное знание идёт к нам от внешних, материальных вещей, (…) и так как добытые таким путём сведения о материальной природе совершили огромные технические и хозяйственные перевороты и вовлекли в них широкие слои интеллигенции и полуинтеллигенции, – то эта обращённость к чувственному, внешнему, материальному опыту и эта отвращённость от нечувственного, внутреннего, духовного опыта определили собою душевный и умственный уклад современного человечества.

Верхние слои мировой интеллигенции стали постепенно понимать, что это ошибка и ложный путь, но и то лишь отчасти; в средние слои, поставляющие учителей безбожия и полуинтеллигенция, поставляющая учеников безбожия, укрепились в этом укладе с увлечением и даже ожесточением. Демократический строй дал прессу, влияние и власть именно этим слоям – и всё оказалось предопределённым. Но это лишь поверхностная сторона процесса. Нам надо смотреть глубже… Люди обратились к религии и к Богу с чувственными мерилами и материальным пониманием. И результат этого только и мог быть отрицательным.

Всего точнее это можно было бы выразить так, что человек попытался воспринять Бога неверным актом и не обрёл Его и, не обретя Его, – объявил, что Его нет и что верить в Него глупо и вредно. Я попытаюсь сейчас разъяснить мою мысль до конца (…).

Тот, кто хочет услышать сонату Бетховена, должен слушать ушами. Нелепо – залить себе уши воском, прийти в концерт, не увидеть глазами звуков сонаты и уйти, заявляя, что это всё иллюзия или обман – ибо никакой сонаты не было и нет…

Это я и выражаю словами: предметы, воспринимаемые человеком, различны, и каждый предмет требует от человека особого восприятия, другого подхода – верного акта.

У человека в распоряжении имеются: а) во-первых, зрение, слух, вкус, обоняние, осязание и следующее за ними чувственное воображение; с этими способностями связаны телесные ощущения боли, наслаждения, голода, холода, тепла, тяжести; – всё это источники внешнего, чувственного опыта, который присущ телесному человеку и открывает ему доступ к материальным вещам внешнего мира; б) во-вторых, у человека имеются внутренние, душевные силы и способности – а именно: чувствования, воля, телесно не связанное воображение и мысль.

Итак, чувствование (так называемая «жизнь сердца») – пассивно-страдающее чувствование – аффекты и активно изливающиеся чувства – эмоции (таковы – любовь, ненависть, жалость, злоба, зависть, радость, печаль и т.д.); далее, воля – эта способность решать, собирать свои внутренние силы, направлять их, руководить ими, воспринимать свои полномочия, обязанности и запретности и строить жизнь души и тела.

Человеку ещё дана способность воображать содержание и предметы не вещественного характера, и притом воображать их то верно, то неверно. К таким предметам не вещественного порядка относятся: мир человеческой души и мир божественного откровения, религии и таинств. Всё это человек переживает нечувственным воображением, созерцанием, духовной интуицией, и эта духовная интуиция (…) требует большой внутренней сосредоточенности, упражнения, очищения, планомерного и систематического осуществления.

Наконец, человеку дана сила мысли, и эта мысль может осуществляться совсем не только в формах плоского, формального рассудка; нет, она имеет ещё и форму разума – не только не противоречащего вере, сердцу и духовной интуиции, но творчески сочетающегося с ними и вдохновенно проникающегося их силами. Всё это открывает ему доступ к духовным предметам…

Так раскрывается перед нами закон человеческого опыта, некая основная истина, согласно которой человек способен опытно воспринять предмет только тогда, если он обратится к нему верно – верным органом тела или души (…).

Но в каком же неосновательном, непозволительном, глупом положении будет тот, кто попытается воспринять предмет неверным актом и, потерпев неудачу, начнёт утверждать,.. что такого предмета вовсе нет.

И вот, именно в таком непозволительном положении находятся безбожники. Смотрите.

Когда они говорят: «Где Бог? Покажите нам Бога! Ему нет места ни на земле, ни в звёздном пространстве!..». И когда мы не можем дать им ответа на этот нелепый и духовно безграмотный вопрос, а они начинают торжествовать и отрицать бытие Божие, говоря, по меткой и точной формуле Шмелёва, что не «все предрассудки брошены, небо раскрыто и протокол составлен, что кроме звёздной туманности ничего подозрительного не найдено». (Иван Шмелёв. «На пеньках», стр. 105), – то, поистине, торжествуют они преждевременно и сослепу.

