Жила на Божием свете бабушка Авдотья. А чего не жить-то, коль уж уродилася на белый свет. Только после девяностых годов двадцатого века, шибко горестно стало на деревне. И осталась Авдотья, которой уж исполнилось восемьдесят четыре года, почти одна на деревне. Почему почти? Жил на другом краю деревни её земляк Александр, но тот всё чаще в районе у сестёр гостил, потому как жил тоже один в дому. Ходила Авдотья в соседнюю деревню к подруге, та уже не могла прийти к ней. У стариков так, враз отказывает мало–мальское здоровье, и лежит старуха, и хорошо, что кто–то догадку поимеет, то и придёт, да поможет больному. Вот из таких-то и была Авдотья. А ещё в нашем народе таких людей называют «Мать Тэрэза». Вот вроде нерусское имя, а прижилось, потому, как издалека чует наш народ доброту. И вот соседняя деревня не далеко, а как поднимется ветер, то идёт обратно в свою деревню Авдотья и боится, дойдёт ли. Ветер позёмки наметает, стёжки – дорожки замело, и бает тогда Авдотья вслух, а про себя думает, всё одно кроме Господа никто не услышит:

— Вот и сходила к подруженьке, а теперь до дому вряд добраться.

Но шла Авдотья Андреевна, упрямо шла. Слово «сходила», она говорила «схоила», пропуская букву «д», говор у них на деревне с издревле был такой, но для читателя я буду писать, употребляя букву «д». Почему и сам не ведаю. Постойте, ведаю. Просто устал поправлять редакторов, что не путаюсь я в словесах, а так разговаривали в деревне, но да ладно, вернёмся к Авдотье.

Брела Авдотья до деревни, одетая в извечную телогрейку, которых в своё время накупила аж пять. Крестьянская доля извечно тяжела, износила она четыре. А как же, не износить, хозяйство держала. Ждали её в дому теперь, один старый, хромой кот Барсик, и четыре кошки.

Вот, наконец, добравшись до дому, да переведя дух, стала молиться на образа Авдотья: де, слава Богу, добралась. А на следующий день померла белая кошка. Покачала головой Авдотья, да отнесла её под гору, так из покон веков все деревенские их делали, а теперь некому, кроме неё, да вот, у Александра, у того тоже кошки живут, но без них и никакого житья нет, ибо мыши замают.

Добираться до магазина вроде бы не далеко ежели бы мост был, а моста нет, кому нужна одиноко живущая старуха. Летом Авдотья переходила речку в резиновых сапогах, а вот в летнюю пору, она запасалась крупами, сахарком, да некоторыми консервами. Было и сухарей у неё три мешка насушено, а иначе, и быть не могло, послевоенное голодное детство многому её научило. Было ей тогда семьдесят пять лет, и она уже решила, что последний раз вырастила хряка, но всё откладывала, откладывала, а уж декабрь месяц настал!

Сходила она тогда в соседнюю деревню, и два молодых парня согласились прирезать её хряка. Стайка у Авдотьи была сделана из толстых брёвен, и была она довольно вместительной, ведь раньше держала всегда скота помногу. Пришли парни с кожаной сумкой, в которой были длинные острые ножи. Авдотья копошилась возле русской печи, и сказала им, чтобы глянули на хряка. Парни ушли, позабыв ножи. Зашли в стайку, а на них глядит огромный хряк. В этот миг дверь в стайку затворилась, и доской, которая присохла сзади двери, заперла дверь изнутри. Кинулись ребята, а дверь-то заперта. Хряк был с характером, вот он давай гонять парней, а те — в крик, а Авдотья-то что, она ничего не слышит. Наверху была прибита широкая полка, вот на неё и запрыгнули парни.

Авдотья, увидев сумку с ножами, пошла относить её парням, и увидела, что они заперты. Отворила она дверь, и видит, что ребята сидят на широкой полке, куда раньше она мешки с кормом положила. Хряк визжит, как угорелый, и бегает по стайке. У одного из парней лицо совсем белое от страха.

Сбегал после один из этих парней за ружьём, и пристрелил хряка. Парни напугались не на шутку, и Валерка спросил:

— Ты чё, тётка Авдотья, доску – то специально подложила?

Отвечала испуганная Андреевна:

— Да, что вы робяты, эта доска вся в навозе уж давно приклеилась к двери, я ей запирала дверь, ох, простите, меня, дуру старую!

А после, когда парни выпили самогону, да вдоволь поели свеженины, они и вовсе перестали злиться на Авдотью.  Она, оставшись одна, так вот рассуждала:

— Ох, не те, мужики ныне пошли, ох, не те! Пошли свинью резать, а ножи-то не взяли. Ну ладно, что уж поделашь, ножом – то они его всё одно не взяли бы. Слава Богу, хряк – то их не съел, мне б тогда погибель от их родителев – то. Ух!  Слава те, Господи! Уберёг старуху. Не буду больше держать свиней, чего мне надо – то одной!