Бог не есть материальная вещь, находящаяся в пространстве; и человек, который… не понимает, что есть непротяжённые реальности, непространственное бытие, нематериальные предметы; человек, который (…) желает всё видеть телесным глазом, осязать пинцетом или определять химической формулой, (…) подобен тому существу, которое не знало, откуда берутся жёлуди, и не знало именно потому, что не умело поднять вверх своей головы – не умело изменить свой восприемлющий акт. Смотрящий в землю – не увидит звёзд… Человек, подавивший в себе совесть, не отличит добра от зла: ибо совесть есть верный орган, верный акт для восприятия этих предметов. Человек, искоренивший в себе или растливший в себе духовное, – не воспримет Бога.

…И вот, наша первая задача и состоит в том, чтобы постигнуть позицию безбожника лучше и вернее, чем он сам её понимает: ибо он предаётся ей слепо, упорно, неистово; а мы её не принимаем, но, не принимая её, мы должны ею владеть.

Почему он отрицает Бога и веру в Него?

Потому что в его опыте нет мести для Бога. Он воображает при этом, что его опыт единственно верный, (…) а мы утверждаем, что его опыт, наоборот, – односторонний, скудный, ошибочный;  и что, следовательно, отсутствие Бога в его опыте – ничего не означает… Мы скажем ему – «что ищешь живого – с мёртвыми»? или что ищешь духовного среди материальных вещей? Обнови свой акт – «и увидишь Бога»…

Бог есть Дух – и открывается только духовному опыту и внутреннему духовному оку. А вы, отрицатели Бога, отвергаете духовность человека, провозглашаете сенсуализм, т.е. исключительное торжество чувственного опыта и материализм, т.е. исключительное бытие материи  тела. Уставившись на мир чувственно-материальным глазом, вы, конечно, не находите Бога, как не нашли бы его при таких условиях и мы. Но вы не только сами ослепили своё око и оставили себе одни телесные глаза, но стремитесь выколоть духовное око и у нас… И вызов ваш мы принимаем, а угроз ваших не пугаемся. Мы должны показать, что мы зрячие, и обличить вашу слепоту.

Бог есть любовь – и открывается только живому, любящему сердцу. А вы, отрицатели Бога, презираете начало любви как проявление сентиментальности и рабства и провозглашаете классовую ненависть как единственно верный путь, и кровавую, мстительную революцию как единственное спасение человечества (…).

Как это просто и ясно: Бог постигается духом и любовью, а потом, из духа и любви – Он созерцается нечувственным воображением, совестью, волею и вдохновенной мыслью.

 Люди, лишённые духа и любви и не хотящие или не могущие жить ими, – что могут сказать о Нём? Только то, что Его нет; что верить в Него не следует, что это – глупо и вредно…

И вот мы все должны обязательно и окончательно убедиться в этом, – что мы вышли в самый глубокий тыл противника, верно обозрели его основные позиции, научились говорить на его языке и думать его мыслями и, главное – поняли его слабые места и его основные, фатальные для него ошибки. Мы поняли, почему наши противники не умеют верить в Бога и почему они утверждают, что эта вера глупа и вредна. Мы поняли, в чём состоит тот глубокий кризис, который вызвал к жизни современное безбожие.

Цивилизованное человечество наших дней оскудело духом и любовью и – ожесточилось. Причины этого процесса глубоки и сложны и заложены в веках; если свести их к единой формуле, то надо было сказать: торжество рассудка над вдохновением, расчёта над сердцем, механического над органическим, внешнего опыта над внутренним опытом…

Всё это вело и ведёт к одному – к оскудению человечества в духе и любви.

Духовен человек поскольку,

1) поскольку он живёт внутренним опытом, а не только и не просто внешним, тщеславно-чувственно-материальным;

2) поскольку он умеет отличать – нравящееся, приятное, дающее наслаждение от того, что на самом деле хорошо, объективно-прекрасно, истинно, нравственно, художественно, справедливо, совершенно, божественно;

3) поскольку он, различая эти два ряда ценностей, умеет прилепляться к совершенному, предпочитать его, насаждать его, добиваться его, служить ему, беречь его и в случае надобности умирать за него.

И вот, ко всеобщей погоне за приятностями и удовольствиями, современное человечество растеряло это духовное измерение вещей и деяний; оно разлюбило духовность в жизни и вместе с тем разучилось любить, а научилось ожесточаться и ненавидеть.

В наши дни большинство людей жаждет не духа, а наслаждений; трепещет не от совершенства и близости к нему, а от земных, чувственных сладострастий всех родов и видов(…)

Но и это всё могло бы быть не более, чем тягостным заблуждением, временным ослеплением: если бы, например, оказалось, что человечество ищет совершенного и только соблазнилось сладострастием, подобно Одиссею, который стремился на свою родину и временно застревает у нимфы Калипсо; или подобно паломнику, идущему в Иерусалим и соблазнившемуся в пути земными утехами… Человек есть человек и не может обойтись без человеческого.

Страшно иное: страшно то, что люди наших дней не хотят иного, что они ожесточились в отрицании духа и любви, что они создали воинствующий мировой центр, хотящий словом и примером, лукавством и преступлением, мукой, нищетой, страхом и кровью навязать всему человечеству уклад бездуховный и противолюбовный, навязать всем людям слепоту безбожия и ожесточённость в этой слепоте (…).

Вот где дно современного кризиса Вот где раскрывается природа современного безбожия – в его воинственности. (…)  И мы должны, мы призваны внутренне подготовить себя к борьбе с этим безбожием, научиться побеждать его духом и любовью – и в себе, и в других, и уразуметь его внутреннюю обречённость.

Об этой-то обречённости я и поведу теперь речь.

II

Всё, о чём я говорил до сих пор, исследуя нашу основную тему «Кризис безбожия», – составляло как бы оборону. Нападение шло не от нас. Нападение идёт от безбожников. Это они утверждали, что «веровать в Бога глупо и вредно», а мы исследовали их базу, проникали в их тыл, устанавливали места их фронта и наносили им парализующие удары.

При этом мы установили следующее:

1) Опыт человека не единообразен, а многообразен.

2) Он должен верно соответствовать воспринимаемому предмету.

3) Неверный акт уводит от предмета, он не даёт человеку ни малейшего права судить о предмете – есть он или нет его, и если есть, то каков он.

4) Бог воспринимается духом и любовью, а современные безбожники отрицают духа и любви.

5) Поэтому современные безбожники не могут судить о Боге; они слепы и бессильны; отрицание их несостоятельно, а воинственность их стремится навязать другим их собственную слепоту.

Но всё это лишь оборона.

Теперь довольно. Нам пора самим перейти в наступление. В этом наступлении неизбежно будут две стороны: сторона аргументов и сторона жизненных поступков. И я думаю, что никто не будет сетовать на меня, если я сегодня буду говорить только об аргументах.

Мы возвращаем безбожникам их тезис:

– в Бога верить не глупо, а разумно и мудро;

– в Бога верить не вредно, а окрыляюще, благодатно и спасительно.

– отрицать же Бога преглупо и презловредно.

Почему? Потому что общение с Богом есть:

– главный источник творческого вдохновения;

– главная опора настоящей истинной науки;

– главная основа чистой и могучей совести;

– месторождение окрылённого гениального искусства;

– неколеблющийся фундамент благородного государственного и политического правосознания;

– абсолютная основа характера;

– живой источник любви, доброты, жертвенности и социальности;

– Величайшая гарантия волевой дисциплины и беззаветной храбрости.

…Безбожие означает, что в человеке иссякает духовность и любовность: ибо тот, кто живёт духом и любовью, тот не только видит Бога в духовных небесах, но несёт Его в самом себе.

Вот я выговорил сейчас самое важное, чего не понимают безбожники. Они все думают, что Бог это какая-то вне нас находящаяся вещь, сила или существо, которое противостоит человеку своими строгими велениями и грозными запретами… Они думают, что верующий человек противостоит своему Богу, трепеща, повинуясь и заискивая перед ним.