А иногда зимой, Авдотья всё же отваживается идти в сельский магазин. Для этого она обходит всю свою деревню, тоскливо глядя на пустые дома, где она помнит каждого жителя, всё-всё помнит. Затем, пройдя с километр, она попадает в другую деревню, которая тоже почти пуста, но в ней всё же пока что, поболее будет жителей.   Авдотья им по-хорошему завидует, — ведь они-то ходят в гости к друг дружку. Горестно вздохнёт Андреевна после таких воспоминаний, ведь покуда не поумирали её деревенские, и ей сердешной было куда сходить. Эх, и нуждалась она ныне в общении! Свои мысли окаянные Авдотья гонит прочь, а то иначе, ежели поддаться, то в расстройство войдёшь, а этого одинокому человеку никак нельзя допустить, ибо тут же и хвороба подстережёт.

Известно Авдотье, что все болезни от нервов случаются, об этом она по телевизору услыхала.

Теперь её телевизор под столом лежит, рабочий он, только Авдотья его недостаёт, молиться на образа, и с Богом ей легче одиночество своё коротать. После заходит она в дом к подруге своей Клавдии, да спрашивает, не купить ли чего ей в магазине, и дальше направляется в другую деревню, потому, как там мост устроили. Продавщица, в магазине завидев Авдотью улыбается, де жива ты ишшо? Улыбнётся ей в ответ и Авдотья, а как же не улыбнуться – то, с живым человеком ведь разговаривает!?

Такие вот рейды в сельский магазин у неё получаются очень редко. Дали Авдотье и специального человека, который должен убирать у неё в дому, и покупать продукты да лекарство. Этот человек это и делает, а государство наше ему деньги за это платит. Только Авдотья старается меньше тревожить этого дорогого человека, ведь у той женщины свои дети, да семья, и разные дела. И только тогда, когда хворь сильно начинает её донимать, только когда полежит она на русской печи дня два-три, не поднимаясь. Только тогда она позвонит по сотовому, человеку тому, которого, как сама говорит, ей приставили. И придёт этот человек, и продуктов с лекарствами принесёт.

Каждую зиму Авдотья по месяцу лежит в районной больнице, где её все давно знают, и относятся к ней с пониманием. Беспокоиться о кошках Андреевна, накладывая перед больницей им много сухого кошачьего корма. На земле их деревенской, сколько себя помнит Авдотья, кротов было много. Нравилась им почва местная. Заглянула в подпол Авдотья как – то, о, Боже, весь подпол-то изрыт!  Давай она порядок наводить. Вот перебрала картошку, её немного, много, но уже лет пять не садит Авдотья её, потому как не съедает её всю, да и перестала покупать у неё картошку врачиха, живущая в соседней деревне.   А так, быть может, и садила бы она картошки побольше. Ругает кротов Авдотья:

— Ну что вы вражины окаянные наделали, индо спасу от вас нет!

Поглядела наверх хозяйка, а там кот её хромой Барсик сидит, морда большая у него, потому что Авдотья его салом подкармливает, и бает ему старая хозяйка:

— Ну вот вражина, отъел морду – то, а почему кротов не ловишь, вишь сэсто их. (слово «сэсто» в их деревне означало «сколько»).

А потом, когда перебрала картошку, уже добрее обратилась к коту:

— Котик, котик! Сколько лет со мною живёшь, мышей сколь изловил.И потом ещё мягче:

— Котик, не можешь значить изловить – то.

В эту ночь приснился Авдотье сон, будто её Барсик разговаривает с кротами, и просит их, чтобы они не охалили в подполе, де — бабушка уж старая стала, пожалейте её мол. Прошёл месяц, в подполе было всё спокойно, даже ничего не изрыто кротами, и Авдотья, поглаживая Барсика говорила:

— Значит, договорился ты с кротами, пожалел свою баушку?

Сидя на лавке, рассуждала вслух Авдотья:

— Вот ведь жизнь! Пенсию, слава Богу, дают. В магазине продукты есть, а людей в деревнях мало. Господи! Верни людей в деревни!

Покачала головою старуха, и продолжила тихо говорить:

— Да видно людям в городе лучше жить, школы, больницы, работа.

И вспомнилось Авдотье, как в деревне, где ещё работал сельский магазин, был организован деревенский праздник. Понаехали на машинах бывшие деревенские с городов, и песни, и танцы, умельцы показывали, как плести лапти, вязать корзины, столы большие на улице, ешь, пей, чего желаешь, ух, вот уж весело было Авдотье в тот день!

Она то и дело подходила к землякам, и почти все ей были знакомы. Она баяла им: де, возвращайтесь в деревню жить. Слушали они её, да головой кивали, соглашались, а кто – то даже плакал. Но праздник закончился, и все разъехались, и одиноко шла снова в свою деревню Авдотья, вспоминая, как на удивление земляков, быстрее всех сплела маленькую корзину, и подарила её организатору праздника. Шла зима, Авдотья ждала лета, а летом она меньше болела, да ходила по деревне, ела ягоды с кустов. Она думала о том, что много ягоды и яблок на деревне, а есть-то их некому, всё брошено, но летом жизнь веселее для Авдотьи. Птичек тона дюже любит послушать, а кот Барсик за ней словно собачонка — всегда рядом ходит, да и кошки не отстают, играют меж собой.  Авдотья на них любуясь, бает:

— Эх, шельмы вы окаянные, ну ведь  и шельмы же вы!

Время от времени удаётся даже корзины связанные ею за долгую зиму продать. А на вырученные деньги накупит она свежего мяса с салом. Эх, и любят же такие моменты её кошки, когда она с сумками наперевес, возвращается из района. Ох уж эти сумки наперевес, завсегда вы в памяти людской!

Анатолий Казаков