И не разумеют главного: а именно то, что Бог есть Дух, духовно вступающий в человеческую душу, озаряющий её изнутри, освещающий её, насыщающий её Своею благодатною силою, очищающий её, дарующий ей силу молитвы, терпения, разумения, покаяния, подвига, – власть видеть, учить и вести (…).

Есть некий духовный закон, владеющий человеческой жизнью. Согласно этому закону человек неизбежно уподобляется тому, к чему он прилепляется любовью, верою, помыслами (…). Человек ищет своего любимого предмета, занимается им явно и втайне. Он медитирует о нём – т.е. сосредоточенно помышляет о нём всеми своими душевными силами. Вследствие этого душа вживляется в этот предмет, а самый любимый и веруемый предмет проникает в душу до самой её глубины… И тогда мы видим, как в глазах у человека сияет или сверкает предмет его веры: то, во что ты веришь, сжимает трепетом твоё сердце, напрягает в минуту поступка твои мускулы, направляет твои шаги, прорывается в словах и осуществляется в поступках.

Так обстоит всегда. Если человек верует в Бога или хотя бы в божественное начало, – проявляющееся в земных явлениях и обстоятельствах, – то божественные содержания становятся для него жизненным центром – в созерцаниях, и в поступках (…). Веровать в Бога – значит стремиться к созерцанию Его, молитвенно медитировать о Нём, наполнять душу Его благою и совершенною волею. От этого усиливается и разгорается божественный огонь в человеке, он очищает его душу и насыщает его поступки (…).

Это имел в виду Апостол Павел, когда писал:

«А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом»

(I Кор.VI, 17)

Естественно, что от такого перерождения души изменяется и внешний вид человека, о чём он сам может и не знать, но что видят или чуют окружающие его. Такие люди легко узнают друг друга, и от них подлинно излучается сила  благодать Божия; а сами они становятся боговдохновенными людьми, будь они священниками, художниками, учёными, воспитателями или государственными деятелями.

Так действует этот закон у верующих людей.

Но он действует и у безбожников в душе. Если человек верит только в чувственные наслаждения, принимая их за главнейшее в жизни, их любя, им служа и предаваясь, то он сам неизбежно превратится в чувственное существо, в искателя земных удовольствий, в бездуховное животное; и это будет выражаться в его лице и его походке, смотреть из его глаз и управлять его поступками. Если человек верит в завистливое равенство, в насилие, в классовую ненависть и борьбу, – то он неизбежно станет и сам профессиональным завистником и ненавистником, в глазах его выразится свирепость и кровожадность. Медитирующий о разбое – становится разбойником, медитирующий о сатане – получает дьявольское выражение в лице и начинает совершать дьявольские поступки.

Так действует закон духовного отождествления через веру.

А верят все люди. Верят и безбожники, все без исключения. Только они верят не в Бога, как источник всякого духовного совершенства, а в земные, богопокинутые… обстояния (…); они верят в механическую материю, в телесные потребности человека, в бездуховную и аморальную природу людей, в силу ненависти, в творческую природу зависти, в силу страха и голода; они верят в механическое порабощение людей, в развратную любовь, в возможность труда без участия души, без творческого вдохновения; они верят в механическую вселенную, в механического человека, в механическое хозяйство и общество.

Они не понимают, что органическое, свободное, любящее вдохновение – есть первое условие достойной, творческой жизни на земле; что это вдохновение есть дуновение Божие в человеке и его земной культуре; что верить, любить, вдохновляться и творить нельзя по принуждению, но только свободно; что Божие дело есть живое и свободно органическое, а дело ненависти, зависти, страха, механического порабощения и все затопляющей лжи – есть дело дьявола, дело обречённое, провальное, гибельное (…).

Вера в Бога, сказал я только что, есть главный источник вдохновения.

Почему это так?

Потому что вдохновение есть состояние духовное, напряжение духа, подъём духа; и напрасно у нас по-обывательски называют вдохновением всякое «воодушевление».

Дух есть любовь к качеству и воля к совершенству – во всех областях жизни: в науке, в искусстве, в политике. Не всякое воодушевление – вдохновенно: одушевиться может и шулер, и бандит, и палач, но вдохновение им недоступно. Не всякая одержимость – духовна: в одержимость может впасть разбойник и садист, и сумасшедший; но творческое вдохновение им недоступно.

Творческое вдохновение родится из любви к совершенству и воли к качеству; оно есть воля к совершенному созданию; его нельзя предписать, оно приходит только в божественной свободе…Вот почему вдохновение так близко к молитве и к подвигу (…).

Безбожное человечество есть безвдохновенное человечество. И ныне мы переживаем его кризис.

Я сказал далее, что вера в Бога и общение с Богом есть главная опора настоящей, истинной науки.

Почему? Во-первых, потому, что наука есть дело вдохновения (…) Истинная наука рационалистична только по завершающему, последнему орудию своему, по мысли, но основной предпосылкой её является чувство тайны, чувство любви, чувство преклонения, чувство восторга перед совершенством.

Один из глубокомысленнейших историков 19 века Томас Карлейль высказал прямо: «Человек вообще не может знать, если он не молится чему-то в определённой форме. Нет этого – и всё его знание оказывается пустым педантством, сухим чертополохом». И он прав по существу дела.  Если наша земная наука совершила столь великое за несколько сот лет, то лишь потому, что её величайшие умы были верны этому требованию и завету (…). То, что создала наша наука, есть порождение искренней… религиозности. Великий ученый есть вдохновенный учёный, верующий в Бога и созерцающий тайны Его мира (…).

Учёный, который воображает, подобно современному безбожнику, будто всё просто так, как его плоская мысль, и будто он всё понял и объяснил несколькими материалистическими схемами, есть жалкая карикатура на учёного; он ничего не создаст, кроме обезьяньей и рабской «науки».

Только «полунаука» (Достоевский) уводит от веры; истинная наука предполагает её и возвращает к ней.

Я сказал далее, что общение с Богом есть главная основа чистой и могучей совести, а потому и всей человеческой нравственности и добродетели.

И действительно, все великие учители добра свидетельствовали о том, что они воспринимали голос совести, как глас Божий в душе человека. Пусть не думают, что это была «иллюзия» (…).

Если кто-нибудь ходит по берегу, а в воду не вступает, то вряд ли стоит выслушивать его замечания о том, что «вода, может быть, – не мокрая, а сухая». Подобно этому проверить и удостоверить божественную природу совести можно, только вступив в возмущённые ангелом воды совестной купели. Только душа, окунувшаяся в эти благодатные воды, способна судить о божественности и не божественности совестного гласа (…).

Это не случайно, что безбожники отвергают вместе с Богом и верою и начало совести, и самое различение добра и зла. Опыт совести неминуемо увёл бы их к Богу. Видение Бога неизбежно привело бы их к совести. Ибо совесть есть начало духовной любви, не ошибающейся в своём видении; а духовная любовь есть единственно верный путь к Богу. Совесть есть начало духовной свободы и самодеятельности в человеческой душе, начало божественного освобождения человека от всех земных корыстей и страхов; а это начало неприемлемо сынам погибели и ненавистно им.

Противопоставляя далее наше религиозное понимание мира – позиции современного безбожия, я сказал, что восприятие Бога есть подлинное месторождение всякого окрылённого, гениального искусства.

Поистине нет, не было и не будет великого искусства без вдохновения, – ни поэзии, ни живописи, ни музыки, ни архитектуры. Вдохновение же есть состояние не мутной взволнованности страстей, не телесного томления или возбуждения, но состояние предметной чуткости и зоркости, состояние восторга перед раскрывшейся тайной и отстоявшейся глубиной. Во вдохновении человек духовно прозирает божественное обстояние.

Корни художественного искусства заложены в той глубине человеческой души, где проносятся веяния Божьего присутствия. Их искусство же, если оно действительно велико и глубоко, всегда носит в себе следы веяния Божия, Его присутствия, Его благодати. И не только тогда, когда они заимствуют темы и сюжеты из сферы религиозно-церковного опыта, но и тогда, когда они пишут на «светские» темы и сюжеты.

Истинное художественное искусство почерпает свой Предмет из религиозной глубины, из сферы веяний Божиих, даже и тогда, когда рисуемые им образы природы и людей не содержит во внешней видимости ничего церковного и религиозного. Вот откуда у Пушкина это точное описание художественного наития:

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснётся,

Душа поэта встрепенётся,

Как пробудившийся орёл.

Вот откуда этот стон Микеланджело:

О Боже, Боже!

Ты, который мог бы во мне больше,

Чем могу я сам…

Вот откуда эти молитвенные вздохи у Фета:

Я – ничего я не могу;

Один лишь может, Кто, могучий,

Воздвиг прозрачную дугу

И живоносные шлёт тучи…

Знают ли это безбожники? Они знают это с чужих слов и не придают этому никакого значения. Именно поэтому они пытаются заменит свободное вдохновение – «социальным заказом», подкреплённым силою страха и награды. Но не родится вдохновение из страха  расчета. И потому их «искусство» безвдохновенно и мертво (…).

Я сказал ещё, что вера в Бога есть абсолютная основа духовного характера в человеке, источник доброты, жертвенности, истинной «социальности», дисциплины и храбрости.

Идея «характера» говорит не только о силе воли, но и о верности избранных ею содержаний и о благородстве и искренности избравшего их сердца. Злое упрямство не есть характер; слепая неистовая свирепость свидетельствует о слабости духа; это есть рабствование дурным страстям, страстная бесхарактерность…

Истинный характер есть духовный характер. Он говорит не просто о «силе» или «единстве» душевного уклада, но о его качестве, зрячести и преданности за совесть. Словом, он свидетельствует о господстве Божьего Духа в жизни человека. Только такой человек имет то Главное, из-за чего и ради чего он живёт, исходя из него во всех своих поступках и связуясь с ним по главному, центрально и безусловно (…). Имея в своей совести не ошибающийся критерий добра и зла, такой человек знает, чем и чему можно пожертвовать и чем вообще жертвовать нельзя. Он сам является центром живого самоуправления и дисциплины; а вера в Бога даёт ему силу истинной неустрашимости.

Вот почему у безбожных людей нет и не бывает характера; их злая и страстная воля, их раскалённая одержимость, их каменеющее упрямство, их тупое одноумие, их сердечная чёрствость, каким бы «душевным равновесием» всё это ни сопровождалось, – не есть характер. Ибо подлинный характер есть смертная верность духовному, т.е. божественному началу; он есть сила духовной любви; а это-то им и недоступно.

Я сказал далее, что вера в Бога есть истинный фундамент благородного правосознания.

Почему это так? Потому, что право по самому глубокому существу своему есть атрибут не инстинкта, а духа (…). Субъект правосознания и права есть разумный и духовный личный центр, способный к внутреннему самообладанию и самоуправлению. Это духовный организм, имеющий в своём внутреннем мире критерий добра и зла, должного и не должного, позволенного и запретного, и способный руководить своей внутренней и внешней жизнью. Это духовная личность, способная иметь родину, любить её, служить ей, бороться за неё, умирать за неё (…).

Напротив, безбожник – это человек, отвергающий в себе этот таинственный источник священного, это «духовное место» откровений, зовов и молитв, всю эту сферу предметного предстояния.  Вот почему он презирает свободу и попирает право, извращает государственную жизнь, отрицает родину, тянет к интернационализму и проповедует предательство своей страны.

У верующего человека всё это обстоит иначе. Вера в Бога есть для него начало «жизни по Божьему», начало правовой совести, лояльности, уважения к праву и свободе; начало ранга, дисциплины и служения; начало патриотического и государственного вдохновения (…). Потому что Бог есть источник всего духовного на земле, а, следовательно, и патриотизма, и лояльности, и дисциплины, и ранга, и служения; и все эти необходимые и драгоценные атрибуты духа приемлются верующим не из страха и расчета, а в порядке добровольного самовменения.

Право и государство без правосознания – невозможны и нелепы; а безбожники попирают правосознание, разлагают и отрицают его. Поэтому всё, что они создают под видом и под именем «государства», – есть мёртворождённое построение; механизм страха и рабства; каторга бесправия, произвола и принуждения; система унижения; «политическая» декорация для обмана подслеповатых путешественников.

Нет сомнения, что история произнесёт надо всем этим свой суд.

Однако современный кризис ведёт нас ещё дальше и показывает нам судьбу безбожного хозяйства.

У человека всегда была потребность осмыслить и освятить свой хозяйственный труд на земле; связать его с высшей жизненной ценностью, поставить ему великую и благородную цель, пропитать хозяйствующую душу – памятью о Боге и Его заповедях. Эта – потребность здоровая и мудрая (…). Она стремится связать труд и движущий его инстинкт самосохранения с духом и вдохновением, построить его на любви к природе и ближним, осмыслить его как художественное формирование внешних вещей. Она стремится соединить в хозяйстве расчетливый инстинкт с сердечной добротой, умерить жадность любовью, исцелить скупость щедростью, связать хозяйствующих людей – по-Божьи, совестью, солидарностью, взаимопомощью.

Было время, когда многим казалось, что современный социализм, а может быть, и коммунизм, призваны оправдать и осуществить всё это лучше, чем это удалось христианскому обществу. Ныне, после того, как безбожие развернуло свою жизненную программу и свой способ строительства, все начали понимать, насколько вредны и бесперспективны были эти надежды. Не носящий Бога в своём сердце и не видящий божественного начала в своих ближних может создавать только механическое общество и механическое хозяйство. Безбожное хозяйство строится не на духе и не на естественном инстинкте человека, а на отвлечённой выдумке и на принуждении, на искусственно создаваемой всеобщей  повальной нищете и зависимости, на механическом рабстве и на страхе перед насилующим центром.

В таком хозяйстве человек превращается в голое средство, в машину, в ограбленного раба; человек человеку становится эксплуататором и убийцей (…).

Вот что даёт нам основание говорить о кризисе современного безбожия. Вот что даёт нам право и обязанность вернуть их укор и обличение и сказать: верить в Бога – мудро и спасительно; отвергать Бога – неумно и погибельно.

Ибо без Бога – вся культура человечества теряет свой смысл и своё значение. И если она не сокрушается сразу и во всех отношениях, то только потому, что пассивное безверие способно долгое время держаться сокровенным дыханием Божественного начала, вошедшим в человеческую душу и ведущим её в порядке некультивируемой и часто не замечаемой, но по-прежнему живоносной традиции. Веры уже нет, но уклад души, созданный, воспитанный и облагороженный христианскою верою тысячелетий, живёт и делает своё дело (…).

И когда мы и поныне ещё слышим голоса, что-де «в наш век культуры и просвещения странно и смешно говорить  Боге», – то нам сразу становится  понятным, из какого душевного уклада и миросозерцающего акта (пассивное, непоследовательное безбожие) говорит этот голос и к какому лагерю он принадлежит из тех двух великих станов, на которые распалось современное человечество (…).

Кризис безбожия состоит в том, что неисповедимыми путями Божиими – безбожникам дан простор выявить лицо своё и последовательно показать себя на деле.

Это они и сделали.

И всё, у кого есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, и кто дал себе труд вникнуть в события наших дней и уразуметь их, – всё постигли или, вот постигают смысл этого кризиса; они поняли и то, что истинная культура создаётся только трудолюбивым вдохновением и боговдохновенным трудом, и то, что, безбожники всегда будут лишь трутнями и разрушителями культуры.

Все ли выполнили это? Все ли постигли?.. Знаю, что не все, далеко не все, одни не умеют совершить это, а другие не хотят делать этого.

Но знаю также и верю, что неумолимая история, таинственно ведомая Божиим перстом, заставит неуразумевших страдать до прозрения, заставит упорных и слепых трепетать трепетом последнего страха и покаянно искать путей к Богу.

Человечество стоит перед новыми путями в истории своего духа. Свершились некие сроки. Оборвались и обрываются старые пути. Есть только два исхода: или в бездну, или к перерождению и обновлению духовно-религиозного акта.

В этом смысл современного кризиса безбожия.

______________

*Публичная лекция, прочитанная проф. И.А. Ильиным в Риге 11 октября 1935 г. Это была первая из трёх лекций, с которыми Ильин выступал тогда по приглашению Русского Академического общества в Латвии. Лекция была опубликована в Германии в 1946 г. с отступлением от первоначального авторского текста. В 1986 г. издана полностью по исправленному самим автором машинописному оригиналу, находящемуся в его архиве, а также вошедшая в 1 том Собрания сочинений И.А Ильина (Москва, «Русская книга», 1993 г.).

Материал подготовила Римма Кошурникова